— Вот, гады, сумку отобрали. У меня там жратва аэрофлотовская и пепси. Есть хочется.
— Знаешь что, — предложил Виктор, — ты поспи пока. Как говорил Планше…
— Это еще кто такой?
— Слуга Д’Артаньяна. Так вот, он говорил, что сон заменяет еду. Ты поспи, а я на стреме подежурю. Я-то уже выспался. Если что, разбужу.
— Да нет, дядь Вить, вместе так вместе, — вяло промямлил Колян. — Я только полежу немножко.
Через секунду он уже спал.
Виктор накрыл его пледом, подсунул ему под голову подушку, разулся и на цыпочках подобрался к двери. Она была плотно заперта на замок и наружный засов. Откуда-то снизу раздавались приглушенные мужские голоса, но слов было не разобрать. С улицы раздавался собачий скулеж. Виктор подошел к окну, присел на корточки и затаился.
В нижнем баре Дома кино было уютно и прохладно. Кондиционер работал вовсю, народу почти не было. Оставалась неделя до закрытия сезона Дома кинематографистов. Все звезды, критики и остальная околокиношная публика разъехались в отпуска и по многочисленным фестивалям. И посему был занят только один столик.
За ним, попивая «Гжелку», тихонько переговаривались Былицкий, Вихрович, Мокеенко и Богачева. Звучала негромкая музыка, и лишь из соседней бильярдной доносились стук шаров и дружный хохот игроков. Изредка оттуда вываливался секс-символ семидесятых красавец Мельницкий и, хлопнув очередную рюмку водки, возвращался обратно.
— Ну где же эта зараза? — ерзала на стуле Богачева. — Уже на полчаса опаздывает.
Компания поджидала Лизку Чикину. У Мокеенко была с ней договоренность о встрече. Узнав об этом, подъехали и все остальные. Им не терпелось узнать, как обстоят Лизкины дела с судом, и выяснить, в курсе ли она, что случилось в агентстве. Сами они толком ничего не знали, расползающиеся слухи не давали им покоя. Все, что им удалось вытрясти из секретарши Катьки, сводилось к одному — у «мадам» пропал муж, и она уже пятые сутки ничего о нем не знает.
— А так ей и надо! — ни с того ни с сего ляпнула Богачева.
Несмотря на то что она минуту назад недобрым словом вспоминала Лизку, все сразу поняли, что речь идет о Ревенко.
— Да хоть бы лопнула она! — как-то по-бабьи взвизгнул Вихрович и налил себе еще водки. Прежде чем выпить, добавил: — Будет и на нашей улице праздник! Может, от инфаркта сдохнет, корова жирная. И правильно сделал Воронов, что бросил ее!
Все выпили. Мокеенко, доселе молчавший, обвел своих товарищей захмелевшим взглядом и резонно спросил:
— А кто сказал, что он ее бросил? Может, и не бросил вовсе. Может, случилось что… А? — соображал Мокеенко очень туго, но, как ни парадоксально, всегда умудрялся делать правильные выводы. — Может, там криминал какой?..
Все молча уставились на него. До этого момента подобный расклад не приходил им в головы. Они не могли понять, как до такой простой мысли додумались не они, а Мокеенко — заторможенный верзила с несколько дебильным выражением лица.
Он вообще был какой-то странный, этот Мокеенко. Когда он поступал во ВГИК, именно это сочетание огромной физической силы и детской непосредственности убедило педагогов, что перед ними — гениальный комик. Снимать в кино его начали еще на втором курсе института, завалив ролями деревенских простаков. У режиссеров он был нарасхват, и до сих пор у него практически не было простоев.
По совету своего однокурсника Былицкого четыре года назад он связался с актерским агентством «Атлантида» и поначалу был очень даже доволен. Мама Люба, как он называл Любовь Николаевну Ревенко, моментально подняла его гонорары вдвое, и даже за вычетом процентов агентству он стал получать гораздо больше прежнего. К тому же мама Люба вела очень мудрую политику, не разрешала сниматься где попало и выбирала для него самые выгодные роли, превратив его из откровенного дурака в добродушного героя.
Но через год он совершил непоправимую глупость — за спиной агентства по-тихому связался с хохлами на студии Довженко. Зачем он это сделал, он до сих пор так и не понял сам. Скорее всего прельстился ролью благородного красавца, так ему несвойственной, и количеством серий.
Ревенко сразу же прознала о его «шалости» и не простила. Сделав вид, что ей ничего не известно, она даже позволила ему подписать с хохлами договор и сняться в первой серии. А затем подала в суд и выкатила неустойку за якобы сорванные им неизвестно откуда взявшиеся три контракта. И вот уже три года он горбатился на нее, снимаясь в хвост и в гриву практически бесплатно. Восемьдесят процентов его гонораров уходили в агентство, а оставшиеся двадцать не позволяли умереть голодной смертью. По подсчетам самого Мокеенко, ему оставалось сняться еще как минимум в двух картинах, чтобы окончательно освободиться из железных объятий мамы Любы.
