Она вдруг удивилась окружавшей ее тишине.
— Ты что делаешь?
— Ничего! Слушаю.
— Я не надоела тебе со своей болтовней, а? Но если бы ты попал в этот дом, как я, в возрасте четырнадцати лет. И в куклы мне нечасто приходилось играть. Тати туда! Тати сюда! Принеси воды! Набери воды! Почисти хлев! И всюду и везде Тати как лошадь! А две дочки, которые только жрали да жирели, так и не научились ничего делать своими руками. Что ты будешь есть, мой бедный Жан?
— Не знаю. Я еще не думал об этом.
— Завтра в деревню приедет мясник. Возьмешь у него большой кусок мяса. А сегодня… Там, в шкафу, должны быть две банки сардин. Съешь одну. Мне же принеси кружку молока, в которую добавь чуть-чуть кофе. А то я боюсь, что не засну.
Спускаясь по лестнице, он подумал: «Я тоже…»
Но он утешал себя тем, что завтра снова будет день, не важно — пасмурный или солнечный, что он разожжет в печке огонь, смелет кофе, пойдет в хлев, где коровы опять будут мешать ему своими хвостами, отведет их на лужайку, а Фелиция, наверное, будет сидеть около дома или наблюдать за ним из-за занавески. Раз уж сегодня она попрощалась с ним, то завтра поздоровается. Она еще не совсем привыкла к нему, но лед уже тронулся.
Он в одиночестве поел на краешке стола и согрел кофе для Тати. Выкурив последнюю сигарету, он поднялся к себе на чердак, где сегодня, в отличие от прежних дней, ощущалась сырость. Даже простыня отсырела. Свернувшись калачиком, он лежал с открытыми глазами.
Он все ждал, нахлынут ли снова те воспоминания, и не хотел этого.
«Смертный приговор…»
Тати тоже не спала. В комнате старика было пусто. Где же спал Кудер в доме своей дочери, ведь там всего две комнаты?
Вовсю расквакались лягушки. Если замучают воспоминания, Жан может встать и выйти на воздух. Или нет, это напугает Тати, она подумает, что он хочет уйти.
Приедет ли отец? Она об этом думала и, пожалуй, была не так уж не права. Он помнил отца с чуть поседевшими волосами, что очень украшало его. Теперь, по-видимому, он стал совсем седым. Но лицо-то, наверное, осталось молодым и сохранило игривость и ироничную веселость, столь свойственные всем ловеласам.
Его всегда интересовали женщины, причем все поголовно, и всю жизнь он только и делал, что менял их, ныряя из одной постели в другую.
— Жан, ты спишь?
Она позвала вполголоса, но он услышал.
— Почти, — откровенно ответил он.
— Спокойной ночи.
Фелиция тоже пожелала ему спокойной ночи. Что может подумать о нем такая девушка, как Фелиция, зная, что он убил человека? И откуда у нее ребенок? Кто ее наградил? И где?
Ему послышался веселый голос его адвоката, пришедшего от парикмахера, о чем свидетельствовали розовая гладко выбритая кожа и следы талька на ушах.
— Ну что, старик?
«Статья 314-я Уголовного кодекса…»
— Нет! — закричал он словно в кошмарном сне.
Он сообразил, что Тати могла услышать его крик. Наверное, она подумала, что он провалился в глубокий сон, как ребенок.
Лягушки… Не забыл ли он подлить керосина в инкубатор? Что она ему еще говорила? Ах да… Мясник… в деревне… Это его день… Он должен купить мяса…
А у Франсуазы не едят мяса, потому что…
— Спокойной ночи!
Но она уже повернулась и пошла…
Кукареку!
В слуховое окно просвечивало бледное, почти белое солнце, а внизу Тати ворочалась в своей постели.
Сначала появилась сдержанная, немного высокомерная женщина в трауре, жена бакалейщика, с обвязанным горлом — утром она внезапно потеряла голос.
Затем показалась Фелиция. К грузовичку мясника подходили люди почти из всех домов и занимали очередь. Многие подходили, жуя на ходу и выпячивая животы, словно гуси.
Позади грузовичка соорудили своего рода палатку, где виднелись подвешенные куски мяса, весы, медные гири и висевшие на веревочке куски серой оберточной бумаги.
— Кто следующий?
Обслужив очередного покупателя, мясник трубил в рожок, оглядывая всю деревню, будто желая убедиться, что все услышали о его прибытии.
Упали последние капли, и дождь прекратился. Фелиция пришла в сабо, в красной шали поверх голубого халатика, держа в руке клеенчатую сумку.
Заметив подходившего к машине Жана, она чуть улыбнулась. Только он не понимал, что здесь его не ждали! Неожиданным для всех был не только он сам, но и малейшие подробности его биографии, и даже манеры.
