Хорошая новость.
— А отпечатки пальцев?
— Все Сонины.
Эта новость не столь хороша.
В наш закуток вплывает крупная женщина в белом халате. Она складывает руки на необъятной груди и хмурится. На значке у нее написано: «Элис Берримор, медсестра».
— Судья проснулся, — сообщает она. — Но я не намерена пускать к нему толпу народу.
— Какую такую толпу? — удивляется Джеральдина.
Сестра Берримор кивает на Гарри и меня. Джеральдина бросает на меня взгляд через плечо — словно мое присутствие для нее новость.
— А, эти… Они будут молчать.
Почему-то Джеральдину все всегда слушаются. Она шагает по коридору, сестра Берримор — за ней. Мы с Гарри замыкаем шествие.
В палате судьи Лонга горит яркий свет. Везде гудят какие-то аппараты. На мониторе — постоянно меняющиеся кривые. Очень жарко. Непонятно, как тут можно спать.
Судья Лонг лежит на кровати под белым покрывалом. Около него две стойки с внутривенным раствором. Он поворачивает к нам голову и смотрит на нас умоляюще. Приподнимает левую руку, показывает на кувшин.
— Никакой воды, — заявляет сестра и сует пациенту в рот немного колотого льда.
— Попробуйте рассказать нам, — деловито говорит судье Джеральдина, — все, что вы знаете.
Судья силится сказать что-то. Звучит это как «кст».
Гарри подходит к кровати, наклоняется над судьей Лонгом, судья делает еще одну попытку. По-моему, получилось то же самое, но Гарри что-то разобрал.
— Кисть, — говорит он. — Он видел кисть руки.
Судья кивает.
— Мжс… — произносит он.
— Это была мужская рука, — переводит Гарри.
Судья снова кивает.
— Бела…
Это мы все понимаем.
Судья с трудом поднимает руку, прижимает ладонь к плечу. Наверное, нападавший схватил его сзади одной рукой, а второй нанес удар.
— Что-нибудь еще? — спрашивает Джеральдина. Блокнот у нее открыт, ручка наготове, но писать пока что почти нечего.
Мы все смотрим на судью Лонга. Он показывает себе на ногу, шевелит ступней.
— Ботинки? — спрашивает Гарри. — Вы видели ботинки?
Судья кивает.
Джеральдина щелкает ручкой, сует ее в карман и закатывает глаза:
— Значит, будем искать белого мужчину в ботинках.
— Это уже сужает круг поиска, — усмехается Гарри. И снова поворачивается к судье Лонгу. — Прокурор Шиллинг посадила за решетку Ники Патерсона, алиментщика, — сообщает ему Гарри. — Она думает, это его рук дело.
Судья морщится и мотает головой.
— Ники Патерсон был там, — говорит Джеральдина. — Он мужчина, белый. И я почти уверена, что он был в ботинках. Я сейчас не услышала ничего, что указывает на то, что это не он.
— Но и ничего, что указывало бы на то, что это именно он, — поправляет Гарри.
— Потише, пожалуйста! — Медсестра, кажется, собирается нас выгнать.
— Все указывает на него, — шипит Джеральдина.
— Замолчите же!
Все трое оборачиваются ко мне. А я показываю на судью Лонга. Он мотает головой и, глядя на Джеральдину, произносит одними губами: «Нет».
— Никогда не спорь с противоположной стороной, — говорю я Гарри. — Судья сделает это за тебя.
Домой я возвращаюсь за полночь, но не могу отказать себе в удовольствии почитать записи судьи Паксона. Я сажусь за стол и при свете настольной лампы листаю книгу.
«Французский токсиколог Орфила говорил, что мозг, растревоженный гневом, изнуренный отчаянием, терзаемый страхами или же донимаемый ревностью, всегда уязвим. В таких случаях человек уже не властен над собой. Его сознание замутнено: он ведет себя как безумец.
Но во всех этих случаях человек продолжает осознавать реальное положение вещей. Его несчастье реально, и если оно толкает его на преступление, то это преступление имеет мотив».
Я понимаю, что это именно то, что сейчас беспокоит меня. В случае с Баком Хаммондом одно можно утверждать наверняка. Его несчастье реально. И если оно толкнуло его на преступление, то это преступление имеет мотив.
24 декабря, пятница
Джей Стэнли Эдгартон Третий пока что допрашивал Патти Хаммонд вполне формально. Патти признала, что не имела контактов с мужем в промежуток времени между тем, как он опознал тело их сына и стрелял в Гектора Монтероса.
Тут бы Стэнли и остановиться. Он получил все, что нужно для того, чтобы заявить, что ее показания не имеют отношения к делу. Но Стэнли желает большего. Он расхаживает по залу, заложив руки за спину, и жилка у него на лбу пульсирует.
