Поток этих мыслей пронесся в моей голове за секунду. Больше я не хотела сейчас об этом думать, да и было уже некогда.
Как только мы вошли в дом, шеф с Елизаветой остановились на самом пороге. Посреди холла стоял Пономарев с пистолетом в руке.
Дуло «вальтера» было направлено прямо в грудь господина Симбирцева.
Пономарев родился под счастливой звездой. В том смысле, что я его не убила.
Если бы зрение у меня было хоть капельку хуже, то ему бы несдобровать. Моя рука уже сама потянулась к плотной манжете, в которую я утром втиснула крохотный ножичек с лезвием, которое выскакивает на лету, но я вовремя разглядела, что дуло у пистолета содержит какие-то нашлепки изнутри, так что пуля просто не пролетела бы в это отверстие. Похоже, имитация, но очень искусная.
«Угрожая предметом, похожим на пистолет», так, кажется, пишут в уголовной хронике.
— Пиф-паф! — весело сказал Пономарев. — Кто тут главный?
Разумеется, босс даже не успел испугаться. Если скорость моей реакции на порядок выше так называемой среднечеловеческой и за эти миллисекунды мой внутренний компьютер успел отметить пистолет, послать приказ руке, которая потянулась к манжете со спецоружием, а потом отменить приказ, то босс за ту же единицу времени успел лишь удивиться, чтобы тотчас же расхохотаться.
— Ты впал в детство? — улыбнулся Леонид Борисович. — Или переключился на выпуск игрушек? А что, неплохой бизнес. По крайней мере стабильный.
— Он просто копался в моей сумочке, — недовольно сказала Елизавета. — Я купила эту игрушку для ребенка моих знакомых. А мой дундук зачем-то распаковал подарок. Как я теперь заявлюсь в гости?
— Купишь что-нибудь еще, — пожал плечами Пономарев. — У тебя в сумке места теперь много. А-а, Леня привез своего очаровательного референта. Мое почтение, мадемуазель! Вы сегодня еще красивее, чем вчера.
Я отметила, что бизнесмен-патриот на этот раз забыл о том, что надо имитировать вологодский акцент, и говорит без упора на «о». Что ж, человек на отдыхе, может себе позволить…
Справа раздалось неопределенное хмыканье. Я повернула голову и увидела радостно козыряющего генерала. Гольдштейн был уже навеселе.
— Чем больше выпьет, тем крепче стоит на ногах. Военная привычка, — шепнул мне Симбирцев. — Дмитрий Маркычу мое почтение!
— Мадемуазель? — вопросительно посмотрел на меня генерал.
Я с милой улыбкой ждала продолжения вопроса. Генерал находился в той степени опьянения, когда человеку кажется, что его мысли должны восприниматься окружающими телепатически и договаривать необязательно.
— Как у вас тылы? — наконец вынужден был пояснить Гольдштейн.
— Тылы?
— Ну, семейный фронт, — немного обиженный моей непонятливостью пояснил генерал.
— Еще не открыт.
— Ну так это можно поправить! — обрадовался генерал. — Хотите стать генеральшей?
Я не успела быстро найти ответ. Снаружи послышалось мягкое шуршание шин, и один за другим в ворота въехали два автомобиля.
— Кажется, все в сборе, — сказал, прислушиваясь, Симбирцев. — Черт, он все же приволок с собой эту девку. Я же просил!..
У дверей раздался шум.
Бахх пытался пропустить вперед Бурденко, но тот решил поиграть в интеллигентность и наотрез отказывался. Затянувшийся спор вежливости разрешила Эмма, ввалившаяся в дом первой.
На этот раз она была одета в блузку типа «лоскутное одеяльце» и длиннющую юбку с вылинявшей бахромой. В зубах у нее торчала сигарета.
— Всем привет! — радостно произнесла она. — Уф, ну и духота! Выпить не найдется?
Генерал тут же подскочил к Эмме и увел ее в бильярдную, откуда вскоре послышался характерный звон посуды и бульканье разливаемой жидкости.
Пока Симбирцев отчитывал Бахха-Далматова за Эмму, Бурденко о чем-то тихо беседовал с Пономаревым. Мне удалось расслышать только отдельные слова: «полный крах», «теперь уже ничего не поправишь», «надо позаботиться о том, чтобы не нашли концов».
