Я ощутил прилив радости и чуть не захлопал в ладоши. Мое алиби налицо. Сусанна умерла в промежуток от семи тридцати до восьми вечера, а я в это время находился в «Пласе».
В четыре часа дня меня выпустили.
— Кстати, Арес, мы можем задержать вас за нарушение паспортного режима и сопротивление властям, — пригрозил мне Гастон. — Так что советую вам вести себя поосторожней, — добавил он строго.
— Ценная рекомендация! Я еще много чего смогу натворить! — саркастически заметил я.
— Вы все смеетесь! Слушайте хорошенько, Арес, — Гастон чуть не задохнулся от злости. — Мне не нравится, когда меня бьют по физиономии! Запомните это, вы! Предупреждаю первый и последний раз!
Я рассмеялся. Он взял папку с моим делом и ушел. Я с наслаждением вдохнул воздух свободы, видя, как за ним захлопнулась дверь; и почувствовал себя на седьмом небе.
Выйдя на улицу и закурив сигару, я созерцал проезжающие мимо автомобили. И тут заметил на противоположной стороне улицы Гленду Рамирес, сидящую в машине. Она нажала на клаксон, и призывно помахала мне рукой, делая знак подойти. В два прыжка я оказался возле нее. При виде Гленды я понял, что передо мной женщина моих грез. «Она должна быть со мною всегда», — подумал я. В коротеньком платьице Гленда очень смахивала на маленькую девочку. Но это была женщина, обаятельная женщина с соблазнительной улыбкой.
— Вас подвезти? — спросила она.
— Нет, благодарю. Хватит с меня проблем.
— Почему вы думаете, — загадочным тоном произнесла она, — что со мной у вас возникнут новые проблемы?
— Спросите об этом зеркало своей машины, — отрезал я и двинулся в путь.
— Постойте, Арес. По правде говоря, отец очень просил меня привести вас к нему. Он ждет.
— Ваш отец? Просто невероятно!
— Он знает, что вы думаете о нем и обо всем этом. Потому и прислал меня. Он думает, что мои чары неотразимы. Прежде он так считал, — добавила она, грустно улыбнувшись, затем сделав грациозный жест, прошептала: — И как же мне быть? Вы меня бросите?
— Нет, просто не смогу этого сделать, — улыбнулся я. — Благодарю вас за визит. Вам, вероятно, сложно было побороть себя и свидетельствовать в мою пользу?
Она снова погрустнела.
— Неужели я заслужила, чтоб у вас сложилось такое ужасное мнение обо мне? — в ее словах послышался упрек. — Не отрицаю, вы правы, но не во всем. Тем более, что вы обозлены на моего отца. Когда я прочитала, что Сусанна умерла между семью тридцатью и восемью, я собралась в полицию, чтоб заявить о вашей невиновности. Но отец запретил мне это делать, сказав, что вы припрятали его письмо, чтобы потом шантажировать. Это верно, Арес?
Я рассмеялся. Рамирес изворотлив, как камышовый кот. Я открыл дверцу и сел в машину.
— Посмотрим, что еще от меня хочет сенатор, — произнес я, оставив ее вопрос без ответа.
Девушка завела мотор, затем серьезно посмотрела на меня и резко тронула машину с места. Вела она машину превосходно. Не отрывая взгляда от дороги, она разговаривала со мной не поворачивая головы. Я развлекался тем, что разглядывал ее точеный профиль. Дочка сенатора не отличалась совершенством греческой богини, как Сусанна, но ее внешность могла бы удовлетворить любого тонкого ценителя женской красоты.
Она затормозила напротив особняка. Легкими шагами девушка двинулась вперед. Ее грациозная походка перечеркивала всю ее детскость. Что ж, у каждого свои уловки… У сенатора — хитрость и коварство. У дочки — красота.
Я проследовал за ней по широкой аллее во дворик, затененный могучими деревьями. Сенатор устроился роскошно. Он, вероятно, думал, что все вокруг живут так же. Стоит лишь протянуть руку, сделать легкое движение — и все готовы тебе служить. Я огляделся. В углу патио[6] стоял огромный стол под круглым парусиновым навесом от солнца. За столом сидел сам сенатор в плавках, напротив него — какой-то мужчина. Чуть поотдаль я заметил еще некоего субъекта, одного из тех сукиных сынов, которые напали тогда на меня на улице. Он играл с большой собакой, привязанной цепью к дереву. Картину дополнял овальный бассейн, в котором, словно нимфы, плескались две молоденькие девчонки, примерно возраста Гленды. Мужчина, разговаривающий с Рамиресом., указал ему на меня, и сенатор повернулся в мою сторону.
