— Это вы в самую точку, тетя Нюра.
Она растерянно похлопала глазами и попятилась за порог. Мурзин закрыл за ней дверь, еще раз посмотрел на повестку и разозлился: хоть бы написали, что вызывается в качестве свидетеля, хоть бы зачеркнули слова угрозы в случае неявки…
Добриваясь в душной ванной, он все накачивал себя злостью и, когда снова затрещал звонок, уже не вытираясь, шагнул к двери. И сообразил: звонит телефон.
— Да! — крикнул он в трубку.
— Ты чего такой злой?
Голос был далекий, еле слышный.
— Серега, ты, что ли? Чего звонишь?
— Вот тебе на! Разве у нас нет общего дела? Я тебе второй день дозваниваюсь.
— Что стряслось?
— Я в субботу уезжаю.
— Куда?
— Вот тебе на…
— В какую субботу?
— В эту. Послезавтра. Так что придется тебе оторвать задницу от дивана.
— А виза?
— Виза не проблема, если есть деньги.
— У тебя-то они откуда?
— Не задавай социалистических вопросов. Тут очень кстати одно дельце подвернулось, дорогу и все прочее оплачивают…
Мурзин помолчал, переваривая неожиданную информацию. Не любил он ничего, что подворачивается кстати.
— Не нравится мне…
— Не боись, старик, все — о, кей!
— Не нравится мне твоя уверенность.
— А что тебе нравится?
— Ладно, до встречи. Завтра я у тебя.
Положив трубку, Мурзин задумался. Всякие тутошние неотложки можно отложить. Но ведь надо еще доехать до Москвы, найти Кондратьева. А тому, может, понадобится еще кого-то найти, чтобы взять для Сергея нужную информацию…
Уезжал он ночным поездом с твердым намерением отоспаться в вагоне. Духота сонного купе после свежего воздуха была оглушающей. Но Мурзин знал: именно она-то и поможет поскорей отключиться. Говорят же, что избыток углекислоты способствует сну. Вон как кошки спят — уткнувшись носом себе в живот. А еще говорят: чем реже дышать, тем дольше жить…
Расстилая постель на верхней полке, он думал о том, что разных теорий потому и навыдумано много, что много жизненных ситуаций, к которым они подошли бы. Вот если бы требовалось не спать, он обязательно вспомнил бы другую медицинскую теорию — о пользе свежего воздуха.
А еще надо было перед сном прогуляться в туалет. Это тоже основа крепкого сна. Чтобы не снились всякие разные потребности, не будили.
У открытого купе вагонной проводницы, некрасивой и неопрятной толстушки, стоял парень лет двадцати пяти, в накинутом на плечи сером пиджаке, заговаривал ей зубы.
— Там свободно? — спросил его Мурзин, кивнув на дверь туалета.
Парень жуликовато отвел глаза даже вроде бы, сгорбился.
— Там свободно, а здесь занято, — сказал он и захохотал неестественно громко.
Заперевшись в тесном дергающемся туалете, Мурзин долго тер лицо теплой, с запахом железа водой из-под крана и все думал об этом парне. Чего, казалось бы, такого? Обычный флирт, кои на просторах великой родины в каждом поезде. Но что-то было в его поведении, заставляющее думать, что парень, всего скорей, пасет кого-то, едущего в этом вагоне.
Решил проверить. Выходя из туалета, тронул вдруг напрягшегося парня, спросил:
— Вагон спит, а служба идет?
Парень растерянно отвел глаза и промолчал.
А утром он увидел этого парня на перроне Павелецкого вокзала разговаривающим с каким-то человеком в легкой шляпке на голове.
Мурзин прошел мимо них, заметив скрытый интерес к своей персоне, и, как в воду, погрузился в вокзальную толчею. Обычно люди в толпе быстро теряются, но человек в шляпке теряться не хотел, то и дело попадался на глаза, как Мурзин ни крутился между киосков, лотков, узлов и баулов, горами громоздившихся посреди залов. Это означало только одно: пасут не кого-то, а именно его. Он не знал, кому это нужно и зачем, но по давней привычке никому не давать информации о себе, решил оторваться. Способов в его арсенале было немало, и ему удалось это уже через несколько минут.
Из первого же таксофона Мурзин позвонил Кондратьеву, но телефон у него молчал. Заливался долгими трелями и телефон Новикова во Фрязине. Не вешая трубку, Мурзин некоторое время стоял в кабине, соображая, что теперь делать. Решил сэкономить время и съездить пока в райцентр к следователю.
