Через несколько минут я подошел к кабине Биммо Бонора и услышал, как он заключает с клиентами пари семь к одному против Искрометного. Он собирал с них деньги в полной уверенности, что платить ему не придется.
С довольной улыбкой я забрался на самый верх трибуны и оттуда следил за заездом. Искрометный растерзал всех оппонентов еще на препятствиях и нахально пришел к финишу с форой в корпусов двадцать. Посмотреть бы сейчас на мистера Бонора — как ему такой результат?
Теперь надо не попасться на глаза черноусому — мало ли что взбредет ему в голову! Я перешел в сектор с дешевыми местами и проторчал там двадцать томительных минут. Потом пробрался к воротам, через которые выводят лошадей, и к началу последнего заезда незаметно проник на трибуну для конюхов.
Старший сопровождающий конюх Хамбера стоял почти на самом верху трибуны. Я довольно грубо стал проталкиваться еще выше и наступил ему на ногу.
— Куда ты прешь, как на буфет?! — рявкнул он, глядя на меня малюсенькими, как дырочки для шнурков, глазками.
— Извини, старина. У тебя мозоли?
— Не твое собачье дело, — огрызнулся он. Все идет как надо, теперь он меня запомнит.
Я погрыз ноготь на большом пальце.
— Ты случайно не знаешь, где тут старший сопровождающий конюх Мартина Дэвиса? — спросил я.
— Вон он в красном шарфе. А тебе зачем?
— Работу ищу, — буркнул я и, не дав ему сказать ни слова, стал проталкиваться по ряду к человеку в красном шарфе. Из их конюшни в сегодняшних скачках участвовала только одна лошадь. Я тихо спросил его, не две ли лошади от них скачут, он покачал головой и ответил «нет».
Уголком глаза я заметил, что этот отрицательный ответ не прошел для старшего конюха Хамбера незамеченным. Итак, зерно посеяно, это хорошо. Я досмотрел заезд (лошадь Хамбера пришла последней) и, стараясь никому больше не попадаться на глаза, уехал с ипподрома.
В воскресенье вечером я отправил Октоберу отчет о разведывательной службе Биммо Бонора.
На День благодарения в Стаффорде одна из лошадей-участниц первого заезда — это был облегченный стипль-чез, — взяв последний барьер четвертой, неожиданно взбрыкнула, сбросила жокея, кинулась прямо сквозь внутреннюю ограду и бешеным галопом понеслась по жесткой траве в центральной части круга.
Ступеньки позади комнаты для взвешивания, с которых я наблюдал эту сцену, продувались всеми ветрами. Стоявший рядом со мной конюх, как следует выругавшись, побежал вниз ловить лошадь, однако она, будто обезумев, носилась из одного конца круга в другой, и бедняга конюх, а вместе с ним тренер и еще десяток добровольцев изрядно помучались, прежде чем поймали ее за уздечку. На это ушло добрых пятнадцать минут. Наконец они с обеспокоенными лицами провели лошадь мимо меня в конюшню при ипподроме. Гнедой жеребец, самых средних возможностей.
Несчастное животное обливалось потом и было взвинчено до предела. Ноздри, да и вся морда в пене, глаза дико вращаются — вот-вот вылезут из орбит. Лошадь трясло как в лихорадке, уши прижались к голове, казалось, она кинется на любого, кто посмеет приблизиться к ней.
Из программы я выяснил, что звали ее Супермен. В число моих одиннадцати лошадей она не входила, но я был абсолютно уверен — она двенадцатая в этой серии. Все симптомы налицо: взмыленный вид, внезапное буйство, и произошло это в Стаффорде во время облегченного стипль-чеза. Итак, двенадцатая попытка. Но на сей раз неудачная. Бекетт прав: реакцию лошади на это таинственное средство едва ли с чем-то спутаешь. В жизни я не видел скакуна в таком ужасном состоянии. «Возбужденные победители», о которых я читал в газетных вырезках, — это очень слабо сказано. Супермену, видимо, дали слишком большую дозу. А может, такую же, как одиннадцати его предшественникам, но для его организма она оказалась чрезмерной.
Ни Октобера, ни Бекетта, ни Мэкклсфилда в это время в Стаффорде не было. Остается надеяться, что, хотя это и был День благодарения, обещанные Октобером профилактические меры приняты, потому что не могу же я вылезать сейчас со своими предложениями и приставать к официальным лицам — сразу себя рассекречу. Очень важно, брали ли анализы на допинг перед заездом, принимались ли другие меры предосторожности. Надо немедленно опросить жокея — каковы его впечатления, проверить, заключались ли подозрительные сделки, и, наконец, выяснить, нет ли повреждений на шкуре лошади.
