- Ты не копал дальше? - не верит Пал Палыч.
- Копал, да попусту. Дом сломали, жильцов поместили в переселенческий фонд. Оттуда они порознь выезжали в новые квартиры. И тут след Коваля исчез, он квартиры не получал.
- Стало быть, Коваль Олег Иванович, - повторяет Знаменский.
Вторгается телефон.
- Мобильник - бич нашего времени, - говорит Пал Палыч. - Слушаю... То есть исповедь умирающего? Не поеду... Во-первых, не верю, что он умирает, это уже было. Во-вторых, я в общем знаю, что он скажет, это не имеет доказательственной силы... Нет, в таких случаях приглашают священника, а не следователя. Всего доброго.
Разъединившись, оборачивается к Томину:
- Канделаки тоже добыл кое-что в психиатрическом интернате. Янов, он же как мы установили - Коваль посещает там некоего Хомутова. И даже очень хочет взять его к себе. Фамилия тебе ничего не говорит?
- Н-нет.
- А Любовь Хомутова, у которой сын дурачок?
- Погоди... - начинает вспоминать Томин. - Было дело о наркоторговле...
- И изготовлении наркотиков, - подсказывает Пал Палыч.
Томин вскакивает:
- Хомутова! Они захватили пеньковую фабрику и вместо веревок гнали наркоту?
- Ну да!
- Незабываемое дело! Меня тогда Мордвинов со своими Мордятами собирался расстрелять. О, сладкие воспоминания!.. Но Янов - Коваль? Паша, неужели тот главарь? Не найденный?!
- Думаю, да. Мы знали, что он есть, но его никто не назвал. Только один раз перехватили в тюрьме записку от Хомутовой: "Показания на Олега не давать". Помнишь?
- Точно, на Олега. Выходит, Янов - это Коваль, а Коваль - тот наркоделец? - Томин сцепляет указательные пальцы, словно замыкая цепочку.
- Иначе на кой шут ему сумасшедший Хомутов? - ставит точку Знаменский.
- Слушай, до чего же земля круглая! - радуется Томин. - Как мы тогда бились, а через десять лет сам в руки плывет!
- Это еще не все, Саша, - подливает масла в огонь Знаменский. - Янов ходит грустить к дому Вероники. Подруга явно узнала фотографию и тоже называет его "Олег".
- Олег! - повторяет Томин.
- Если мы примем, что подруга не убивала, но что Веронику задушил кто-то свой, к кому она питала полное доверие. Если сопоставим, что Янов - Коваль на следующий день после убийства выехал за границу. То опять встает вопрос: не сотворил ли он это злодейство? Хотя, похоже, и любил.
- Что-нибудь между ними произошло. Мог убить. Ты вспомни, как тогда жестоко расчищали рынок, как физически истребляли конкурентов. Это персонаж с такими клыками!..
...В церкви народу перед вечерней службой еще немного. Человек в подряснике зажигает лампады на солее.
Коваль покупает и ставит три свечи за упокой. Долго стоит, глядя на дрожащие огоньки.
Идет священник. Кто-то суется к нему: "Батюшка, благословите". Настроение у всех мирное, умиленное.
Коваль делает движение наперерез священнику, и прихожане расступаются, потому что от этого человека ощутимо пахнет бедой, грехом. А может быть, и серой.
- Я хочу исповедаться, - говорит он.
Время неурочное, но батюшка чувствует, что отказать нельзя.
- Идемте.
Они подходят к аналою с Евангелием и крестом. Священник произносит уставные начальные фразы, склоняется к Ковалю и ждет, когда тот заговорит. Через некоторое время пробует ему помочь:
- Расскажите, что на душе.
Коваль не в силах начать. Пытается, но не в силах.
- Не могу. Простите, в следующий раз.
Священник с сожалением смотрит на него и вдруг, будто что-то разглядев скрытое, произносит тревожно:
- У вас мало времени.
Полчаса спустя Коваль входит в гостиницу.
Тут его ждут: один из телохранителей, дежуривший в вестибюле, делает знак другому, а тот докладывает сидящему спиной в стороне Ландышеву. Все трое направляются за Ковалем.
Ландышев, несколько "согревшийся", в последующей встрече нагличает, упивается возможностью постращать Коваля, но при всем том невольно робеет перед сильным и непонятным ему человеком.
Громко стучит он в дверь и вваливается, не дожидаясь приглашения.
- Назрела необходимость поговорить, - объясняет развязно и садится в кресло.
