Я кивнула головой.
— А ты почему не ешь? — спросил пленного Майк.
Я посмотрела: Купец не притронулся ни к одной из положенных перед ним четырех крупных ящериц.
— Может, тебе их шампанским смочить? — дружелюбно поинтересовался Гвоздь.
— Яйца ему надо шампанским смочить! — грубо пошутил Хрящ, и бойцы рассмеялись.
— Ничего, — утешил пленного Майк. — Придем в Дагестан, тебе их там смочат!
Бойцы зашлись от хохота.
Купец гневно сверкнул глазами, но промолчал.
— Ты, главное, когда окунать будешь, меру знай, — слабым голосом вставил раненый Сека. — А то захмелеешь.
Парни попадали навзничь, давясь смехом.
Купец прикрыл глаза и только нервно напрягал челюсти. Я поднялась и подошла к нему.
— Все равно ведь не будешь, — забрала еду и разделила между бойцами.
— Этот кусок Беку, — сразу вмешался Сом, отобрав самый крупный.
— Слышь, «мамка», — поинтересовался у Сома Хрящ. — А чем ты нас перед сном укроешь?
— Так вот, здесь кошма есть. — Сом вышел в соседнюю комнату и выволок оттуда огромный кусок толстой серой кошмы. — Чеченцы нам оставили.
Бойцы расположились на полу, поместив посередке меня, раненого Секу и пленного Купца, и укрылись. Сом оставался у костра, чтобы вскоре сменить на посту Бека.
— Сом, — отдал распоряжение Майк, — костер так не оставлять. Прогорит — потуши.
— Есть, Майк, — сказал Сом.
— И еще, Сом, — подражал командирскому тону Майка Сека. — Здесь в кошме блохи, смотри, чтоб мы не нахватали…
— И мышей отгоняй! — подначил Хрящ. — Я мышей боюсь.
Я укрылась с головой и тихо хихикала.
— А за «краник» подержать никого не надо?! — свирепо поинтересовался Сом.
— На-адо!!! — дружно откликнулись бойцы.
— Все, сопляки! Спать! — рявкнул Майк. — Нам еще ночь топать!
— Есть, Майк! Слушаюсь, Майк! Какие базары, Майк!
Когда меня затрясли за плечо, я подумала, что проще умереть, чем подняться, но немного полежала и постепенно пришла в себя. Бойцы тихо и споро собирались. Пленному снова стянули руки, развязали ноги и вернули на место кляп. Хрящ сбегал на сопку и привел оберегавшего нас в эту смену Гвоздя. Секе финкой вырезали из кошмы безрукавку: парня трясло все сильнее и сильнее. Но, когда его подняли на ноги, оказалось, что идти он уже не может.
— Сом, — тихо распорядился Майк, и через минуту Сом вернулся с двумя жердями — для носилок. Теперь раненого предстояло нести.
Я смотрела, как парни поднимают бойца, и думала: «Ну хорошо, сейчас нас восемь; Секу можно тащить. А если бы было трое? Да еще и этого козла надо волочь — тогда как?» Наши инструкторы говорили, что товарища бросать нельзя. Но тут же напоминали, сколько труда и государственных средств тратится на каждую операцию. Выбор так и оставался за человеком.
Мы вышли из домика и тронулись по узкой, едва заметной в слабых отблесках закрытой облаками луны тропинке. Тропинка шла то вверх, то вниз, и постепенно я «расходилась». Рваные облака время от времени закрывали ночное светило, и отряд оставался в первобытной тьме — настолько полной, что даже тропинку нельзя было рассмотреть, не нагибаясь. Включать фонарь Майк не разрешал.
Постепенно по низу долины начали появляться вытоптанные скотом лужи, затем — целые пруды, и вскоре зажурчал маленький, но настоящий ручеек. Появились заросли каких-то крупнолистых кустарников, огромные мокрые от росы и постоянного подтопления ручьем поляны. В одном из таких мест за час до рассвета Майк и остановил группу.
— Дальше поселок, — сказал он. — Быстро не пройти. Сейчас лучше не пробовать — можем до света не успеть.
Мы забрались в наваленную у одинокой полуразвалившейся стены колхозного коровника кучу гнилой соломы, укрепили стенки своего убежища саманными блоками и прутьями и остановились на дневку — самую долгую, какую только я могла себе представить. Я просыпалась, переворачивалась на другой бок и снова проваливалась в тяжелый, муторный сон без сновидений. Я слышала, что остальные так же просыпались, ворочались в осыпающейся за воротник соломе, засыпали… пока к шести вечера мне не стало абсолютно ясно: все, больше я спать не могу! Я покопалась под собой, вытащила прутик и попыталась провертеть в соломе дырку.
— Не надо, — раздался справа тихий голос Грома.
