Леонид все-таки остался в больнице опрашивать сестер, не видел ли кто посторонних в помещениях для персонала, а Василий поехал знакомиться с главным фигурантом и единственным подозреваемым — Иваном Ивановичем Кусяшкиным. Он в любом случае представлял для следствия интерес, потому что очень близко знал обоих убитых.
Иван Иванович имел вид бледный и неприятный. Мешки под глазами и двухдневная щетина намекали на то, что он не самым лучшим образом провел последние дни. Однако вел он себя вежливо, на вопросы отвечал старательно, хотя и без, энтузиазма.
— Мы пытаемся понять мотивы. Есть ли у вас предположения на этот счет? — спросил Василий.
— Нет. Правда, нет. Еще на Романа что-то можно было наскрести, но все равно не до такой степени, чтобы убивать. А Марину — ну просто не понимаю.
— Есть люди, которые считают, что мотивом могла быть ревность, — сказал сыщик.
— Ревность? Да они могли ревновать только друг друга, точнее. Роман вообще, по-моему, не Умел этого делать, а Марина… Она, как бы ни ревновала, не могла причинить ему никакого зла, потому что очень его любила.
Кусяшкин, казалось, говорил вполне искренно.
— Я имею в виду, что это могла быть женщина, — попробовал подсказать Василий. Кусяшкин не понял:
— Женщина? Какая?
— С которой Гарцева что-то связывало.
— Нет, что вы. Таких женщин у него не было, — отмахнулся Кусяшкин.
— Вам знакома фамилия Мальцева?
— Да. — Тут Кусяшкин впервые слабо улыбнулся. — Выбросьте это из головы. Я догадываюсь, кто вам это сказал. Но это бред.
— И все же, что вы о ней знаете?
— Смешная девчонка, то есть ей уже за тридцать, но маленькая собачка до старости щенок. Она засиделась не в своем возрасте и ведет себя как семнадцатилетняя. И с Романом у них не было ничего серьезного, так, развлекал очки.
— Но, согласитесь, странно — развлекалочки накануне свадьбы.
— Странно? Ничуть. У них нравы более чем свободные. К тому же для Романа эта свадьба была скорее вынужденной, и он-то от любви не сгорал. Там и Оле место могло найтись, и много еще кому.
— "У них" — вы имели в виду Дом творчества молодежи? — уточнил Василий.
— Нет, я имел в виду пионерский штаб, — покачал головой Кусяшкин.
— Это, насколько я понимаю, одно и то же, — блеснул Василий своей осведомленностью.
— Да? Я это местечко знаю как «штаб». Да, тогда я их имел в виду.
— И что же там за нравы?
— Подробностей я не знаю, но это что-то вроде корабля, потерпевшего крушение и выброшенного на необитаемый остров. И неважно, сколько выжило пятьдесят человек или трое. Главное, что больше двух. Тогда человеческие драмы неизбежны. Женщина, если она одна, будет уходить от одного к другому или жить будет с одним и изменять ему. Ну, все, что положено. Страсти те же, страдания те же. Они ведут себя так, как будто вокруг их штаба — выжженная пустыня. Отбегут на пять метров в сторону, на работу там или домой, и опять в штаб.
— И что они там делают?
— Ничего. 'За жизнь разговаривают, пьют много. Девушек отбивают друг у друга. Все как в жизни, только в очень замкнутом пространстве и в рамках очень ограниченного коллектива.
— Но дружбы и любови на стороне все же бывают?
— Бывают. Они странные ребята, но не сумасшедшие. Бывают, но не поощряются, — Кусяшкин грустно усмехнулся.
— Кем не поощряются?
— Всеми.
— Однако болезни они со стороны все же приносят, — злорадно заметил сыщик.
— Болезни? Вот эти самые? Правда? Не знал.
— Теперь несколько вопросов о Марине Грушиной. — Василий придал лицу приличествующее случаю печальное выражение. Что касается Кусяшкина, то у него такое выражение было с самого начала разговора.
— Пожалуйста.
— Врач в больнице сказал, что вы часто звонили, справлялись о ее самочувствии.
— Да.
— Когда он вам сообщил, что ей стало лучше и что она приходит в себя? Василий достал блокнот и приготовился записывать.
— Утром того дня, когда ее убили.
— А вы кому-нибудь говорили об этом?
— Да, своей секретарше Алисе. Я обрадовался, вышел в приемную, сказал, что, слава богу, Марина выздоравливает.
— Вы просто сказали, что ей лучше, или повторили все то же, что сказал врач?
— Кажется, повторил. Алиса, она, знаете, такой человек, что не может удовлетвориться короткой информацией. Все равно она задаст еще сорок восемь вопросов. А какое это имеет значение? — Кусяшкин слегка встревожился.
— Грушина была отравлена незадолго до нашего приезда. Как вы понимаете, мы ехали за показаниями. Логично предположить, что кто-то не хотел, чтобы она нам что-то рассказала. Если мы установим, кто знал о том, что мы приедем…
— Да все! Надо знать Алису. Если хочешь, чтобы в курсе была вся фирма, скажи ей, и успех обеспечен.
— Вы и про милицию ей сказали? — спросил Василий.
— Сказал.
— Зачем?
— Сказал, что мне разрешат ее навестить только после вас. Так что круг тех, кто владел этой информацией, слишком широк для того, чтобы кого-то заподозрить.
— Но, в любом случае, это служащие фирмы?.
— Вероятно. Хотя на фирме у Марины даже знакомых не было. Она приходила к Роману пару раз, пару раз участвовала в наших офисных застольях… И — все.
— Может быть, она что-то знала о его делах на фирме?
— Нет. Он и сам в последнее время не очень хорошо знал об этих делах. Кусяшкин презрительно скривился, а старший оперуполномоченный взял себе на заметку, что фигурант не скрывает своего плохого отношения к компаньону.
— Тогда почему же информация о выздоровлении Грушиной была так интересна для ваших служащих?
— Потому что она — невеста хозяина. И мое к ней… — Кусяшкин замялся, — особое отношение тоже не было ни для кого секретом. В женском коллективе все обсуждается. Не потому, что это кому-то жизненно важно, а потому, что интересно. Потому что — вона оно как!
— Что вы называете особым отношением? — уточнил сыщик.
— Я ее любил.
— И ваш компаньон знал об этом?
— Роман? Знал.
— И… как же?
— Был очень щедр. Говорил: "Старик, бери, мне не жалко, с ней только договорись".
— Не договорились, судя по всему?
— Не успел.
— Плохо.
— Очень плохо.
— Плохо потому, что… каждый, боюсь, может сказать, что у вас были причины недолюбливать Гарцева.
— Я не боюсь.
— Но причины были?
— Были.
— А как на фирме относились к Гарцеву?
— Нормально. Спокойно. Как к уходящему начальнику. Переориентировались на меня.
— Вернемся теперь к началу. Кто мог знать, что Гарцев находился у вас в квартире в тот день?
Василию показалось, что вопрос Кусяшкину не понравился. Он занервничал:
— Да кто угодно!
— Вы полагаете вероятным, что он стал бы распространяться о свидании с любовницей накануне свадьбы? — усомнился Василий.
— Да, маловероятно.
— Вы никому об этом не говорили?
— Никому, — ответил Кусяшкин, но как-то не очень уверенно.
Василий достал из портфеля фотографию Сани и показал ее собеседнику:
— Вам знакома эта женщина?
— Нет. Кто это?
Кусяшкин по-прежнему был спокоен. "Впрочем, — решил оперуполномоченный, — если даже он как-то причастен к исчезновению Сани, весьма вероятно, что он ее не видел. Не сам же он, действительно, за ней гонялся? Нанял кого-нибудь".
— Это наша помощница. Она пропала после посещения вашей фирмы.
— Найдется, — сказал Кусяшкин вяло. Было видно, что он готов разговаривать об убийствах Гарцева и Грушиной; о том, что у него болит, а чужие пропавшие женщины его интересуют мало.
В целом Василию Иван Иванович Кусяшкин понравился. Спокойный, неглупый. Видно, что все произошедшее его очень расстроило. Впрочем, убийства мало кого радуют, и многие убийцы, которых доводилось ловить капитану, очень даже печалились как до раскрытия преступления, так и после.
"Но где же все-таки Саня?" — думал Василий. Среди трупов никого с похожими приметами нет. Среди «бессознательных» — тоже. Он пытался утешать себя тем, что она просто уехала куда-нибудь, как она это любит, но в управлении его ждал очередной сюрприз. Как и следовало ожидать — неприятный. Более того жуткий. И Василию уже ничего не оставалось, кроме как заявить Саню в розыск.
Глава 17. ИРИНА. Два года назад
Прославленный конфликт отцов и детей не может идти ни в какое сравнение с главным и самым болезненным конфликтом нашего времени: жен, которые хотят детей, и мужей, которые их не хотят.
Ирина дважды самостоятельно разрешала этот конфликт в рамках одной отдельно взятой семьи. Но всегда это было только локальной временной победой. Как нельзя утолить голод раз и навсегда, так нельзя было справиться с Иваном и его отношением к любимому занятию своей жены. Пожалуй, Ирину могла устроить только безоговорочная капитуляция, а именно, если бы Иван сказал однажды: "Хочешь ребенка? Рожай, конечно. Двух? Пожалуйста. Рожай сколько хочешь. А я тебе всегда помогу". Еще очень было бы хорошо, если бы он иногда мечтательно закатывал глаза и говорил: "Хорошо бы родилась девочка, такая, как ты". Еще бы хотелось безумной бешеной радости по поводу рождения каждого ребенка; хотелось бы стояния под окнами роддома, бессонной ночи после того, как начались схватки, бесконечных звонков в справочную роддома и бурной пьянки, когда в справочной сообщат, что "девочка, рост 51, вес 3,200".
