Ознакомительная версия.
Заболел? Но он и прежде выглядел нездоровым, как и Сонечка, однако состояние не ухудшалось, и Иван Алексеевич понадеялся было, что виной всему – обстановка. И красных точек на руках нету, и жара, и озноба, за которым следовали галлюцинации… впрочем, судить о болезни Иван Алексеевич мог лишь по собственным наблюдениям, которые были скудны, да знаниям, еще более скудным. Кто знает, может, у Сергея эта зараза иначе бы проявилась.
– Я тебя простил, милая моя… за все простил… да, я знал, что ты делаешь… горький-горький чай… и утром просыпаться тяжело… и запах у тебя другой… и смотришь иначе.
Пальцы крепко сдавили широкую Сонечкину кисть.
– Ты ему не нужна, так, на вечер-другой скуку отогнать, одиночество… ты глупенькая, ты выдумала себе одну любовь вместо другой, заигралась.
– Ваши домыслы беспочвенны.
– А знаете, Иван Алексеевич, что врать умирающим нехорошо? Вы лицемер и ханжа, вы ведь прогнали ее, испугались ответственности, отговорились долгом перед женой и дочерью, хотя на самом деле думали не о них, а о себе, о том, что в Москве такая любовница не принесет вам ничего, кроме проблем.
Сонечка, прижав к губам ладошку, плакала, беззвучно и некрасиво. Отросшие волосы закрывали лицо, но длинная шейка и треугольничек кожи в расстегнутой рубашке гляделись по-детски беззащитными.
– Но это ничего, милая, мы бы справились с тобой, там, в Москве, было бы больно, но мы бы справились, потому что я тебя люблю. А теперь мы умрем… все умрем. Иван Алексеевич, подойдите ко мне.
Не стоило этого делать, но он послушно поднялся, подошел и даже присел у низкой койки.
– Смотрите, – Сергей закатал рукав. – Видите?
На белой коже четко проступали пятна, ярко-красные, мелкие и большие, но уже с почерневшими краями.
– И у Сонечки тоже… на шее, я утром заметил. И у вас найдется, если поищете. Обязательно найдется, это ваши тридцать сребреников, плата за помощь… достойная плата, я рад, что так получилось, так честнее…
Травы решеткой, склонившийся шаман, прикосновение чего-то липкого к губам, чего-то, что заставили проглотить или вдохнуть. Ужас, холодным потом стекающий по позвоночнику. Нет, это несправедливо…
Сонечка уже не плачет, дышит тяжело, трет глаза, а на шее и вправду пятно, и на левом запястье, на тыльной стороне.
– Знаете, почему комиссар нас только допрашивает? – продолжил Сергей. – Он сам родом отсюда, он знает правду, он просто тянет время, ждет, когда мы сами умрем… он в деле. А вы – старый тупица!
Сергей тряхнул головой, зарычал и, вскочив, заявил:
– Я так умирать не хочу! Я не буду… Соня, Соня!
– Я тут.
– Руку дай! Идем.
– Куда? Сергей, нам нельзя выходить… там охрана… Сергей, отпусти меня!
– Стой, стрелять буду! Стой!
– Да пошел ты!
Громкий хлопок, еще один, Сонечкин визг и снова выстрел. Иван Алексеевич закрыл ладонями уши и заплакал. Нет, не этого он добивался. Он лишь хотел исправить то, что натворил.
Сердце сковало болью, перед глазами потемнело. Иван Алексеевич лег на пол, подтянул ноги к груди, обнял себя за колени и, закрыв глаза, умер.
Могилу устроили в одном из раскопов. Кусок холста на дно, короткая молитва, торопливо, шепотом прочитанная одним из конвойных, и серая сухая земля поверх тел. Никто не задался вопросом, почему благообразного профессора, помершего – вот же совпадение – в один день с расстрелянными, хоронили отдельно и почему, прежде чем велеть закапывать, товарищ комиссар самолично прыгнул в раскоп и долго возился, то ли пиджак покойнику поправляя, то ли обыскивая напоследок. Подобными вопросами люди предпочитали не задаваться – себе дороже выйдет, но догадайся кто в тот вечер разрыть могилу, удивился бы, увидев, что в одной руке мертвец сжимает золотую фигурку, а в другой – белый конверт.
Тем же вечером приказом комиссара лагерь был свернут, дело закрыто за смертью подозреваемых, а спустя сутки над погребением мерно, гулко, вызывая дрожь самой земли, застучал в руках старого шамана бубен.
На ночь я решил остаться в доме, благо гостевых комнат здесь с избытком. Доставшаяся мне располагалась на третьем этаже, дверь выходила в общий коридор, который скатывался к лестнице, объединявшей все три этажа. Сама комната просторна и светла: нейтрального рисунка обои, двуспальная кровать под тяжелым индийским покрывалом, шкаф, письменный стол у окна, пара кресел с обивкой в тон обоям, мягкий ковер. Похоже на гостиничный номер, и букет свежесрезанных астр в вазе-кувшине лишь усиливал впечатление.