От вокзала до вокзала по кольцевому метро долго ли? Уже через полчаса Мурзин сидел в вагоне электрички, вполне довольный собой. Электричка оказалась последней перед обычным на подмосковных железных дорогах двухчасовым перерывом в движении поездов, и получалось, что разговор со следователем придется как раз на "мертвое время". Потом поезда пойдут один за другим и он успеет в Москву к обеденному времени. Нынче — не прежде, в кафе-ресторанах нормальные люди не обедают: кто может, бегут домой. А значит, и Новиков и Кондратьев всего скорей будут дома…
Однако следователя Овсянникова на месте не оказалось, и возникла дилемма: ждать или возвращаться в Москву и приехать сюда позднее? Он совсем уж собрался уходить, как пришел следователь, щеголеватый господин с бегающими глазами, раскрасневшийся, должно быть, после сытного обеда.
— Я вас больше ждал! — нервно выкрикнул следователь и кивнул на стул: садись, мол.
— Почта нынче не торопится, — сказал Мурзин. — Я выехал сразу, как получил повестку.
— Ну-ну, многозначительно произнес следователь и решительно, будто это были игральные карты, выкинул на стол чистые допросные листы.
И началось все то, что уже было: вопросы, предупреждения, опять вопросы.
— Что между вами было?
— Ничего. Сидели, разговаривали. Выпили, конечно, не без этого.
— Много?
— Что много?
— Выпили сколько? Там были две бутылки, только початые. Где остальные?
— Какие остальные?
— Не хотите же вы сказать, что только это и выпили? На тхоих-то мужиков? Бхосьте, товахищ, э-э…гхажданин Мухзин.
Следователь безбожно картавил.
— Старые друзья. Поговорить, повспоминать, вот главное-то.
— О чем вы говохили?
— Ну-у… разве все перескажешь.
— Пхидется, пхидется. Было убийство, вы не забыли?
— Ну, про жизнь говорили.
— Конкхетней, пожалуйста.
— Говорили о том, что Россию грабят, растлевают. Об этом теперь все говорят.
— Нет, не все! — с вызовом сказал следователь.
— Кроме разве тех, кто живет в раю, а не на грешной земле.
— Не знаю, не знаю. Вон хынок чехез дохогу. Чего только нет. А ханьше — пустые пхилавки.
— А вам не приходило в голову, что было бы, если бы раньше власти додумались повсеместно увеличить цены, скажем, в десять раз, а зарплату оставить прежней?
Следователь растерянно уставился на Мурзина. Похоже, он и в самом деле не думал о таком варианте.
— А Михонов, убитый, хазделял вашу точку зхения?
Мурзин мысленно усмехнулся. Молодой следователь, молодой да ранний. Так уверовал в свою премудрость, что даже не замечает, что выдает версию, на которой, всего скорей, будет строить обвинение. И в милиции намекали на это: пьяная ссора, пьяная драка и… С пьянкой, правда, прокол получался: по полтораста граммов на мужика — разве это пьянка? А вот тема для спора убедительная. Вся Россия нынче переругалась. Мужья с женами, родители с детьми, бывшие народы-братья с другими народами-братьями…
— Отвечайте на вопхос.
— Я отвечаю. По-моему, мы нормально беседуем.
— Я вас не на беседу вызвал, а на допхос.
— Допрос свидетеля — это же все равно, что доверительное собеседование.
— Вы не свидетель, а подозхеваемый.
Сначала обдало жаром, потом холодом. Предполагал, что следствие не обойдет такой версии, но заявленная прямо, она возмутила. И только давняя привычка гасить свою гневливость удержала от резкостей.
— Тогда допрашивайте.
— Вы меня не учите!..
— Тогда я буду молчать.
Но молчание подозреваемого не устраивало следователя, и он сменил тон.
— Нет, вы хассказывайте. У вас жизнь за спиной, большой опыт, а у меня что!
И опять Мурзин усмехнулся. Наивен следователь, мальчишка. Неужели не понимает, что виден насквозь? Знает ведь, кем был собеседник. Что ж, раз желает разговора, пусть будет разговор.
— Неужели вы не понимаете, что происходит со страной?
Следователь сделал нетерпеливый жест.
— Я думаю, в вас говохит обида бывшего гэбиста.
— А отец Иоанн тоже был гэбистом?
— Кто? Фамилию, пожалуйста.
— Фамилию я не знаю. Его все зовут митрополитом Иоанном.
— Ах, этот. Он-то при чем?
— Он писал… дай бог памяти… "Мы боимся поверить, что все происходящее с нами не есть случайность или прихоть капризной истории, но целенаправленная попытка разрушить Россию любой ценой…" Вы кто по национальности?
— Это не имеет никакого значения.
— Как знать. "Не преуспев в попытках уничтожить Россию силой, нас цинично, расчетливо, подло толкают на путь духовного самоубийства". Это тоже отец Иоанн.