Коваль стоя наблюдает за ним с некоторым любопытством.
- Мне передали, многоуважаемый наш судья, что вы требуете новые документы. О том, видите ли, как мы платим страховку другим клиентам.
- Хочу убедиться, что фирма честно работает. Чтобы понимать контекст спора с Авдеевым.
А зачем? Что он хочет доказать? Кому? Вероятно, себе. Но Коваль не задается таким вопросом - ему несвойственно копаться в своих эмоциях.
- Кон-текст... Какие слова нам доступны! - начинает куражиться Ландышев. Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция...
Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в бытность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.
- Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездоровы. Зачем вы пришли?
- Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И признал, что Авдеев не имеет права на страховку!
Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка "взять на горло", наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотрительность, Коваль реагирует довольно сдержанно:
- Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.
- Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться - как сказал великий баснописец. - Ты-то какой есть на самом деле?
- Какой же? Договаривайте.
Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще "заводят" Ландышева.
- Ты еще ничего не понял, - говорит он. - Думаешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.
Конечно, отправляясь на родину, Коваль просчитывал возможность встречи с кем-то из прошлого. Встреча такая весьма неприятна, однако не фатальна.
- Я под любым именем не привык, чтобы мне хамили. Я этого не разрешаю, раздельно произносит он.
- Ах, ты не разрешаешь! Хочешь быть весь в белом! А я тебя спрошу: ты когда ее подушкой душил, ты ее при этом трахал?
Понимая, что Коваль сейчас на него бросится, Ландышев кричит телохранителям:
- Эй, ребята!
В дверь всовывается голова:
- Мы нужны?
Ландышев, чуть помедлив, жестом показывает, что нет, не нужны. Этой заминки хватает Ковалю, чтобы овладеть собой.
- И какое у нее было имя в этой сказке? - спрашивает он.
- Ха, проверочка. Галина не Галина, Марина не Марина... - наслаждается Ландышев. - А была она, пожалуй, Вероника. Так ведь?
Коваль молчит. Ландышев обнаружил знание того, что Коваль считал надежно скрытым. Что еще ему известно? А тот продолжает свою линию:
- Говорят, красивая была девочка. Небось и цветочка на могилку не снес?
Он повторяется и слово "наркотики" не произносит. Странно, но, похоже, выложил все, что знал, - догадывается Коваль и задает контрольный вопрос:
- Больше за мной грехов нет?
Ландышев озадачен ироническим его тоном.
- Мало, что ли? Убийство же. Мокрятины наделал!
Откуда он знает? Откуда?! Ладно, об этом я подумаю после, а пока:
- Если что и было десять лет назад... "если", я сказал... то, вероятно, велось следствие, виновных наказали. Если где было мокро, то высохло. Зря думаешь, что ты на меня наехал. Как говорят в уголовном мире, затыренное клеймо мне лепишь. Если по фене петришь - почеши ногу! - Коваль почуял в Ландышеве уголовную струю и вспомнил время, когда на Севере работал с заключенными и знал блатной жаргон.
Ландышев опешил от неожиданности, растерялся, понимая, что не одолел Коваля. А Коваль довершает победу:
- Суд проведу объективно. Документы о страховых выплатах представишь. Сколько надо времени?
И Ландышев пасует:
- Дня два... не знаю... да пришлю я, Олег Иваныч.
- Максим Алексеич!
- Максим Алексеич, - кисло поправляется Ландышев.
Он идет вон из гостиницы, еще не оправившийся от поражения, но уже распаляемый новой злобой на Коваля. Бормочет:
- Собака... Козел...
К утру злоба перерастает в ненависть. Ландышев чувствует, что Коваль его унизил, что он, падло, его презирает, неизвестно с какой, стати. Снести этого Ландышев не может...
Ему назначено на пустой загородной дороге в полях. В машине, кроме Ландышева и шофера, Руслан с охранником. Ждут.
Подкатывают два джипа - навороченный и попроще. Из второго выпрыгивают четверо телохранителей, становятся квадратом. Ландышев вылезает, вступает внутрь квадрата. Двинувшегося за ним охранника Руслан придерживает:
- Сиди, не положено. Это ж крышак приехал.
Сам он выходит и скромно занимает место в сторонке.
Ландышев кланяется "крыше" - тощему блондину с гвардейской выправкой - и начинает поносить приезжего австрийца.
Блондин слушает, глядя в сторону, - такая манера.