Я прислушалась. В какой-то момент мне даже показалось, что я что-то слышу, но вокруг было тихо. Я вздохнула, и тут же где-то совсем близко захрустела солома.
— Иди сюда! — прозвенел девчоночий голос.
Я замерла.
— Ну иди же! Смотри, что я нашла.
Я напряглась. «Неужели мы что-то оставили снаружи? Что?» — панически заметались в голове мысли.
— Это старый ботинок! — разочарованно сказал мальчик.
— И ничего не старый! А вот… А-а-а! Нога! — заверещала девчонка.
Я поняла, что пора выходить, и рывком высунула голову наружу.
— Не трогайте моего друга! — ослепшая от света, наугад потребовала я и почувствовала, что из уст обсыпанной соломой, всклокоченной женской головы, торчащей из стога, это могло прозвучать так же страшно, как «Отдай мое сердце» где-нибудь на кладбище у свежей могилы.
— А ты кто? — не испугалась девчонка.
Я вгляделась: прямо на меня смотрели два русских ребенка лет пяти-шести.
— Юля, — с независимым видом представилась я и поднялась наконец во весь рост.
— А кто твой друг?
Я быстро глянула на ботинок — он был «штатский» и принадлежал Ахмару.
— А кто твой? — перевела я стрелки.
— Это не друг. Это брат. Костя, — почему-то обиженно сказала девочка.
— Понятно. А что это вы так далеко от дома ушли?
— Ничего не далеко. Вон мой дом, — показала девочка.
Я вгляделась и внутренне охнула — метрах в двухстах отсюда сквозь деревья проглядывали белые стены домов. Мы остановились на самом краю села.
— А ты не наша! — прямо глядя мне в глаза, заявил мальчик.
— Конечно, Костя, — так же прямо ответила я. — Я из Грозного.
— Неправда, — недоверчиво опроверг меня он. — Мама сказала, что в Грозном никого не осталось.
— Правильно мама сказала, — закивала я головой. — Я последняя из Грозного ушла. Больше там никого нет.
— А-а! — догадался мальчик. — Ты беженка! Я знаю! А куда ты бежишь? В Россию?
— Да, Костя, в Россию.
— А кто твой друг? — вмешалась девочка и потянула за торчащие из соломы прутья, и солома сползла, обнажив щурящегося, посыпанного мелкой соломенной трухой Ахмара. — Ты чечен, да?
— Да, — улыбнулся Ахмар.
— Тебя скоро убьют, — вздохнула девочка. — Мама сказала: пока всех чеченов не убьют, война не кончится.
Я почесала в затылке: авторитет мамы нельзя подвергать сомнению в любом случае.
— А я его в соломе буду прятать! — нашлась я.
Дети задумались: мое решение было нелогично, но им оно нравилось.
— У нас много соломы! — похвастал мальчик.
— А у вас чеченов не убивают? — спросил окончательно выбравшийся из спасительной соломы Ахмар. — Ничего, если я здесь до вечера посижу?
— Си-ди-и, — щедро разрешил мальчик. — У нас никого не убивают.
Я и Ахмар бессовестно разминали затекшие от долгой неподвижности тела, понимая, как чешется все и зудит у наших товарищей.
Постепенно картина с этим селом прояснилась. Карты не врали: ничьих постов здесь не было и никто эту территорию контролировать не порывался. Может, потому, что лежало село с краю от основных дорог и в ничью сферу интересов не попадало. В принципе, наши парни могли выходить. Но этим распоряжался Майк, а Майк молчал. Вскоре наши новые знакомые вспомнили, что обещали маме вернуться до цикад, а цикады уже начали потрескивать в предчувствии надвигающихся сумерек.
Когда ребятишки скрылись, я подошла к месту, где должен был быть Майк.
— Все, Майк, можно выходить.
— Подъем, — тихо скомандовал Майк, и большая копна соломы зашевелилась, застонала, ожила. Бойцы быстро переместились по другую сторону стены, так, чтобы нас не было видно из деревни. А Майк все смотрел то в карту, то на местность, пытаясь понять, как это его угораздило встать на дневку так близко от жилья. Через полчаса вся группа была готова и ждала наступления полной темноты.
— К нам идут, — нарушил тишину стоящий на часах Хрящ.
Я выглянула; в нашу сторону действительно направлялся немолодой мужчина. Выбегать и прятаться в копну было уже поздно, и бойцы просто прижались к стене. Я подошла к краю стены и ждала, а когда ему оставалось пройти метров двенадцать, стало абсолютно ясно, что он искал меня и Ахмара.
Я кивнула своему «другу», и мы вышли навстречу. Мужчина вежливо поздоровался, но его тревога чувствовалась даже в наступивших сумерках.
— Вашим попутчикам лучше уходить, и немедленно, — отчетливо произнес он.
Я сделала непонимающее лицо.
