На лестничную клетку вышла с соблюдением всех мер предосторожности, но, как ни странно, ничего не произошло. Спустилась вниз — ничего! Вышла во двор — ничего!
— Только приготовишься пострадать от злоумышленников, — с досадой пробормотала я, ловя такси, — а они про тебя забывают. Неожиданность им подавай, театральные эффекты. Почему другим достаются ординарные враги, использующие пули и ножи, а мне, как всегда, оригиналы и сумасброды? То кирпич на голову, то кошки в лифте, то клюшкой по голове.
— Сама с собой разговариваешь?
Я резко обернулась — метрах в двух сзади стоял Лев и улыбался.
— Привет. Какими судьбами?
— Проезжал мимо, смотрю, сестра голосует. Грех не подвезти. Ты живешь неподалеку?
— Ночую.
— Ночевать надо с женихом, а не то он найдет какую-нибудь симпатичную подушку-подружку.
— Не учи ученого. Сам-то один спишь… или с каким-то другом? С тем, у которого окна на дом Ромы выходят?
— Уела! — Лев поднял руки кверху. — Пошли, красавица, прокачу с ветерком.
Мы направились к синему «Фольксвагену» не первой молодости. Если бы за ним тщательно ухаживали, холили и лелеяли, он выглядел бы лет на десять моложе. Но его хозяин относился к категории людей, живущих по принципу: «использовал — и выбросил», а также «вежливость — выдумка для дураков». Дверцу он передо мной не открыл.
— Собираешься на пикник? — бросил мне «брат», садясь.
— Да. А ты?
— Уговорили, — хмыкнул он. — Мария Сергеевна любого достанет. Знаешь, что я подумал? Было бы забавно, если бы на наше сборище внезапно явилась Виолетта. Вот был бы переполох! Как ты считаешь?
Я вспомнила, что никто из моих «родственников» еще не знает о страшной гибели третьей жены Александра Самуиловича. По крайней мере, если никто из них не имеет к произошедшему вчера ночью отношения. Надо будет сообщить, когда соберемся все вместе, и посмотреть на реакцию.
— Тань! — окликнул меня Лев. — Ты слушаешь, что я говорю? Или опять где-то витаешь? Могу повторить: явилась бы Виолетта — вот поднялся бы переполох. Как ты считаешь? Безобразие, опять не заводится, бензина осталось на пять километров, мне эта увеселительная поездочка за город в кругленькую сумму встанет. Тань, ты слушаешь или опять отключилась?
«Брат» уставился на меня, как баран на новые ворота, потом приосанился, хохотнул и погрозил пальцем:
— Притворщица! Лицо сделала непроницаемое, а сама все на ус мотает. Куда тебя подбросить?
— На улицу Гоголя.
— А точнее? Улица, матушка моя, длинная.
— К кинотеатру.
— Ты не к папане ли на квартиру собралась? — догадался «братец».
— Угу, — неохотно согласилась я.
— Зачем?
— Надо.
— Лаконично. Цель: ограбление — отметаем сразу. Ты скоро станешь законной владелицей каждой безделушки в его шикарной квартирке. Хочешь опись составить, чтобы после поминок сверить наличие и отсутствие ценных мелочей?
Я как-то неопределенно, но больше утвердительно дернула плечом, поэтому Лев решил, что угадал.
— Хорошенького же ты о нас мнения! Почти как мы о тебе!
И громко заржал, вздернув бороду к потолку.
— Смотри на дорогу, — одернула его я. — А то папа лишится своей главной наследницы.
«Братик» лукаво на меня глянул, но промолчал. Притормозил, где я его попросила, отсалютовал и умчался прочь.
Я проводила синий «Фольксваген» взглядом. Чем объяснить своевременное появление Льва? Случай? Или закономерность? Хочет втереться в доверие к будущей богатой родственнице? Или следит за мной? Ведь убийца каждый раз в курсе моих передвижений… Возможно, Лев его добровольный помощник. Машина, которая чуть не сбила меня вчера, была темного цвета. Не потому ли «братец» так на меня посмотрел, когда я посоветовала ему осторожнее себя вести за рулем?
В задумчивости я подошла к подъезду и остановилась. О моей сегодняшней поездке на квартиру Гольдберга знают слишком многие: Петя, Лев, Роман. Любой из них мог рассказать еще кому-то, и по цепочке новость могла достигнуть ушей моего убийцы. Значит, надо ждать неприятностей.
Но ждала я напрасно: ни в подъезде, ни в самой квартире никаких наприятностей не произошло.