Сам обед проходил на редкость скучно. Симбирцев устроил настоящий торг и вел себя как опытный коммерсант, торгующий в данном случае своим будущим креслом в думе. Леонид Борисович попытался убедить присутствующих в том, что ему необходимо провести в качестве одной из акций в свою поддержку концерт небезызвестной Ксюхи. Бахх выдал калькуляцию, довольно внятно обосновав каждую позицию по деньгам. Бурденко с Пономаревым сначала хмурились, но потом вынуждены были согласиться и споловинить между собой предполагаемые расходы на оплату концерта.
Во время этих деловых переговоров женщины откровенно скучали. Елизавета Пономарева переговаривалась с Эммой, которую, в свою очередь, «доставал» генерал. Гольдштейн не принимал участия в торге и продолжал налегать на сухое белое вино. Бутылки «Монастырской избы» по ноль семьдесят пять Дмитрий Маркович выпивал одну за другой, словно ситро или минералку.
Я сидела как раз между Елизаветой Пономаревой и Эммой и поневоле была вынуждена принимать участие в их содержательной беседе.
— Вам повезло с начальством, — шепнула мне на ухо Елизавета, когда Эмма вяло отвечала на очередной комплимент генерала. — Леня Симбирцев — мужик что надо. Я знаю, что говорю, поверьте…
Здесь стоило ограничиться понимающим кивком, что я и сделала. А сама в этот момент вспомнила совсем о другом своем начальнике.
Из той, прошлой жизни.
* * *
Приезжая на очередные экзамены в «ворошиловку», я поражалась той перемене, которая произошла со мной за время учебы в отряде.
Здешняя жизнь казалась мне теперь пресной и скучной — размеренный ритм учебы, зубрежка, неизбежные в женском коллективе интриги…
Все это было каким-то ненастоящим после лагерных тренировок. В этой обстановке мне теперь было бы трудно находиться постоянно.
И еще одно интересное обстоятельство — я стала ловить себя на том, что мое зрение как бы приобрело большую силу проникновения.
Теперь, стоило мне чуть сосредоточиться — и я уже могла без особого напряжения понять, что представляет собой человек, который стоит передо мной, в чем его сила и слабость, как себя с ним нужно вести. Конечно, сказывался психологический тренинг и ролевые игры, в которых меня натаскивали без устали.
Так, я стала сразу же замечать, что «элитные студентки» — дочери московских генералов и министров, стали относиться ко мне чуть благосклоннее, и в их глазах я читала опасливый интерес.
А вот, скажем, гроза «ворошиловки» — бровастый преподаватель истории разведки, рослый мужик, наводивший ужас на студенток своим громовым басом и зверской строгостью на зачетах, теперь виделся мне слабым и психологически не защищенным человеком, который скрывает за внешней грубостью сердце ребенка, боящегося всего на свете, а особенно — если вдруг какая-нибудь из студенток вдруг возьмет и начнет ему строить глазки.
Ведь тогда, бедный историк просто не знал бы, как ему реагировать, и, чтобы защитить себя от самого возникновения подобной ситуации, им была подсознательно избрана грубая манера поведения…
В свою новую группу я возвращалась уже как домой. И, не буду скрывать, не в последнюю очередь потому, что радовалась предстоящей встрече со своим начальством. Я понимаю, что это прозвучит довольно странно, но факт есть факт — с полковником Анисимовым у нас сложились отношения, которые можно было бы назвать не то чтобы дружескими, но вполне доверительными.
— На самом деле все люди — разведчики, — сказал мне как-то Анисимов. — В первую очередь те, которые понимают, что они оказались здесь, на земле, не просто так. Особо это касается людей религиозных.
— Разве? — удивилась я.
— Конечно, — подтвердил Анисимов. — Смотри сама: они так же, как и мы, имеют определенную миссию, они получают инструкции от своего духовника, как мы — от связного с центром. Так же, как и мы, они периодически докладывают о своей работе. Только у них это называется по другому — исповедь.
— Действительно, — была вынуждена я согласиться с такой неожиданной трактовкой.
— Но самое главное, — продолжал тогда Анисимов, — и мы и они понимаем, что никакой романтики тут нет, а это просто работа.
Просто работа. Ничем не хуже всякой другой. Эти слова я долго обдумывала перед сном…
На другой день Анисимов учил меня правильно стрелять. Не то чтобы у меня были плохие результаты, отнюдь нет. Но у полковника был совершенно особый подход к этому предмету. И я замечала, что он не очень-то расположен делиться своими секретами с остальными.
— Главное, — говорил он мне тогда, — это, конечно, хорошо знать свое оружие. Оно должно стать продолжением твоей руки. А пуля — это всего лишь материализация твоей энергии, которая летит точно в цель. Понимаешь? Все должно происходить само собой…