— Значит, вы лично, миссис Хаммонд, не знаете, в каком состоянии находился ваш муж в то утро?
Патти изумленно смотрит на него.
— Нет, знаю, — отвечает она, обернувшись к присяжным. — Наверное, я — единственный человек, который это знает.
— Возражаю! — орет Стэнли так громко, что Патти вздрагивает.
Тогда встаю я:
— Против чего? Против своего собственного вопроса?
Стэнли разворачивается ко мне:
— Ответ свидетельницы невразумителен. Судья, предлагаю вычеркнуть ответ из протокола.
Беатрис кивает.
— Теперь позвольте возразить, — говорю я. — Обвинитель задал вопрос, свидетельница ответила. Он не имеет права снимать вопрос потому, что ему не понравился ответ.
Беатрис смотрит на меня тяжелым взглядом:
— Просьба удовлетворена, адвокат. Ответ вашей свидетельницы действительно был невразумительным.
— Давайте еще раз вспомним вопрос и ответ. — Я обращаюсь к протоколисту, тощему бледному человеку в белой рубашке с галстуком-шнурком.
— Мы этого делать не будем! — Беатрис стучит молотком. — Мисс Никерсон, в чьем ведении находится этот зал?
А вот об этом я с удовольствием напомню присяжным.
— Этот зал, ваша честь, находится в ведении граждан штата Массачусетс.
— Кто отвечает за этот зал, мисс Никерсон?
— А вот отвечаете за него вы, — говорю я с улыбкой.
Она разворачивается к присяжным:
— Леди и джентльмены, прошу вас не принимать во внимание последний ответ.
Присяжные взирают на судью. Лица у них непроницаемые. Судья Нолан переводит взгляд на Патти:
— Впредь свидетельнице рекомендуется отвечать на поставленные вопросы и воздерживаться от комментариев. Вы понимаете меня, миссис Хаммонд?
— Боюсь, что нет, — качает головой Патти.
Этот ответ судье Нолан не нравится. Она собирается что-то сказать, но тут вмешивается Стэнли.
— Ваша честь, — говорит он, — у меня больше нет вопросов к свидетельнице.
Прежде чем объявить перерыв, судья Нолан бросает на меня испепеляющий взгляд. И вскакивает до того, как судебный пристав просит всех встать.
Гарри встает, подходит ко мне и говорит:
— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, теперь она хочет упечь за решетку тебя.
Похоже, за время перерыва настроение судьи Нолан не улучшилось. Она с кислой миной усаживается в кресло. Разворачивает его к скамье присяжных и, пока присяжные рассаживаются, изучает стену.
Хорошо хоть на нас не смотрит. Бак серьезен и сосредоточен, сидит, сложив руки на столе. Он готов давать показания. И ему незачем смотреть на нашу злюку-судью.
— Леди и джентльмены, господа присяжные… — Беатрис одной рукой держится за подлокотник, а второй, на всякий случай, вцепилась в молоток. — Настало время защите и обвинению выступить с заключительным словом.
Мы с Гарри вскакиваем. На долю секунды мы оба лишаемся дара речи.
Гарри первым приходит в себя.
— Эгей… — произносит он.
Пришел в себя, называется. «Эгей» — не слишком подходящее для зала суда словечко.
Беатрис чуть не подпрыгивает.
— Эгей? — Она поднимает молоток и держит его на весу, как томагавк, который готова метнуть в любой момент. — Вы сказали «эгей», мистер Мэдиган?
Гарри морщится.
— Сказал, ваша честь. Но я не это имел в виду.
Беатрис опускает молоток себе на ладонь.
— Рада это слышать, мистер Мэдиган. Ну, так объясните же наконец, что вы хотели сказать.
— Я хотел сказать: прошу прощения, ваша честь, но защита еще не закончила. — Гарри делает шаг вперед. — У нас еще один свидетель, судья. Мистер Хаммонд — наш последний свидетель.
— Мистер Хаммонд? — спрашивает Беатрис с таким видом, будто ей сообщили, что сейчас даст показания фикус.
— Обвиняемый, — Гарри показывает на Бака, и Бак поднимает руку. Будто судья не знает, кто он такой.
— Подойдите ко мне, — морщится Беатрис.
Стэнли и Гарри оказываются рядом с судьей раньше, чем я, но судья Нолан не намерена ждать. Впрочем, это не имеет значения. Она говорит так громко, что ее слышно даже в последнем ряду.
— Что здесь происходит, господин адвокат?
— Что здесь происходит? — озадаченно спрашивает Гарри. — Обвиняемый готов дать показания. Вот что здесь происходит.
