— Учительница Брэда, — пробормотал он, опуская глаза в тарелку.
— Понятно.
— Да что тебе понятно, Хелен?! — досадливо бросил он. — Она хорошая женщина, которой не безразлична судьба моего сына. Она осталась в пятницу после занятий, чтобы сообщить мне, что мой сын провалил ее предмет. Вот и все.
— Ясно.
Он поднял голову и встретил ее умиротворенный взгляд. По спине пробежал холодок. Следовало принимать экстренные меры.
— Она замужем, ясно? Ей шестьдесят лет. У нее четверо детей. — Он покается, что солгал, когда заглянет в церковь.
Хелен покорно вздохнула.
— Неужели тебе действительно необходимо сегодня куда-то идти? — поинтересовалась она, чтобы сменить тему.
Стивен вспомнил Иглстонов.
— Да, — ответил он. — Действительно. Вернусь домой не позже полуночи. Я уже почитал Нику на ночь и уложил его спать.
Уложить спать значило засунуть малыша в спальный мешок, который лежал на полу. С тех пор как Ники похитили из кровати прямо посреди ночи полгода назад, он отказывался спать в постели. Психологи уверяли, что всему свое время, что Ники вернется в кровать. Интересно, что психолог скажет о Брэде.
— Тогда поешь как следует, Стивен.
Остаток ужина он съел в молчании, стараясь не обращать внимания на пристальный тетушкин взгляд. Откровенно признаться, он любил ее больше всех остальных женщин на земле. Он мог раз пятьдесят в день повторять ей, что не собирается еще раз жениться, но это было как горохом о стену. Хелен искренне любила его и его сыновей. И в конце любой ссоры все всегда сводилось к этому.
Он помыл тарелку.
— Спасибо, Хелен. Давненько уже не ел такого вкусного ужина.
— Добавки? Я много приготовила.
Стивен чмокнул ее в обветренную щеку.
— Спасибо, мадам. Боюсь растолстеть.
Хелен смутилась, а потом громко рассмеялась.
— Придется научить твоего сыночка не распускать свой длинный язычок.
Он приподнял бровь.
— Ну-ну, попробуй! — Он направился к двери и замер на месте. — Черт!
— Стивен! — И тут Хелен сама это увидела. — Нет, Синди-Лу! — Она метнулась к двери и стала оттягивать тридцатикилограммовую овчарку от портфеля Стивена. — Она не нарочно, дорогой.
Раздраженный, Стивен принес из кухни полотенце и вытер собачью слюну с ручки кейса.
— Только взгляни на отметины от зубов! От этой собаки одни неприятности.
— Она ласковая собачка. — Хелен поджала губы. — У нее просто сверхобильное слюноотделение.
— Тогда поставь ей слюноотсос. — Он вытер портфель, вымыл руки. — Мне пора.
Она вышла за ним на улицу, слюнявый клубок шерсти из преисподней следовал за ней по пятам.
— Веди машину осторожно.
— Я всегда вожу осторожно. — Он открыл заднюю пассажирскую дверь и опять замер на месте. — Черт! — повторил он, на сей раз шепотом.
— Я все слышала, — из-за спины сказала Хелен, потом заглянула в машину. — А это чей портфельчик?
Стивен почувствовал, как вновь запылали щеки.
— Это портфель учительницы Брэда.
Долю секунды Хелен молчала.
— Дженны?
Стивен закатил глаза, ругая себя за несдержанный язык.
— Да, Дженны.
Он должен его вернуть. Он должен вернуть портфель в ту уютную небольшую квартирку, где она, скорее всего, сидит на мягком коричневом диване, а у ног ее лежат два пса. «Она будет благодарна», — подумал он. Улыбнется ему своими фиалковыми глазами. Своими пухлыми губами. Он больно прикусил губу, но было слишком поздно. Его тело уже откликнулось на возникшую в воображении картину. Он резче, чем следовало, рванул ее портфель с заднего сиденья и вложил его в руки Хелен — женщина немного покачнулась от неожиданной тяжести.
— Отнеси ко мне в кабинет. Верну ей в воскресенье.
— Но…
— Мне нужно на работу. — Он бросил свой портфель на заднее сиденье и захлопнул дверь.
Хелен поморщилась.
— Но…
Стивен забрался на водительское место, одним движением пристегнулся.
— Не жди меня. Поговорим завтра.
Он отъехал от дома и еще раз взглянул в зеркало заднего вида. Хелен стояла на прежнем месте с приоткрытым ртом и смотрела ему вслед.