Я разочарованно прогулялась по пяти комнатам, уставленным высококачественной техникой и предметами антиквариата. Остановилась в кабинете Гольдберга. Кожаная мебель, дубовый письменный стол, заваленный бумагами, книжные шкафы — все это я уже видела и раньше, когда занималась расследованием покушений на Александра Самуиловича.
С тех пор ничего не изменилось. Я внимательно осмотрелась. Где может быть анонимка?
Поползала по полу, подвигала кресла, диван, перерыла содержимое ящиков и груды документов на столе — ничего! Я уселась прямо на пушистый ковер, чтобы не светиться в большом окне, занимавшем полстены, подперла голову руками и прикинула возможные варианты исчезновения письма. Первое: его забрал Роман или кто-то из домоуправления. Второе: его забрал убийца. Из многочисленных замков заперт всего один, открыть который — раз плюнуть.
Первый вариант легко проверить. Рому я увижу через полтора часа, тогда и спрошу. Остальных разыщу сейчас.
Найти домоуправа оказалось несложно. Она, а это была пожилая женщина, сидела на скамеечке во дворе и выгуливала на коротком поводочке толстого персидского кота. Точнее, он не гулял, а сидел рядом со скамейкой и обнюхивал короткие зеленые травинки.
Я представилась как дочь Гольдберга, рассказала о письме, которое отец получил тем утром, и почти прямо обвинила ее в воровстве.
— Деточка моя! — ахнула управдомша. — Что ты такое говоришь? Ничего не поняла.
Я повторила свою историю слово в слово, но в два раза медленнее.
— Письмо? Какое письмо? — уловила смысл опрашиваемая.
Я терпеливо повторила свою историю в третий раз, делая громадные паузы между фразами.
— Ах, ты про письмо говоришь!
— Так вы его видели?
— Естественно, — обиделась управдомша. — Я же не слепая. Александр Самуилович сжимал в одной руке конверт, в другой саму бумажку.
— Куда вы их дели?
— Кого?
Я вздохнула, досчитала до десяти и выдохнула.
— Конверт и бумажку.
— На диван положила. Они мне ни к чему. Пусть родственники беспокоятся, отчего их папочку удар хватил.
— Но прочитать прочитали.
— Естественно. Я же не слепая.
— Это я уже поняла, — пробормотала я. — Ему угрожали?
— Да нет. Написали, что умрет скоро.
— А здоровья не пожелали? — фыркнула я, но тут же пожалела о сказанном, так как бабуля вспомнила о собственных болячках и собралась подробно мне о них поведать.
— Когда вы уходили, — прервала ее я, — письмо лежало на диване?
К счастью, последний вопрос она поняла с первого раза.
— Куда положила, там и лежало.
— Ни адвокат, ни слесарь его не брали?
— Кого?
— Да письмо!
— Ах, вы про письмо говорите… Нет, не брали. Они понесли Александра Самуиловича вниз, в машину «Скорой помощи». Я последней уходила, дверь за собой заперла.
— Вы мне очень помогли! Спасибо.
Я поспешила ретироваться, чувствуя себя выжатой как лимон. Но главное, я убедилась, что анонимки мне не видать — преступник проявил предусмотрительность, забрался в квартиру Гольдберга и украл улику. Письмо — не телефонный звонок. По конверту, бумаге, манере написания специалист может определить многое. Замок вскрыл без страха: после работы над ним слесаря одна лишняя царапина ни о чем не скажет.
Выйдя со двора, я удивилась спокойствию нынешнего утра. Или обо мне просто забыли, или готовится нечто грандиозное, абсолютно убийственное. Поэтому на мелочи вроде кирпичей с крыши мои враги отвлекаться не желают. Что ж, я не против, готова…
Взглянула на часы. Время есть, успею съездить в больницу к «папочке», сообщу ему о своем решении перестать называться его дочерью.
Путешествие по городу и через парк обошлось без приключений. Может, злоумышленники навели обо мне подробнейшие справки, уточнили, где я родилась и кто мои родители, исключив меня из списка жертв? Версия приятная, однако расслабляющая и потому непригодная. Лучше быть живым пессимистом, чем мертвым оптимистом.
В реанимацию кардиологического отделения удалось проникнуть без проблем. На пути не встретилось ни одной санитарки, не говоря уж про медсестер или врачей. Дверь в палату Александра Самуиловича была приоткрыта. Я зашла. Единственный пациент лежал без движений, с плотно закрытыми глазами.
— Привет! Это Татьяна, — весело поздоровалась я, усаживаясь рядом с кроватью.
Гольдберг открыл глаза и повернул ко мне морщинистое личико.
— Шепотом говори, а то услышит кто.
— Как вы себя чувствуете?
— Получше. Никто пока не добил.
Я помялась, собираясь с духом, но начала издалека:
