Дело в том, что, пока врачи приехавшей «скорой» извлекали из безжалостно расстрелянного, но чудом не взорвавшегося джипа тела его пассажиров и выясняли, кто из них еще нуждается во врачебной помощи, сам Нехорошев с оперативниками пытался по нечетким и противоречивым показаниям немногочисленных свидетелей разыгравшейся на набережной трагедии составить хотя бы общую картину преступления.
Кто-то из водителей, добровольно оставшихся у светофора после кровавой драмы, упомянул про странного мотоциклиста, который зачем-то регулировал на пешеходном переходе автомобильное движение — переключал светофор, рукой останавливал движущиеся в обоих направлениях машины. Другой свидетель, тоже водитель стареньких «Жигулей», возразил, что мотоциклистов он видел лично двоих, а не одного и он сам, своими глазами, наблюдал, как они объехали остановившийся джип с обеих сторон и вмиг расстреляли из автоматов, после чего унеслись, но в обратном от Киевского вокзала направлении. Третий, который подъехал сюда именно со стороны Киевского вокзала, утверждал совершенно обратное: по его словам, мотоциклист действительно присутствовал, но он был один и мчался в сторону Киевского вокзала.
Так сколько же их было?! Голова кругом от этих свидетелей!
Ну сколько было произведено выстрелов и из скольких автоматов, это покажет экспертиза. И едва подумал об этом, позвал эксперт-криминалист. Оказывается, внутри машины обнаружили пару «Агранов-2000» с пустыми рожками. Это что, оружие киллеров? Расстреляли и зашвырнули в машину через разбитые окна? Или отстреливались те, что сидели в машине? Черт ногу сломит... И тут врачи доложили, что двое еще дышат. Игорь Борисович оставил на месте оперативников, а сам отправился вместе с пострадавшими к Склифосовскому. Очень важно ведь сразу переговорить с ними, по возможности, конечно.
С одним свидетелем дело было совсем скверно. Но, зная обычаи братвы не оставлять таковых живыми, Нехорошев постарался немедленно обеспечить водителю охрану возле его палаты. Понимая одновременно, что человек, находящийся в коме, никому никакой угрозы представлять не может. И тем не менее.
А с девушкой все оказалось и проще, и сложнее. Именно она, которая, по мысли следователя, могла знать больше других, практически никакой реальной помощи ему оказать не смогла. Или не захотела. Вот разве что про мотоциклиста вспомнила...
И еще одну вещь понял Нехорошев. Раз убийство человека в джипе — а главной жертвой убийц был, естественно, он, не девица же, пусть даже и солистка Большого театра, или там охранник с водителем! — значит, разгадка преступления таится в профессии или образе жизни господина Нестерова. Вот с него-то и надо начинать. А балерина, которая совсем, видать, не случайно сидела в его машине, просто обязана помогать теперь следствию. Но так как и водителю, и ей самой грозит смертельная опасность по причине выше означенных бандитских обычаев, ее придется на время спрятать, даже если она станет категорически против этого возражать. Мысль совершенно конкретная и, главное, простая. И столь же однозначная, как уверенность в том, что ее непременно будут искать, чтобы убить.
Кстати, окончательно убеждение в том, что балерину надо срочно прятать, созрело у следователя после того, как он вошел в квартиру, принадлежащую Светлане Алексеевне Волковой, в которую она въехала не далее месяца назад. Здесь, на улице Доватора, таких квартир ни у кого больше не было, да и не могло быть просто по определению. Но раз она есть, значит, о ней, кому надо, уже известно. И в первую очередь тем, кто замыслил и организовал убийство.
Вероятно, Светлана все еще не пришла в себя после жуткого потрясения. Она и разговаривала так, словно общалась с кем-то потусторонним, нереальным и нелепо навязчивым. Морщилась, страдала, будто не понимала, что происходит. Конечно, оставлять ее в таком душевном и физическом состоянии в одиночестве было бы верхом цинизма и гнусности. Не мог позволить себе столь антигуманного и немужского поступка Игорь Нехорошев. И если она не принимает объяснений и логических доводов, оставалась последняя возможность склонить ее на свою сторону — испугать еще больше.
Но ведь она и так уже, кажется, была смертельно напугана. Куда дальше-то? Ну и пусть испугана, но ведь и упряма. Знать бы о ней побольше... Либо об этом ее... как его звали? Она нехотя обмолвилась — покровитель. И странное имя назвала — Крисс. Бизнесмен из Петербурга, переехавший в столицу. Тоже из артистов, что ли? Не слыхал такого имени, да и клички, следователь Нехорошев. Странно, эту публику братва обычно не трогает: толку от них, вернее, пользы — никакой, а вони много.
Игорь Борисович снял уже трубку городского телефона, чтобы позвонить к себе в прокуратуру и попросить порыться в картотеке на предмет выяснения данных господина Нестерова, но вовремя остановился. Вернул трубку на место: если их «пасли», телефон наверняка прослушивается, значит, и вести себя здесь тоже надо тихо и по возможности долго не задерживаться.
Вот все это он и попытался объяснить девице, которая выглядела так, будто вдруг окунулась в наркотический кайф. Но при этом Нехорошев не мог избавиться от нарастающего смущения и отводил глаза от ее слишком раскованной позы в широком кресле, от вызывающе закинутых одна на другую ее потрясающих ног, обнаженных вплоть до узкой полоски золотистых трусиков, и вообще от какой-то откровенной, даже вызывающей, бесстыдности. Ведь черт-те что произошло, людей покрошили, кровищи напустили, как на скотобойне, а этой хоть бы хны! Испугана она, как же! Или это у нее просто реакция такая, поскольку известно, что артисты — не от мира сего? Но она же и сама должна испытывать боль: и голова перебинтована, и шея — словно в жестком воротнике, и на плече — тампон, крестообразно прилепленный пластырем.
Тяжко вздохнув, Нехорошев снова принялся за уговоры. И неожиданно увидел глаз балерины, скошенный на него, поскольку голова ее покоилась на спинке кресла неподвижно, ну да, больно же поворачивать туда- сюда. И во взгляде этом он не увидел ничего, кроме любопытства. Так, наверное, смотрят на непонятный предмет, неожиданно появившийся перед глазами. Любопытство и... еще что-то непонятное. Он продолжал по инерции убеждать, а она вдруг поманила его пальчиком.
Следователь придвинулся к ней вместе со стулом, на котором сидел. Она снова поманила, и, когда он наклонился, подумав, что, видимо, она что-то хочет сказать ему на ухо, балерина взяла его голову обеими руками и с силой потянула на себя. Он попытался отпрянуть и едва не упал ей на грудь. Да он, собственно, и упал, просто успел вовремя вытянуть перед собой руки и упереться в сиденье по бокам девицы, а оно тут же мягко ушло из-под рук. Вот он и уткнулся носом в ее живот. И замер на какое-то мгновение, не зная, как выйти из этой своей дурацкой, неудобной позы. А она хрипло засмеялась и ловким движением закинула свои ноги ему за спину и сильно стиснула с боков, будто поймав в капкан.
Он дернулся, но она не отпускала, а только приподняла его голову над собой и сказала с болезненной ухмылкой:
— Ну чего ты дрожишь? Боишься? В первый раз, что ли? Ну надо мне, прямо сейчас, вот тут, понимаешь? На-до! — повторила по слогам. — Иначе я просто с ума сойду...
Он заерзал, опираясь на согнутые локти и не решаясь положить ладони на ее обнаженные бедра.
— Только осторожнее, не здесь... перенеси меня на диван...
Она оказалась очень тяжелой. Приподнимая ее тело и стараясь делать это не резко, чтобы не доставить новую боль, он как-то посторонне подумал, что им там, тем мужикам в балете, наверняка хреново приходится — без конца поднимать баб у себя над головой. Но мысль эта мелькнула и тут же растворилась в дальнейших, уже малоосмысленных действиях.
Едва он осторожно уложил ее на диван, она стала немедленно командовать:
— Возьми вон там подушку... Засунь ее мне под спину... да нет, под талию... а теперь другую... осторожно... пониже! Расстегни здесь... да скорее же!
И все это с непонятной, беспричинной неприязнью, почти со злостью.
Ему оставалось разве что, как в добром старом анекдоте, в ответ на все эти советы и указания воскликнуть в сердцах: «Мадам, извините, но кто здесь кого... хм, трахает?!» Однако все его сомнения рассыпались в прах, когда новый сильный рывок ее рук кинул его к ней на грудь. Все остальное было проделано мастерски, в высшей степени темпераментно и фактически уже без его участия. Нет, ну как же совсем уж без него? Он тоже очень активно старался, да и было ради чего. Но балерина, конечно, показала высший класс. Впрочем, это все и надо было в первую очередь именно ей — каждый ведь сбрасывает стресс по-своему. Либо же, опаляя сознание куда более значительными и острыми отвлекающими ощущениями, пытается избавиться от мучающей организм боли. Почему бы и не таким вот способом?..