Стивен нахмурился. Наверное, стоило бы проявить больше такта. Он заерзал на сиденье, пытаясь ослабить давление в области ширинки. Какая глупость! Откровенный идиотизм! У Дженны Маршалл отличные ножки. Не более того. Нет, неправда. Грудь у нее тоже красивая. Руки крепче сжали рулевое колесо. И попа. Он приоткрыл окно, чтобы впустить в салон прохладный ночной воздух. И глаза. И улыбка. Он вновь заерзал на сиденье, давление не ослабевало. Хорошо, он может себе признаться. У нее аккуратная, ладно скроенная фигурка. И его… к ней влечет.
Он выехал со второстепенной дороги на основную магистраль. «Признайся, Тэтчер, от нее у тебя слюнки текут». Он нахмурился в темноте. «Признайся, Тэтчер, откровенно. Ты хочешь наброситься на эту женщину». Он вздрогнул — картинка стояла перед глазами, как живая.
Как давно с ним такого не случалось… Очень, очень давно. Возможно, ему просто необходимо выплеснуть это из себя. Немного честного секса без всяких обязательств и серьезных отношений. Никаких обещаний, никаких сожалений, когда он уйдет. А он обязательно уйдет.
Ему практически удалось убедить себя в том, что случайный секс с Дженной Маршалл — возможное решение его проблем, когда он внезапно вспомнил, как в ее взгляде мелькнуло сочувствие к его сыну. Как она спасла щенка, которого должны были усыпить. Такая женщина не подходит для необременительных сексуальных отношений. Она просто не такая.
Стивен вздохнул. Да и он сам не такой.
Именно поэтому уже очень, очень давно он не был с женщиной.
Именно поэтому еще очень и очень долго все будет по-прежнему.
Чувствуя себя одиноким и расстроенным, он мысленно вернулся к Саманте Иглстон. Ее родители хотят узнать последние новости. Он достал из кармана сотовый, надеясь, что Кент все еще в лаборатории.
Пятница, 30 сентября, 23.00
— Значит, они проиграли.
Виктор Лютц презрительно взглянул поверх своей практически пустой рюмки. В дверях кабинета стояла его жена в той же ночной сорочке, которую надевала каждую ночь в течение всего времени их бездарного брака. Если уж быть точным, сорочка была не та же самая, но одна из тех десяти идентичных сорочек, которые висели у нее в шкафу, волшебным образом появляясь там из года в год. Без магии здесь точно не обошлось. Ни одна женщина в здравом уме не станет намеренно покупать такое страшное одеяние, не говоря уже о том, чтобы год за годом покупать десятки его точных копий.
Год за годом, год за годом.
В довершение к своей безнадежной глупости Нора Лютц была абсолютно лишена чувства стиля. В отличие от учительницы Руди. Нельзя сказать, что эта мисс Маршалл обладала хорошим вкусом, но такому телу, как у нее, он готов был простить строгий костюм. К сожалению, в дополнение к шикарному телу у этой училки был еще и характер.
Виктор терпеть не мог сильных женщин. Характер, ум — это только отвлекает женщин от их единственного предназначения на земле. Секса и рабской зависимости. Именно в такой последовательности. Он злобно посмотрел на Нору поверх рюмки. Жена не преуспела ни в том, ни в другом.
— Конечно, они проиграли. — Идиотка. — Руди весь матч просидел на скамье запасных.
Виктор допил одним глотком водку, встал, прошелся по дорогому французскому ковру, налил себе еще.
Нора поджала губы, возле уголков рта образовались глубокие лучики-морщинки.
— Я думала, ты все уладишь с директором еще до начала матча. Папе это не понравится. Ему пришлось задействовать свои связи, чтобы этот футбольный агент пришел посмотреть на игру Руди.
Он ненавидел повелительный хозяйский тон. Научилась у своего папочки, богатого сукиного сына…
Он залпом выпил еще полрюмки. Богатенький сукин сын, на деньги которого куплен этот ковер у него под ногами, крыша над его головой, бизнес, который приносит ему доход. Он посмотрел на прозрачную жидкость в уже полупустой рюмке. Сукин сын, на деньги которого он покупает водку по сто долларов за бутылку — она помогает Виктору примириться с реальностью, в которой он женат на его некрасивой, вечно усталой и постоянно жалующейся дочери.
Спасибо Богу за любовниц и проституток — единственное, что он мог сказать. Конечно же, не вслух. Слава Богу, что папочка ничего не знает.
Нора скрестила руки на плоской груди и оперлась о стену с видом превосходства — она любила напоминать ему, что оно у нее врожденное, а не приобретенное. Густые темные волосы — единственное, что привлекало в ее внешности, — когда-то сливались по цвету с черными панелями орехового дерева, которым был отделан кабинет. Но она начала седеть и даже пальцем не пошевелила, чтобы что-то изменить. Вся в папочку — старого самодовольного сухаря.