Надо будет Ленчику таки звякнуть, пусть вещи привезет, а заодно поможет разобраться с этим зоопарком.
Стук в дверь в очередной раз нарушил планы.
– Яков Павлович? Разрешите?
Ильве. Рыжая лисица Ильве.
– Я зашла узнать, может быть, вам что-нибудь надо? – Она прошлась по комнате, остановилась у окна, повернулась вполоборота, так, чтобы продемонстрировать и нежный профиль, и линию шеи, плавно переходящую в линию груди, и узенькую полоску смуглой кожи животика. Отработанные движение, испытанные методы. Кто бы знал, как оно мне надоело.
– Нет, спасибо, ничего.
– Уверены? Яков… вы ведь не будете возражать, если мы перейдем на «ты»? И отчество вам не идет, старит…
– Ильве, что вам надо?
– Мне? – деланое удивление, призванное прикрыть недовольство резкостью вопроса.
– Вам, Ильве, вам. Вы ведь пришли вовсе не за тем, чтобы проявить заботу.
– Ну почему? Вдруг я заботливая… и гостеприимная.
– Вдруг. Вполне возможно. Не отрицаю. И искренне благодарен. Но вот что касается остального, то да, вы получите всю информацию в полном объеме, но по окончании расследования, понятно? Вы – имею в виду всех пятерых. Пять одинаковых досье с идентичным до последней буквы содержимым. Что станете делать, как поступите дальше – меня не касается, но пока, Ильве, самое лучшее, что вы можете сделать, – не мешать.
– Неужели? – Она не разозлилась, скорее удивилась, отступила на шаг, потянулась по-кошачьи, край свитерка поднялся чуть выше. – А если я не хочу потом? Если я сейчас хочу? Я любопытная.
– Сочувствую.
– Принципы? – изучающий взгляд, в котором видится то ли удивление, то ли брезгливость. – Неужели у кого-то в этом мире еще сохранились принципы?
– Скорее опыт. Чем меньше людей участвуют в деле, тем больше шансов его завершить.
Несколько секунд молчания, затянувшаяся пауза, намек, что есть еще возможность исправить ситуацию, последний шанс грешнику раскаяться и сдаться на милость победительницы. Только как-то не тянуло меня сегодня на милости. Устал, и поясницу ломит, а еще на ужине присутствовать. Предчувствую, будет еще то представление.
– Ну, как хотите… все же, если что нужно, обращайтесь, помогу, сугубо из врожденного человеколюбия.
Громко хлопнула дверь, наступила тишина. Воздух сохранил тонкий медвяный аромат духов, который и после ее ухода казался неким намеком. Человеколюбие… давно я в человеколюбие не верю.
– А прикольная тетка… нет, в самом деле. Ты говорила, монстр, я и ожидал монстра, а она ничего. Умная. С ходу просекла, что не случайно у банка нарисовался…
Витенька лежал на кровати. Ногу за ногу закинул, на живот поставил тарелку с виноградом, ел, отщипывая от грозди по одной ягодке. Красиво ел. Он вообще очень красивый, поэтому меня к нему и тянет. Правильно мама говорила, что подобное к подобному.
– Сначала вообще думал, пошлет подальше, а нет, не послала, даже до дому добросила, на слово поверила, что твой знакомый.
– Дура потому что. И толстая.
– Лизок, не злись, нормальная она. Доверчивая только, а что некрасивая, так не всем же мордой торговать, верно?
Витенька к неудаче с Дусей отнесся с пугающим равнодушием, он с самого начала не верил плану. Господи, знал бы он, сколько душевных сил стоило себя уговорить! Нет, не в ревности дело, не в ханжестве, просто… просто Дуся – уродина, и даже после разговоров с нею надолго остается гадостное ощущение. А Витеньку с нею в постель…
– В общем, облом, – заключил Витенька. Подбросив виноградинку, он попытался поймать ее ртом, но та плюхнулась на подушку и закатилась в складки покрывала. Дурной знак.
Не думать о знаках. Не опускаться. Если не получается, нужно попробовать еще раз, в конце концов, Дуся – просто глупое, зашоренное, некрасивое существо, для профи охмурить такое – раз плюнуть.
– Вить, Витюш, ну ты постарайся, ну представь, что это я, а не она…
– Лизок, солнце мое, ты вообще, кроме себя, людей замечаешь? – Витенька пульнул виноградиной в зеркало. – Да не хочу я от нее ничего! Понимаешь, просто не хочу! Ну завещали, значит, имели право. Ну ты же тоже не с голым задом осталась, верно? Вот и все. Чего кипишить? Я попробовал, не получилось. Вопрос закрыт.
Ознакомительная версия.
