— Но тут же пятый этаж!
— А и черррт бы его!.. Выпить охота, — блаженно ухмыляясь, изрек Кузнецов.
— И кто лазал?
— Сначала я, потом Казаков, — пробормотал Кузнецов, сплевывая на пол и растирая подбородком. — А ты что хотела?.. ик!.. нечего нас… ик!.. в хате запирать наглухо… ик!..
— Да ты бы им дала ключи! — заорала я вне себя от такого неслыханного безумства.
— Да мы ее как… ета самое… тррахнули… так у ней… ик!.. все, стало быть, с черепушки-та-а-а и вы-ик! — летело! — сообщил Кузнецов, с завидной методичностью пиная Хоенца в бок.
Лена подняла на меня усталые мутные глаза и выговорила:
— Я забыла, где они.
— Забыла, куда положила ключи? — переспросила я. — А как же, скажем, вы бы жили, если бы я появилась через неделю? Ах, да, — вспомнила я, взглянув на втягивающегося в кухню на руках Казакова. — Через окно…
— А ты где была? — проблеял тот. — На банкете у Анкутдинова, что ли?
— А ты откуда знаешь?
— Да вырядилась, как цаца, куда тебе еще выеживаться идти?.. — обессиленно выдавил он, ткнувшись лбом в колено Кузнецова. По всей видимости, на эту фразу ушел весь остаточный потенциал его организма, потому что он затих и через минуту басовито захрапел.
— Да они уж все спят! — сказала я, окидывая взглядом Кузнецова, Казакова и прикорнувшую щекой к столу Бессонову.
— Ненормальные какие-то у т-тебя друзья, — сказал Хоенц, тоскливо кидая останки очков в мусорное ведро. — Сначала в-вроде н-ничего, а потом…
— Да ты тоже лыка н-не в-вяжешь, — передразнила его я. — Ладно, иди спи.
— А эт-ти?
— Эт-ти пусть тут остаются, — отчеканила я, — я не нанималась им в носильщики.
— Было бы кого н-насиловать… — пробормотал тот, делая попытку подняться. Но ноги бессильно подкосились, и он, уронив голову на задницу Казакова, опочил сладким сном.
Я деловито пнула безжизненное тело каждого из перепившейся братии и, выключив в кухне свет, перешла в зал. Здесь я содрала с себя вечернее платье и, швырнув его в кресло, рухнула на диван. На мгновение вспомнился передатчик в машине, но спать хотелось невыносимо, и я, откинув всякие мысли о передвижении, провалилась в невыразимо приятную тьму…
* * *
— Половина одиннадцатого, — сказал Тимофееву Анкутдинов, — а Блэкмора все нет. Где там его Лейсман манежит?
— Сейчас будут. Лейсман свое дело знает туго.
— А ты куда эту мисс Марпл местного розлива отвез? — спросил шеф.
— Иванову, что ли? До «Лиры» докинул, у нее ж там тачка осталась. А ты с ней все решил?
— Чего решать? Сказал я ей: так и так, пропал из больницы твой главный свидетель Светлов, валяй ищи! Положу тебе четыреста «зеленых» в день, потому как дорога честь фирмы! — усмехнулся Анкутдинов.
— А если найдет?
— Кого — Светлова? Ну, если найдет, пеняй на себя, Александр Иванович.
Тимофеев улыбнулся.
— Она баба не то чтобы глупая, — произнес он скептически, — но, чтобы найти Светлова, ей меня надлежит вокруг пальца обвести. Меня! Шутка ли?..
— Здоров же ты хвалиться.
— А что, неправду я сказал?
— Шучу, шучу. А вот и наши долгожданные иностранные партнеры.
В дверях показалась улыбающаяся физиономия мистера Дональда Блэкмора бок о бок с Лейсманом. За ними проследовал высокий широкоплечий мужчина в темном пиджаке, с красной жилистой шеей и худым бесстрастным лицом.
— Вот и мы, господин президент, — весело проговорил Лейсман. — Вовремя?
— В самый раз, — ответил Анкутдинов. — Новаченко где?
— Пусть проспится, идиот, — коротко бросил Аркадий Иосифович.
— Прошу в кабинет, господа, — произнес Анкутдинов по-английски. — Я понимаю, час поздний, но я задержу вас ненадолго.
— Тимур Ильич, это господин Эндрю Ставицки, младший компаньон господина Блэкмора, — отрекомендовал высокого мужчину в темном пиджаке Лейсман. — Он хорошо говорит по-русски и может выполнять функции переводчика.
— Можно сказать, что я почти ваш земляк, — с едва заметным акцентом произнес тот. — Я поляк и в США живу лишь десять лет. Мое настоящее имя Анджей Ставицкий.
— Вы превосходно говорите по-русски, — сказал Анкутдинов, — даже для поляка.
— О да! — поддержал его Лейсман. — Мы с Анджеем уже сдружились, благо я тоже родился в Польше, если вы помните, Тимур Ильич.
