хрюкнет, как тещинька. Ох, как права была мать. Ну почему мать всегда права? Может, надо было послушать мать и сойтись с женой. Как-никак у них дочь растет.
– Мерзавец! – с порога завизжала она. – Мерзавец! Что ты наделал! Опозорил меня! Зачем закрасил окна? Что за глупость написал на доме?
Он смотрел на неё и улыбался. Ничего говорить не хотелось. На руинах любви горько плачут, а не отплясывают танец мертвецов. Он сел в позу лотоса и закрыл глаза. Пусть поорет, надоест, сама уйдет.
Бывшая сучка-возлюбленная, взбесившись, что он не обращает на неё внимания, выхватила из косо висящей картинки с двумя ножами, один из ножей и неумело ткнула им в живот. Андрей, как на кавказской войне, когда его ранили в грудь, почувствовав сильную боль, обхватил ручку ножа и повалился на диван. Боль распространилась по всему телу, и Андрей потерял сознание. Тотчас из щелей полов кухни плеснула вода. Людмилка, видя, как Андрей повалился на диван, испуганно ойкнула и метнулась к двери, которая неожиданно распахнулась, и в кухню бочком влез инвалид на коляске. Женщина взвизгнула и хотела проскочить мимо него, но тот ухватил её за полу халата и крикнул:
– Помоги мне!
Кое-как бывшая сожительница помогла взгромоздить на колени инвалида большое тело Андрея, из живота которого вытекала черная кровь, пятнавшая все вокруг. Инвалид кое-как развернулся в тесной кухне и попытался выбраться. Вода фонтаном била из щелей полов, и колеса инвалидки на треть погрузились в воду. Им никак не удавалось протиснуться в узкие двери Мешало тело Андрея. Из дома прибежала дочка Людмилки. Всплеснув руками, она кинулась помогать инвалиду. Кое-как инвалид сумел выбраться из кухни.
– Спасибо, тебе, дочка, – поблагодарил он.
Девчушка зарделась и тихо прошептала:
– Дядя Андрей был хороший, никогда не кричал и столько мне вещей купил. Теперь в классе мне все девчонки завидуют, а то замарашкой дразнили.
– Все, дочка, я поехал, – инвалид ухватился за поручни, но никак не смог сдвинуться с места. Девчонка поднатужилась и помогла сдвинуть коляску с места. Потом она заскочила в кухню и закрыла дверь.
Воды в кухне было уже по пояс. Халат матери, как покойник, широко раскинув рукава, колыхался в воде. Девчонка стащила платье с узкого тела и щучкой нырнула в воду. В воде она стала оборачиваться в русалку, и вместо ног появился длинный узкий хвост. Рядом мелькнуло белое тело матери, которое изогнулось и стало превращаться в аксолотля с красными веточками внешних жабр. Глаза матери поменяли цвет с серого на ярко-красный.
В доме, заполненном водой почти под потолок, барахталась Симпета. Захлебываясь, она звала на помощь, но дочка и внучка уже обратились, и ничем не могли помочь. Устав от бесполезной борьбы, тещинька тихо опустилась в любимое кресло, изо рта вырвался последний воздух и крупными гроздями устремился вверх. Глаза тещи застыли. Она не сумела перекинуться в водное существо и утонула.
Инвалид с натугой вращал крепкими руками обода колес, оставляя за коляской дорожку из кровавых капель. Его колени были мокрыми от крови. С большим трудом он добрался до гостиницы. Руки дрожали от напряжения, грудь ходила ходуном. Ох, как тяжело везти на коляске, помимо себя, еще одно тело. Инвалид постучал в дверь. Ему открыла администраторша – отчаянно молодящаяся дама лет пятидесяти.
– Чего надо? – грубо вопросила она.
– Привез постояльца, – инвалид показал на тело, свесившееся с его колен.
Администраторша скептически осмотрела окровавленное тело:
– Кто это такой? Чой-то не помню такого постояльца.
– Не придуряйся, старая коза, забирай, – хрипло заперхал инвалид.
Администраторша уперла руки в бока:
– Так он пьян в и крови. Убирайся, а то в полицию позвоню. Еще за старую козу по шее дам!
– Ладно, – примирительно произнес инвалид. – Сам справлюсь. Иди, подруга, на свое место, и не подсматривай!
– Ох, как эти постояльцы, дети неразумные, надоели, пьют, дерутся, кровушку пускают, а потом ко мне в гостиницу лезут. Зачем они тут? – фыркнула администраторша и ушла к себе, оставив дверь гостиницы открытой.
Инвалид сгрузил тело на землю:
– Извини, братан-масквач, что так неловко получилось. Учту на будущее. Сейчас тебя полечу, – и стал водить ладонями над животом. Рана на животе затянулась. – Запомни, ничего не было.Плохой сон. Теперь раздевайся и топай в свой номер.
Тело послушно кивнуло, сбросило с себя окровавленную одежду и голышом прошествовало в гостиницу. Из холла тут же послышался возмущенный вопль:
– Что ж это деется! Совсем перепился, сволочь, голым по гостинице шляется!
. ВТОРОЙ ДЕНЬ
Лау с трудом разлепил век, когда лучи солнца коснулись его лица. Ночь была странно-тяжелой, он наяву пережил несколько месяцев, которые после службы в армии, при помощи психотерапевта, ему навсегда удалось загнать далеко в самые глубины памяти и больше не вспоминать. Война, кровь, трупы, водка-паленка и анаша. Но сегодня снилось совсем иное. Лау не принимал участия в боевых действиях, ему очень «повезло», как немногим «счастливчикам». Он служил санитаром при госпитале, и в его обязанности было укладывать тела погибших в цинковые гробы и их запаивать. Однако Лау был готов спокойно положить голову на плаху, которая к тому же отчаянно болела, и от этой боли не было никакого спасения, даже сильные болеутоляющие таблетки не помогали. Это были не его воспоминания! Это были явно чужие воспоминания того, кто реально воевал, а, убивая, мстительно скалился и бормотал «еще один, еще один».
Лау обхватил голову руками. Голова была словно раскаленный шар. Он помассировал шею, затылок, виски, но легче не стало. Еще и подташнивало. С трудом, кое-как встав, доплелся до душа, где долго стоял под струями холодной воды, пока не замерз. Головная боль стала утихать. В номере он поспешно оделся, стараясь побыстрее попасть на почту, а следом к нотариусу, чтобы сдать злосчастные документы и удрать из этого странного места.
В холле гостиницы администраторша-армянка шваброй подметала пол. Он залюбовался ее стройной фигурой. Она была в серебристой кофточке с длинным рукавом, черных джинсах и серых спортивных туфлях на толстой белой подошве. Ему захотелось шлепнуть по женской округлой попе, туго обтянутой джинсами, а потом поворковать на ушко разные нежные глупости, так нравящиеся женщинам и затащить в постель.
Женщина почувствовала его заинтересованный взгляд и повернулась к нему. Армянка выглядела неожиданно молодо, у нее было узкое лицо с высоким лбом, миндалевидными карими глазами под острыми стрелками бровей, длинный нос и бледные, ненакрашенные губы. Туго стянутые пучком черные волосы с хвостиком на затылке открывали маленькие ушки с каплями сережек. Лау всегда нравились восточные женщины.
– Что хочешь? – спросила армянка и горделиво подбоченилась, отчего кофточка обтянула ее небольшую соблазнительную грудь.
Лау помедлил. В столице бы прямо брякнул, что хочет большой и чистой любви на часок-другой, не больше, в номере, чтобы потом навсегда благополучно расстаться, но в