— Черт возьми, сенатор, — Арес собственной персоной! — воскликнул он игриво. — Идите скорее сюда, садитесь!
— Вам, наверное, надо побеседовать. Так что я вас оставляю, — произнесла Гленда и ушла по направлению к дому.
— Сеньор Контрерас. Арес, — представил нас друг другу сенатор. — Сеньор Контрерас — мой агент по рекламе.
Вид у Рамиреса был такой торжественный, что я не смог сдержать улыбку. Сенатор просто сиял, как голливудская кинозвезда.
— А это кто? — спросил я, указывая на типа, игравшего с собакой. — Ваша «шестерка»?
Сенатор закашлялся. Его глазки сузились, щеки слегка обвисли.
— А вы не лишены чувства юмора, Арес, — промурлыкал он. — Не думал, что вы его узнаете.
И расхохотался, давая понять, что вопрос исчерпан. Исчерпан с его точки зрения, но не с моей. Сенатор, видимо, еще не знал меня как следует…
— Угощайтесь, Арес, — указал он на запотевший кувшин, стоявший посередине стола. — Это мохо[7].
Взяв стакан, я сделал небольшой глоток. Напиток оказался холодным, но я еще бросил в него кусочек льда. Затем спросил:
— Что вам угодно, сенатор?
Рамирес поднял стакан и принялся внимательно его разглядывать. Затем, так и не пригубив его, поставил на стол.
— Наши отношения никогда не были сердечными, — начал он. — Черт побери, объясни это ты, Контрерас. У тебя лучше получится, — в замешательстве обратился он к рекламному агенту. — Я никогда не умел складно говорить, — скромно добавил он.
Я отпил еще глоток и повернулся к Контрерасу, молодому человеку с длинными ресницами и жеманными манерами. Тот поднял глаза и робко посмотрел в мою сторону.
— Дело довольно деликатное, сеньор Арес. От его результатов зависят будущие выборы, — молодой человек сделал паузу и, часто мигая, уставился на меня.
— О каком деле ты говоришь, сынок? — строго спросил я.
— Черт возьми! Ну разумеется, о связи сеньора Рамиреса с Сусанной Диас! О письмах!
— А! — воскликнул я, словно до меня только сейчас дошло. — И что же мы будем делать?
Лицо парня покраснело. Он был смущен, видать, в отличие от его хозяина, у него еще действительно сохранилась капля совести.
— Одним словом, — вмешался сенатор, — до выборов остались считанные месяцы и любая компрометирующая информация, просочившаяся в прессу, может быть использована против меня. А это равносильно краху. У меня незапятнанная репутация. Среди моих избирателей немало женщин, а вам известно сколь чувствительно они относятся к подобного рода вещам. Я не могу себе позволить потерять их голоса!
— Ах! Вы шутите, сенатор. Все считают вас любимцем Президента. Как же вы можете потерять голоса? Если в верхах говорят, что ваша кандидатура пройдет, чего вам волноваться из-за каких-то там избирателей?
Рамирес сделал протестующий жест.
— Вы не понимаете, Арес. Я много чего могу себе позволить, однако мое имя должно оставаться кристально чистым. Ведь это скандал! Сообщение о моей связи с Сусанной вызовет распри внутри моей партии, всплывут имена многих людей, также находившихся с ней в близких отношениях. Многие только и думают, как бы подложить мне свинью… а это такой прекрасный предлог подставить мне подножку… И меня принесут в жертву. Поэтому необходимо, чтобы вы молчали, пока не пройдут выборы. Естественно, я соответствующим образом отблагодарю вас. Никому не следует пренебрегать могущественными друзьями, Арес, — намекнул он.
Я рассмеялся.
— Не надо ходить вокруг да около, чтобы убедить меня в том, что все имеет цену, — сказал я.
— Что вы, Арес, я не хотел…
— Сколько вы заплатите за мое молчание?
— Может, договоримся на пятьсот песо? — вмешался молодой человек.
— Отлично, сынок, по-моему, это разумная идея. Итак, где деньги?
Они переглянулись. Молодой человек собрался было что-то сказать, но сенатор удержал его за руку. «Заплати ему!» — приказал он. Тот вытащил из своего портфеля конверт, и вручил мне. Я пересчитал — ровно пятьсот. Затем я допил мохо и поднялся из-за стола.
— Хочу, чтобы вы знали: в полиции кое-что известно о ваших похождениях, — предупредил я. — Хотя, разумеется, такой пустяк, как полиция, вас не должен волновать, не так ли?
— Конечно, Арес, — ответил сенатор. — Мы надеемся на благоразумие полиции. Поэтому любой ваш промах будет упрежден. Очень хорошо, что вы это понимаете.
Я улыбнулся, затем указал на субъекта, играющего с собакой.
