— Что не откажешь? Так вот, обещай мне, что в любом случае, что бы ни случилось, ты не уедешь, не предупредив меня.
— Ладно. К тому же мне и не хочется уезжать…
— Поклянись своей матерью!
— Клянусь.
Внезапно она погрустнела:
— Тебе не противно делать здесь все, что ты делаешь?
— Да нет, это даже забавно.
— А если тебе надоест? Ладно, иди. Ты, наверное, голоден. Что ты собираешься есть?
— Яичницу. Потом картошку и кусок ветчины.
— Принеси мне немного яичницы. Завтра я постараюсь встать. Правда, доктор велел мне не двигаться, если я хочу поправиться.
Она снова позвала, когда он уже спускался вниз:
— Жан! Я хотела еще сказать тебе… Наверное, я тебе надоедаю, да? И если Фелиция крутится вокруг тебя…
— Не волнуйтесь! У нее нет никакого желания крутиться около меня. Она меня ненавидит.
И он отправился варить картошку.
* * *
Он не стал дожидаться, пока она позовет. Поднялся, осторожно приоткрыл дверь, боясь потревожить ее сон, но в очередной раз наткнулся на ее вполне ясный взгляд.
— Я закончил. Что-нибудь еще нужно сделать?
— Дождь еще не кончился?
— Скорее уже какой-то туман.
— Ты хочешь еще чем-то заняться? Жаль, что не могу тебе показать, где что лежит. Знаешь, Жан, никто бы для меня столько не сделал, сколько делаешь ты. Даже моя мать, которая только и думала меня куда-нибудь пристроить, чтобы освободиться от лишнего рта! Она даже не побеспокоилась узнать, в каком доме я живу. Тебе не попадался на глаза окуриватель?
Он отрицательно покачал головой.
— Он в сарае. Это такая гармошка с длинным шлангом. Внутри, наверное, еще осталась сера. Если нет, то возьми коробочку на подоконнике. Коробку из-под печенья. В ней желтый порошок. Только не ошибись. Наполни емкость, соединенную с гармошкой.
— Понял. И что я должен окурить?
— Виноградник, что у изгороди.
Он занялся окуриванием после полудня. Скитаясь по сельской местности, он часто видел крестьян, работавших в своих садах. Его всегда удивляли их спокойствие и безмятежность. Он не знал, чем они занимаются, и замечал разве что верхнюю часть тела, помятые шапки да погасшие трубки.
Теперь ему предстояло стать таким же крестьянином, и он знал, что Фелиция наблюдает за ним и Франсуаза тоже иногда поглядывает на него.
Старик же с отсутствующим видом слонялся около своих коров. Он даже наклонился, чтобы переставить колышек и распутать намотавшуюся цепь.
— Папа! — крикнула Франсуаза, забыв, что старик ничего не слышит.
— Фелиция! Сходи-ка за дедом. А то он уйдет через мост.
Окурив серой все виноградные кусты, Жан вернулся в кухню, налил стакан вина и выпил его, не отходя от стола.
— Это ты? — крикнула Тати.
«Смертный приговор…»
Эти слова вновь беспричинно пришли ему на ум, и настроение сразу упало.
— Почтальон не приходил? Обычно он приходит в три часа.
— Я его не видел.
— А мне послышалось. На столе нет письма? Вот уже две недели от Рене ничего нет. Может, его наказали? Дай мне воды, Жан. От тебя пахнет серой. В глаза-то не попало? А то будешь мучиться целый день, и назавтра глаза покраснеют.
— Вы помните, что я вам говорил раньше?
— О чем?
— Когда вы меня просили рассказать. Так вот! В одном месте я соврал.
Она с беспокойством посмотрела на него. Зачем он об этом брякнул, когда она меньше всего ожидала?
— Это касается Зезетты. Я же сказал вам, что все произошло из-за женщины. Иногда я даже сам так думал. Но это неправда. Я никогда не любил Зезетту. Не будь ее, все случилось бы, наверное, иначе. Вы понимаете? Я совершил бы что-то другое.
Нет, она не понимала! Прежде всего, она не понимала, почему он вновь окунулся в свои воспоминания. Стало тепло. Он неторопливо работал целый день, как работают в деревне, с перерывами, чтобы освежиться и оглядеться вокруг.
— Да, наверное, я совершил бы что-то другое. Все равно что! Я давно чувствовал, что это должно кончиться. И даже хотел, чтобы все произошло скорее. Вы приняли таблетку?
— Нет еще. У меня нет воды.
— Извините. Я сейчас принесу свежей.
Спустившись к колодцу, он задумчиво повторил:
— …что-то другое…
Эжен, отец Фелиции, наверное, сидел в бистро, играл в карты и даже говорил о Жане и теперь тяжелой походкой, с багровыми глазами возвращался домой, чтобы проглотить свой суп и провалиться в тяжелый хмельной сон.
