сдвинула со стола разбросанную посуду, может, тарелками Воронков кидался в нападавшего. Присела на край стула, разложила бумаги.
– Кто пострадавший? – подняла она на Коровина прекрасные, но почему-то грустные глаза.
– Воронков Сергей Сергеевич, шестьдесят лет. Проживал один. Пенсионер. Тихий, законопослушный гражданин.
– Причина нападения? – уже нетерпеливо повторила Ася.
– Причина, думаю, в том, что он поселил у себя Цареву. То ли она сама попросила его о помощи, то ли он пожалел бедную женщину, попавшую в беду.
– О как! – замерла с авторучкой в правой руке подполковник Панкратова. – Или она приметила очередную жертву и навела на нее своих подельников. Ее, так понимаю, в момент нападения в квартире не было?
– Нет. Она съехала незадолго до появления злоумышленника. Соседка видела ее выходящей из квартиры с сумкой. А потом заметила мужчину. Как он выглядел, не запомнила. Но с чего-то решила, что это муж Царевой явился к Воронкову выяснять отношения. По звукам драки, доносившимся из квартиры Воронкова, она решила, что не ошиблась.
– А это был муж?
– Никак нет, товарищ подполковник. – Коровин, воспользовавшись тем, что они остались одни в кухне, наклонился и поцеловал ее в шею.
– Прекрати! – прошипела она со злостью. – Мы на службе!.. Так с чего вы решили, что это не был муж Царевой?
– Эдуард Валентинович стройный и гибкий, очень привлекательный. Но очень утонченно привлекательный, – принялся рассуждать Коровин, никак не отреагировав на ее сердитость. – А этот мужчина, со слов Риммы Федоровны, брутальной внешности. Был в темных очках, что ее удивило, – на улице накрапывал дождь. И в перчатках, что она тоже нашла странным, – на улице май. С нее уже снимают показания, если что.
– Если что, я сама хотела бы с ней поговорить. И меня не только перчатки и очки интересуют, – быстро строчила в протоколе места осмотра Ася. – Рост, телосложение, волосы, скулы, бедра…
– Этими сведениями меня тоже снабдила обиженная соседка.
– Кто же ее обидел? – воскликнула Ася, поднимаясь со стула, она убрала бумаги в портфель, щелкнула застежкой. – Воронков? Не обратил внимания? Предпочел Цареву?
– Какие же вы, женщины, все одинаковые, – усмехнулся Коровин ей в спину. – Ведь угадала, товарищ подполковник Панкратова. Римма Федоровна совершенно точно имела на него виды…
Он догнал ее уже у лифта. Посоветовал идти пешком, спуститься-то только на этаж. И когда с чего-то осерчавшая на него Ася послушалась и пошла к лестнице, он проговорил:
– Сегодня увидимся?
Она резко остановилась. Словно споткнулась на ступеньке. Повернулась и удивленно воскликнула:
– Частишь, подполковник!
– Нет. Просто мне с тобой хорошо. Тебе, надеюсь, тоже. Чего терять драгоценное время и… – Он подошел ближе и проговорил достаточно тихо, чтобы их никто не услышал. – И возьми с собой какие-нибудь вещи, Панкратова. Ну что ты, в самом деле, срываешься каждый раз из-за пары белья или колготок!
– Нет. – Ее взгляд остекленел как будто. – Мои вещи останутся у меня. Достаточно зубной щетки. А то ты, чего доброго, еще и замуж меня позовешь, Коровин.
Он хотел сказать что-то типа: а может, и позову, а почему нет, а вот возьму и…
Но промолчал. Воспоминания о первом и единственном браке еще живы были в его памяти. Годы бешеной страсти и кошмара со взбалмошной женой едва не довели его до реального нервного срыва. И когда она его бросила и укатила за бугор, он, честно, чуть не расплакался от радости. И брак для него был чем-то очень темным, грустным, досадным.
– Я так и думала, – донеслось до него, когда Ася уже звонила в квартиру Риммы Федоровны. – И по этой причине мои вещи останутся у меня, Коровин.
Она осталась совсем одна в свои семьдесят два года. Мужа похоронила два месяца назад. Родственников почти не имелось ни у нее, ни у него. Кто оставался, жили далеко-далеко, почти за тридевять земель. Детей у них не было.