Супермен спокойно взял все препятствия на дистанции. А не значит ли это, что действие возбуждающего средства связано с последним барьером, что оно начинается при приближении к нему или сразу после его взятия? Ведь именно здесь лошадь взбесилась и, вместо того чтобы выиграть заезд, выбросила жокея из седла и сошла с дистанции. Именно здесь силы ее удесятерились, а до финиша оставалось почти четыреста метров, и она вполне могла бы мощным спуртом обойти идущих впереди лошадей.
Единственным человеком на ипподроме, с которым я, не вызывая подозрений, мог поговорить на эту тему, был конюх Супермена, но он, видимо, все время находился возле лошади и никак не выходил из конюшни. Что ж, начну пока готовить почву для перехода к Хамберу.
К этой встрече я как следует подготовился: волосы не причесаны, на остроносых штиблетах грязь, воротник кожанки поднят, руки в карманах, угрюмое выражение лица. Опустившийся тип, ни дать ни взять. Я чувствовал себя таковым.
От Хамбера на День благодарения скакала только одна неказистая с виду лошаденка — в четвертом заезде. Перегнувшись через ограждение, я наблюдал, как старший конюх Хамбера седлает лошадь. Сам Хамбер стоял рядом, опершись на палку с большим набалдашником, и давал указания. Я пришел сюда специально, чтобы поближе посмотреть на него. Что ж, вид у него обнадеживающий — такой способен на любое зло — и в то же время пугающий — ведь мне придется выполнять все, что он скажет.
Крупное тело его было упаковано в прекрасно сшитое короткое пальто из верблюжьей шерсти, ниже виднелись темные брюки и начищенные до блеска туфли. На голове — посаженный прямо котелок, а на руках — светлые, но чистые перчатки из свиной кожи. Лицо крупное, но не расплывшееся, а собранное, жесткое. Ни тени улыбки, рот словно защелкнутый капкан, от крыльев носа к подбородку идут две глубокие складки. Наверное, порядочный самодур.
Конюх, державший голову лошади, явно нервничал. Без преувеличения я бы сказал, что у него тряслись поджилки. Словно запуганное животное, он бросал на Хамбера настороженные взгляды и старался по возможности прятаться от него за лошадью. Это был худющий, забитого вида паренек лет шестнадцати, даже, кажется, недоразвитый.
Старший сопровождающий конюх, большеносый хмурый мужчина средних лет, не спеша поправил седло и велел конюху вести лошадь к месту приготовления участников. Хамбер пошел следом. Он страдал легкой хромотой, почти незаметной благодаря палке, и шел вперед по прямой линии, словно танк, перед которым все обязательно расступятся.
На трибуне для конюхов я как бы случайно встал прямо перед старшим сопровождающим конюхом Хамбера и во время затишья перед началом заезда попросил стоявшего рядом незнакомого конюха одолжить мне денег. Как и следовало ожидать, парень с негодованием послал меня подальше, причем достаточно громко, и старший конюх Хамбера, конечно, все слышал.
На финишной прямой лошадь Хамбера выбилась из сил и закончила заезд предпоследней. Это никого не удивило.
После этого я расположился у выхода из конюшни — решил дождаться конюха Супермена, но он появился только через полчаса, после окончания пятого заезда. Я сделал вид, что как раз проходил мимо, и зашагал рядом с ним.
— Ну, приятель, тебе не позавидуешь. Лошадка-то у тебя с норовом... — бросил я пробный шар.
Он спросил, из чьей я конюшни. Инскипа, соврал я, и он сразу успокоился и согласился, что после всей этой катавасии невредно выпить чашечку чайку.
— Что же она у тебя, каждый раз такой шухер наводит? — спросил я, жуя бутерброд с сыром.
— Нет. Обычно она с ног валится от усталости. Да сегодня вообще весь день сплошные фортеля.
— Какие фортеля?
— Во-первых, перед заездом у всех лошадей стали брать пробы на анализ. Перед заездом! Что за дела такие? Что толку от анализов перед заездом? Ты когда-нибудь такое слышал?
Я покачал головой.
— Ну вот, начался заезд, мой старина Супер идет как всегда и вдруг ни с того ни с сего за последним барьером как взбрыкнет и давай метаться, словно черт за ним погнался. Я и раньше замечал, что у него нервишки шалят, но тут он такое вытворял, когда мы его наконец словили! Хозяин здорово струхнул. Супер выглядел, словно ему вкололи хорошую порцию, и хозяин сразу засуетился, затребовал проверку на допинг, а то ведь потом стюарды скажут, что это его рук дело, да и лицензию к чертовой матери заберут. Ну, пару ветеринаров сразу прибежали, давай у Супера всякие пробы брать... А он, смех смотреть, знай свое — так и норовит заехать им копытом... Наконец изловчились, дали ему какое-то успокоительное. Как мы его домой повезем, понятия не имею.