— Ну, ты у нас вообще космополит, Аркадий Иосифович, — довольно фамильярно произнес Тимофеев, хлопнув его по плечу. Тот поморщился, косо глянул на зама по безопасности, но ничего не сказал.
— Хорошо, не будем тратить время на беспредметные разговоры, — сказал Анкутдинов по-английски, так как мистер Дональд Блэкмор уже в беспокойстве озирался вокруг из-за того, что не понимает ни слова из разговора своих торговых партнеров. — Сделка очень крупная, мистер Блэкмор, — продолжал Анкутдинов, — ибо речь идет о серьезнейшем научном эксперименте. Думаю, кое-какие основные детали господин Лейсман вам сообщил.
— О, да, — ответил американец, — мистер Лейсман действительно говорил об удивительном проекте. Проект «Five-flyes» … как это звучит по-русски, Энди? — обратился он к Ставицкому. — Красивое такое слово… «Светлячки», — с жутким акцентом повторил Блэкмор. — Мистер Лейсман говорил, что вами проведена огромная работа. Зачем же вы хотите продать ее результаты мне?
— В условиях российского рынка мы не найдем широкого применения идеям этого проекта; кроме того, сбыт продукции, воспроизведенной по расчетам математической модели проекта, будет затруднен вследствие высокой себестоимости полученного препарата.
— Какова его цена?
— Приблизительно около трехсот, даже четырехсот долларов за грамм. Мы имели опыт продаж на местном рынке — около ста шестидесяти долларов за грамм, но это были пробные промежуточные образцы на пути к окончательной формуле.
— А сколько у вас стоит кокаин? — спросил американец.
— Примерно столько же.
— Да нет, — ответил Лейсман, — даже меньше пробных образцов. Так что в России ближайшие десять лет наладить рынок сбыта будет очень сложно.
— Где человек, синтезировавший препарат? Я смогу встретиться с ним?
— Если пожелаете, вы можете даже купить его, — внезапно произнес Тимофеев.
— То есть как — купить?
— Как покупают недвижимость.
— Простите, я не понимаю русского юмора. Особенно касательно серьезного бизнеса, где юмор вообще неуместен.
— Мы можем передать его вам, и он последует за вами в Штаты, — пояснил Анкутдинов. — Мы обговорим это особо. Не спешите отказываться, мистер Блэкмор, проект «Светлячки» достаточно сложен и нуждается в популяризации.
— Прежде чем платить обговоренные двадцать миллионов долларов, я должен увидеть все собственными глазами, — веско отчеканил американец. — Где и когда я смогу это сделать?
— Завтра, — ответил Анкутдинов. — В центре синтеза перцептина. Вы увидите также изобретателя препарата и основного разработчика проекта — разумеется, все это в одном лице.
— Все детали контракта, я полагаю, завтра, — уже мягче проговорил Блэкмор. — Если все действительно так, как говорил мистер Лейсман, то, думаю, мы договоримся.
— Дискета с данными по проекту уже подготовлена, — сказал Анкутдинов.
— Какой срок на завтра?
— В полдень за вами в гостиницу заедет господин Тимофеев. — Анкутдинов указал на стоявшего поодаль вице-шефа секьюрити «Атланта-Росс». — Он и доставит вас на место, где уже будут господин Лейсман и ваш покорный слуга.
— О’кей, — сказал американец. — Благодарю за замечательный вечер. Мистер Ставицки!
— Да, сэр?
— Согласуйте с мистером Тимофеевым все подробности завтрашней поездки.
— Вы нам не доверяете? — улыбнулся Анкутдинов.
— Я мало знаю русских, но то, что я о них знаю, заставляет меня быть осторожным. Надеюсь, сэр, вы развеете миф о «русской рулетке» вашего бизнеса, — вежливо ответил американец.
Когда иностранцы ушли, сопровождаемые Лейсманом, Анкутдинов взглянул на Тимофеева.
— Выгорит?
— Выгорит. Я думаю, америкашка заплатит.
— Скорей бы. Надо развязаться с этим полоумным Светлячком и всем его проектом. Мы уже достаточно наследили.
— Да уж, — буркнул Тимофеев, — особенно после того, как новаченковские идиоты упустили «светлячков».
— Троих-то сделали.
— А еще трое остались.
— Может, черт с ними? Пусть живут, — махнул рукой Анкутдинов. — Они же ничего не знают.
— Да неужели? Нет, не нужно свидетелей.
— Может, и Иванову тогда? — с иронией спросил Тимур.
— Там будет видно. Если полезет на рожон, лично займусь ею.
— Ладно, поехали отсюда.
* * *
Я проснулась около десяти с тяжелой головой от чьего-то ощутимого толчка в плечо.
— Вставай, Эркюль Пуаро, тебя ждут великие дела, — раздался надо мной звучный и мрачный голос Кузнецова. Трезвого и серьезного.