Она осталась совсем одна. И не представляла, что станет делать со своей пятикомнатной квартирой в самом центре Москвы. Нет, средств на оплату коммунальных услуг ей хватало. И на жизнь оставалось в достатке. Ее муж был заслуженным пенсионером. Военным пенсионером. И она по закону могла получать его пенсию. Он даже похлопотал и все бумаги оформил загодя, прекрасно понимая, что страшная болезнь его вот-вот заберет.
Бумаги она сразу отнесла в нужные инстанции. И уже в этом месяце получила его повышенную пенсию. Да даже без этого денег бы ей хватило до конца жизни. Они с мужем накопили достаточно, не зная, куда тратить.
Одно время он взялся скупать картины. Когда их уже стало некуда вешать, так как все стены оказались заняты, ее любимый предприимчивый супруг принялся приобретать драгоценности. И не какую-то штамповку с камнями сомнительной чистоты, а настоящие драгоценности. Что-то делал по эскизам на заказ. Это лет двадцать назад было, когда их любимый ювелир еще был жив, здоров и прекрасно видел. Потом ювелир ослеп. А затем и умер. Где еще делать авторские драгоценности, ее муж не знал и прекратил этим заниматься.
– Зосенька, это огромный риск, – любил он нашептывать ей на ухо, называя на свой лад. – Сейчас кругом одни пройдохи. И камни могут заменить, и металл. Лучше я стану просматривать лоты аукционов. Гладишь, что-то и попадется.
И попадалось! И ее любимый, надежный, как скала, муж даже ездил несколько раз за границу. И привозил оттуда диковинные броши и колье. Потом наряжал ее в эту красоту за задернутыми шторами. Любовался и все время восклицал с сожалением:
– Ах, как жаль, дорогая Зося, что ты не можешь щеголять во всем этом на людях! Как жаль…
Да, они оба понимали, что, покажись она где-нибудь в колье за несколько сотен тысяч долларов, у ее мужа сразу будут проблемы. Он же…
Он же воровал! И не скрывал от нее своих дел. Зато таил ото всех других и махинации, и свои приобретения. И старался пустить людям пыль в глаза, проживая со своей женой скромную жизнь.
Сколько себя помнила Зоя Павловна, столько помнила свои старые туфли, чиненные и перечиненные десятки раз. И старые ботинки мужа, на которых он менял лишь набойки и шнурки. К слову, в этих же ботинках он и на аукционы летал, и скупал драгоценности. В них его и похоронили. Так он попросил.
Одевались более чем скромно. Ездили на стареньких, вечно фыркающих «Жигулях», в гости никого не звали, сами не ходили. Никогда не хвастались тем, что копили и хранили. Но…
Но, видимо, информация откуда-то просочилась, потому что Зоя Павловна позавчера почувствовала за собой слежку.
Это было странное ощущение. Она шла себе из магазина с бутылкой молока и килограммом гречневой крупы. На ходу размышляла, кому из дальних родственников она могла бы завещать сокровища, которые они с мужем собрали за долгие годы совместной жизни. Потому что жить без него оказалось страшно тоскливым занятием. Некому было готовить, не о ком было заботиться. Подруг не имелось. С соседями они не дружили, лишь вежливо здоровались. Потому что сближение непременно повлекло бы за собой обоюдные визиты в гости.
– А этого допускать никак нельзя, Зосенька, – волновался ее супруг, когда соседи по лестничной клетке слишком уж настойчиво принялись навязывать им дружбу. – Они увидят наши сокровища и сразу поймут…
Зоя Павловна испуганно округляла глаза и никогда не спорила.
Конечно, все сразу поймут, что вся их жизнь с мужем была полным притворством. Они многие годы разыгрывали из себя скромных пенсионеров, когда их квартира давно уже превратилась в музей дорогих вещей.
Дорогих бесполезных вещей!
Так она неожиданно начала думать пару недель назад, проплакав несколько часов от одиночества и тоски.
Зачем ей все это? Что сделает ее счастливой: горы ненужных драгоценностей, подлинники кисти великих мастеров, антикварный фарфор? Совсем ей это не нужно. И если честно, она бы с радостью избавилась от всего этого добра, тяжким грузом угнетающего ее. А после того как по Москве поползли слухи о грабежах с убийствами, Зоя Павловна и вовсе потеряла покой.
Она ведь даже не могла пригласить к себе специалистов, чтобы установить сигнализацию! Где гарантии, что не приедут мошенники? И кто может с уверенностью сказать, что