В подобной же ситуации оказалась и остальная троица. Полегче было только Вихровичу. Его сиятельный любовник, занимавший крупный пост в Министерстве юстиции, обещал в ближайшее время перевести Ревенко сумму его долга. И только у Былицкого и Богачевой не было никаких перспектив выскочить из кабалы в ближайшие два, а то и три года.
— Это что же, ребята, выходит, агентству скоро кранты? «Атлантида» потонула? Так не будем же скрывать своей радости! Давайте бякнем! — Былицкий распечатал новую бутылку «Гжелки» и разлил по стаканам.
Все четверо, возбужденные перспективой скорого конца, браво чокнулись и с удовольствием выпили.
— За что пьем? И почему без меня?
В своем порыве они не заметили появления той, которую так долго ждали.
Лиза швырнула рюкзачок на пол и подсела к компании.
— Здорово, коза! Ты чего это сегодня такая страшная? — пьяно загоготал Былицкий.
Такие шутки были у него в ходу и очень ему нравились. Но Лиза, обычно ярко накрашенная и пестро одетая, сегодня и впрямь выглядела какой-то поникшей и бесцветной.
— Да это у нее критические дни! — подхватила набравшаяся Богачева.
— Вот дура, — обиделась Лиза.
— Лизок, ну их к черту, ты прелестна. Само совершенство! Мадонна моя! — слащаво расплылся Вихрович.
Мокеенко, как обычно, молчал. Он принес Лизе чистый стакан, плеснул в него водки и так же молча поставил перед ней.
— Мокеенко, миленький, спасибо. Я пошутила, я ведь за рулем. Принеси лучше сока.
— Ну, рассказывай, мать твою, что там у тебя, — не унимался Былицкий.
Все они, конечно же, Лизу жалели, и от осознания, что их несчастного полку прибыло, отнеслись к ней, как к родной.
— Фигня у меня. Полная. — Из левого Лизиного глаза выкатилась слеза. Она решительно отодвинула сок и выпила водки.
— Ой, Лизок, ну не надо, не реви, — расстроилась Богачева. — Прости меня, я не хотела тебя обидеть. Это я сдуру. Хочешь, станцую?
— Отстань, — отвернулась от нее Лиза. Но Богачева обняла ее за тонкую талию и звонко чмокнула подругу по несчастью в щеку.
— Образуется все. — Богачева плеснула ей еще водки. — Вот увидишь, само устроится. В конце концов, у самой Одноробовой снимаешься. Что за роль-то? Расскажи!
И тут Чикину прорвало, она залилась слезами. Всхлипывая, она пыталась что-то сказать, но губы тряслись, она захлебывалась в рыданиях и никак не могла собраться. Вихрович треснул ее по спине, Лиза закашлялась и выдавила из себя одно слово:
— Говно…
— Это оно, конечно, — резонно подвел итог молчун Мокеенко, и вся компашка покатилась со смеху.
Лиза тоже улыбнулась сквозь непросохшие слезы, глотнула еще водки и как-то успокоилась.
— Да какая, на фиг, роль! Вы что же думаете, Одноробова против Ревенко попрет? Да она уже две мои сцены пересняла с Войновской. А Петров, сволочь такая, иск подготовил, на следующей неделе в суд передает.
— Вот это да!.. — присвистнул Былицкий. — Слушай, так если ты теперь не снимаешься, сходи к мамане, скажи, что сама передумала, что извиняешься и все такое. Может, она и не станет ничего делать?
— Да уж конечно. Мамане сейчас только Лизкой и заниматься! — криво улыбнулся Вихрович. — А то у нее своего геморроя нет.
— Ой, Вихрович! Ну вечно ты про жопу! — так и прыснула Богачева.
Мельницкий, оказавшийся у стойки бара, немедленно повернулся к ним и ласково посмотрел на Вихровича. Тот зарделся:
— Ну вас, дураки. Я же серьезно…
— Стойте, — оборвал всеобщее веселье Мокеенко. — А ведь он прав. Пока она занимается поисками своего ненаглядного, ей действительно не до Лизки. Надо к Петрову как-то подъехать, пусть он помурыжит это дело. А там, глядишь, и всему конец.
— Точно, — легко согласилась Богачева, — расплата не за горами.
И все опять выпили.
Кроме Лизы. Она никак не могла уловить, о чем они говорят, что это за конец, и какая такая расплата, и при чем здесь какой-то ненаглядный. Она уже две недели не появлялась в агентстве, и поэтому цепь событий ускользала от нее.