Он шел быстро. Он спешил, ибо заметил Фелицию еще с дорожки у канала. Его волосы растрепались, поскольку он был без шапки. Его худощавое небритое лицо чем-то напоминало лицо Христа.
Он и шел-то не как все. Казалось, что он идет без какой-либо цели. Его руки болтались. В своих холщовых туфлях он шел бесшумно, отчего его походка казалась гибкой и мягкой. Голубое пятно брюк, белое пятно выстиранной, но неглаженой рубашки.
Сам он считал вполне естественным прийти сюда, ждать своей очереди, иногда поглядывать на Фелицию и смущенно отворачиваться.
— Семь пятьдесят, красавица. А тебе что, девушка?
— Мне мяса для жаркого. Не больше фунта. Сколько это будет?
— Четыре франка фунт.
С удивлением Жан разглядывал маленький кусок почерневшего мяса — ну прямо кожа да кости.
Девушка решительно возразила:
— Мне нужно только на четыре франка. Отрежьте немного.
Она приготовила в руке две двухфранковых монеты. Заплатив, она мельком взглянула на Жана и пошла в направлении канала, постукивая деревянными подошвами.
— Что вам, молодой человек?
— Бифштекс.
— На сколько человек?
— На одного.
— Вы, наверное, любите толстый?
— Пожалуй, да.
Он торопился. Он смотрел на уходившую Фелицию, не отдавая себе отчета в том, что собравшиеся крестьяне смотрят на него почти как на диковинное животное.
— Восемь франков.
Он был поражен. Восемь франков за его бифштекс и только четыре франка за мясо, которое будут есть Фелиция, ее мать, отец и старик Кудер.
— Вы забыли сдачу.
— Ах да… Извините.
— Ничего страшного.
Не решившись бежать, он нагнал Фелицию лишь на середине пути. По каналу навстречу ему шла баржа, которую тянул ослик. Ослика вела совсем маленькая девочка.
Шлагбаум, видимо, был опущен, потому что на мосту никого не было. Над прямым, как стрела, каналом светилась такая же прямая полоска неба между двумя рядами деревьев, росших по обе стороны воды. И ни души кругом, если не считать девчушки и ее осла.
— Зачем вы бежали? — не оборачиваясь, спросила Фелиция, услышав сзади его шумное дыхание, пока он замедлял шаги.
— Я не бежал.
Ему было нечего ей сказать, просто хотелось побыть рядом с ней, причем он даже не думал, о чем он будет с ней говорить. На ходу он разглядывал ее профиль, отметив про себя толстую, как бы набухшую, нижнюю губу, делавшую ее лицо надутым и недовольным. У нее были маленькие уши и тонкая белоснежная кожа, как у всех рыжеволосых.
Ее не смущало, что он так пристально ее разглядывает. Она шла в своем ритме и, когда они молча прошли метров двести, спросила, словно подводя итог своим мыслям:
— Что вас удерживает у моей тетки?
Он не раздумывал ни секунды. Быстрый ответ удивил прежде всего его самого, тем более что он никогда не задавался этим вопросом.
— Пожалуй, дом.
Немного помолчав, она сказала:
— Я все думаю, что в этом доме особенного. Всем он нужен. Моей матери. Тете Амелии.
— А вам?
— Мне? Мне все равно.
Когда они подошли к шлюзу, она заметила:
— Смотрите-ка! К тетке кто-то приехал.
— Почему вы так считаете?
— В тени, на дороге стоит машина. Вам лучше поторопиться.
Действительно, у дома стояла машина. Жан ее не узнал и забеспокоился. Войдя в кухню, он столкнулся с мужчиной, вытиравшим руки, и признал в нем доктора из Сент-Амана.
— Я не знал, что вы сегодня приедете, — сказал он извиняющимся тоном.
— Я же не к вам приехал.
— А как Тати?
— Плохо.
Он, наверное, всегда так разговаривал со своими пациентами, испытывал радость, говоря неприятные вещи, и глаза его блестели под стеклами очков в золотой оправе.
— Ей действительно плохо?
— Действительно плохо. В самом деле. — Он навел порядок в своем саквояже. — Я хочу вас спросить, как долго вы собираетесь здесь оставаться.
— Но… А в чем дело?
Разве этот вопрос, поставленный в еще более презрительной форме, не напомнил ему вопрос Фелиции?
— Меня это не касается. Вернее, касается в определенном смысле. Мадам Кудер придется несколько недель полежать, ей потребуется уход. Насколько я знаю, кроме вас, в доме никого нет, и к тому же у нее не самые лучшие отношения с родственниками. Если вы собираетесь со дня на день уехать, то я должен принять меры, чтобы перевезти ее в больницу. Поэтому вам лучше ответить откровенно. Сможете ли вы ухаживать за ней столько, сколько потребуется?