Тати рассказала Жану историю шлюзовщика. Ногу он потерял не на войне, а в колониях. У него случались приступы малярии, и иногда он на четыре-пять дней запирался в своей комнате. Время от времени оттуда слышалось его рычание. Если иногда его жена открывала дверь спросить, не нужно ли ему что-нибудь, в нее летел стул или другой предмет, оказавшийся под рукой.
— Оставьте меня в покое, ради Бога, не то я сожгу эту лачугу!
Речники его знали. Не видя его на посту, они догадывались, что у него очередной приступ, и сами управлялись с воротами шлюза.
Его жена не жаловалась. Она была беременной. Она всегда была в положении, даже не успев оторвать от груди последнего ребенка. Родимое пятно неприятного желтого цвета покрывало половину ее лица.
— Почему ты постоянно об этом думаешь?
Он вздрогнул. Он размышлял совсем не о том, о чем она подумала, и от этого улыбнулся.
— Я думал о шлюзовщике! — сказал он.
— У него опять приступ?
— Нет. Я подумал о нем просто так, без причины.
— Тебе скучно?
— Нет. Кажется, мне пора идти за коровами. А завтра вы мне обязательно объясните, как я должен сбивать масло.
Из-за пелены, весь день закрывавшей небо, незаметно наступили сумерки.
Уже привыкшие к нему коровы посмотрели на него и, освобожденные от цепей, резво затрусили к дому.
Кстати, дождь кончился. Земля под ногами стала пористой. Нагнувшись, он выдернул колышки и подобрал цепи.
С удивлением он услышал голос неподалеку от себя:
— Обычно их оставляют.
Это была Фелиция. Она подошла с ребенком на руках, выпятив живот. Ее рыжеватые волосы были усеяны мелкими дождевыми капельками. Он почувствовал, что ей хочется улыбнуться.
— Это верно, — пробормотал он.
Действительно, зачем относить домой колышки и цепи? Разве их кто-нибудь украдет?
Отвернувшись к мосту, по которому уже шли коровы, он тихо сказал:
— Спасибо.
Проводив его несколько секунд глазами, она тоже направилась к своему дому. Каждый возвращался к себе, и тем не менее она бросила вдогонку:
— Спокойной ночи.
Он резко обернулся. Слишком поздно. Она уже шла к дому, высоко поднимая ноги в мокрой траве.
И он пошел какой-то тяжелой походкой, слегка тыкая концом палки в коровий бок. У Франсуазы зажегся свет. За занавеской он разглядел силуэт старика Кудера.
Вернувшись, он нашел в хлеву лампу и зажег свет.
— Ну, не сердись ты. Ты же видишь, я делаю все, что могу.
Одна из коров обмочила ему ноги и дважды перевернула ведро, а другая, глядя на него, надрывно мычала. А ведь он еще не загнал кур. Кстати, не забыть бы добавить керосина в инкубатор.
Наверху Тати лежала в темноте. В широко открытое окно тянуло вечерней прохладой. В низине по обеим сторонам Шера расквакались лягушки.
— Жан, как дела? — послышался голос сверху.
— Все в порядке! — откликнулся он.
Найдя в прачечной обливные керамические кувшины, он перелил в них пенистое молоко. Он вспомнил, как его сестра, тогда еще совсем маленькая, ходила пить молоко от только что подоенных коров на ферму, которую купил отец.
Будет ли он сегодня лучше спать? Нахлынут ли сегодня опять те же воспоминания, которые, как невралгические боли, приходят в строго определенный час, как только он укладывается в свою постель под слуховым окном.
«Смертный приговор осуществляется…»
Он быстро закончил все дела, зажег в кухне лампу старинного фасона с сосудом из голубоватого стекла, закрыл дверь и накинул цепочку.
— Это ты? — крикнула Тати.
Ну конечно! Это он!
Войдя в ее комнату, он ощутил в темноте ее глаза.
— Сначала закрой окно, а то мошкара. Потом зажги свечу. Ты ел?
— Нет еще.
— Много молока пролил?
Разумеется, она слышала, как два раза падало ведро.
— Нет, не очень.
— Я ведь не упрекаю. Я знаю — ты делаешь все, что можешь. Ты не забыл про инкубатор? Я все думаю, как нам быть в субботу с рынком.
— Я мог бы съездить.
В тот момент, когда он зажигал свечу, она из суеверия схватилась за дерево. Он не стал говорить с ней о столь отдаленном будущем. До субботы надо еще дожить…
— Фелицию видел?
— Нет.
Он ответил без колебаний, инстинктивно солгал, сам тому удивившись.
— Лучше бы родители устроили ее работать. Она ведь целыми днями ничего не делает. Правда, и отец ее тоже ничего не делает. Да и Франсуаза не надрывается. Им больше нравится жить как паразиты, чем утруждать себя. Они считают, что им все должны, и даже старый Кудер. У них всегда есть что кушать. Правда, мясо не часто бывает у них на столе. Однако это более благородно, чем…
