Ознакомительная версия.
— Три чего? — продолжил бестолковиться сонный Степан. — Дня или ночи?
— Да ночи, ночи!
Чтобы укрыться в той комнатке, где ей предоставили ночлег, нужно было пройти мимо него, но она не могла. Не могла, потому что он абсолютно голый. И еще потому что спросонья, кажется, почти ничего не соображал. И одни они были к тому же! Совершенно одни под этой крышей. Неужели ему так трудно было это понять?! Неужели не догадывался, что она так стесняется, что у нее даже слезы выступили. И в голове сделалось горячо, и во рту сухо. А щеки наверняка горят в темноте, как глаза у собаки Баскервилей.
Он ничего не понимал. Ничего! Мало того, не дал ей пройти, вовремя убравшись туда, куда следовал. Так теперь еще и пошел прямо на нее. Сам идет и приговаривает:
— Что это ты, Верещагина, совсем спать перестала? То утром звонишь чуть свет. То ночами блудишь. Мы так не договаривались. Ну, в чем дело? Идем, я тебя провожу до кроватки, а…
Он схватил ее за онемевшую руку и потащил за собой, бесстыдно светясь в темноте голыми ягодицами.
Как она не умерла прямо там, на пороге своей комнатки, Татьяна размышляла весь остаток ночи. Пока мутная серость осеннего утра не сморила ее, наконец, и она не забылась коротким беспокойным сном, все размышляла и размышляла.
Она же должна была хотя бы в спасительный обморок упасть. Упасть и ничего не видеть. Не упала!
И когда он к дивану ее подвел, шла как миленькая. И когда одеяло откинул и толкнул ее на подушки, осталась жива. И когда, склонившись к ней, начал подтыкать со всех сторон под нее одеяло, даже глаз не закрыла. Всхлипнула, правда, нечаянно, но зажмуриться и не подумала.
Степан ее неожиданный всхлип расценил по-своему, пробормотал дежурное: все будет хорошо — и вдруг поцеловал ее в лоб. И ушел, плотно притворив за собой дверь. А Татьяна снова всхлипнула и прошептала потрясенно:
— Господи, что со мной?! Куда я качусь?!
Понятие «голый мужчина» было для нее совместимо только с браком. Светка сотню раз предлагала и поставляла ей потенциальных ухажеров, все было безрезультатно. Татьяна не клюнула ни на одного. А там были не только разведенные. Случались и порядочные холостяки, и вдовец однажды случился. Они выезжали за город, пили, жарили шашлыки, катались на байдарках, танцевали, но и только. Нет, врет. Прецедент все же имел место. Однажды был гостиничный номер. И после жарких — с его стороны — поцелуев они по очереди приняли душ. Он пошел первым и вышел оттуда распаренный, с мокрыми волосами и розовыми щеками. Торс его по самые колени опоясывало огромное банное полотенце.
— Ты давай там, дорогая, не задерживайся, — жарким баритоном пробормотал он, когда Татьяна бочком, бочком двинулась мимо него в ванную. — Я весь горю!
Ему пришлось потухнуть тут же, поскольку мимо ванной она ринулась к входной двери.
Она не смогла!
Он кричал что-то ей в след. Разобрала она только идиотку. И на том спасибо. Светка потом выразилась более колоритно. И предрекала ей одинокую безрадостную старость. Татьяна молчала в ответ, зная, что попытки она больше не повторит. Но когда Степа толкнул ее на диван и потянулся вдруг к ней, она всхлипнула совсем не от страха, нет. Она поняла, что.., смогла бы. С ним. Ни с кем другим. А вот с ним смогла бы.
— Он очень плохой парень, Таня! — прошептала она, как заклинание, перед тем как уснуть. — И тебе нужно держаться от таких парней подальше.., так всегда говорила мама…
— Да, да, Кирюня. Дело дрянь совсем. Ну, а что я?! Я же не Тарзан, в темноте не вижу. И звука летящего на меня кулака не слышу. Я не знал, что так выйдет. Таня? Спит твоя Таня!
Верещагина приоткрыла один глаз и тут же потянулась за часами. Ого! Почти полдень. Вот это она разоспалась после ночного Степиного стриптиза. Нужно вставать. Он что-то опять сердит, кажется. Разговаривает с другом и с чего-то называет ее его Таней. С чего это? Неужели он решил, что она сможет… Хотя ему-то точно все по барабану. Забывать не стоит.
Сердитый голос Степана внезапно стих где-то за дверями гостиной. Татьяна только успела стянуть через голову ночнушку, оставшись в одном белье, когда дверь отшвырнуло в сторону.
Это, конечно же, Степа со своей нелепой привычкой колошматить по двери растопыренной ладонью! О том, что нужно стучаться, входя к дамам в комнату, он, конечно же, не имеет ни малейшего представления.
— Я у себя дома, — хмуро ответил он на ее возмущенный возглас и не сделал ни единой попытки покинуть комнату или отвернуться. — Едем к Кирюхе на дачу.
— Зачем? — Ее немного задело, что смотрит он на нее холодно и равнодушно.
Разве можно было так смотреть, когда на ней белье за триста долларов, да и то, что под бельем, заслуживало внимания?! А ему.., все по барабану, опять ведь забыла.
— Он зовет нас к себе в гости. Устраивает такой ответ? — Степан отошел к окну и принялся рассматривать ее теперь уже оттуда.
— В гости? С чего это? — У нее заметно тряслись руки, когда она натягивала на себя свитер и джинсы, и даже голос немного дребезжал. — Не собираешься же ты устраивать мою личную жизнь?
— Личную — нет. А вот просто о твоей жизни я думаю, как ни странно, — ответил он с непонятной ухмылкой.
— Да? И что же ты о моей жизни думаешь, если не секрет? — Волосы тут же наэлектризовались от воротника свитера; врут, безбожно врут все рекламные ролики о шампуне, утверждающие, что будет как раз наоборот.
— Да вот хотелось бы тебе ее сохранить для начала. А там посмотрим… Идем завтракать. — И ушел, оставив ее с летающими вокруг головы волосами и красным от злости и смущения лицом.
— Скотина! — прошептала ему вслед Верещагина и тут же поразилась.
Она вообще-то ругалась очень редко. Светка та — ругалась. Ее Татьяна слушала иногда даже с удовольствием, а чтобы сама… А тут вдруг… Может, она подобным образом начинает раскрепощаться? А что? Пережила же она ночь в обществе обнаженного мужика, одной мысли о чем она не допустила бы никогда прежде. Может быть, это как раз и есть первый шаг на пути к этому самому раскрепощению, в отсутствии которого ее упрекнула собственная дочь?
Степан сидел спиной к двери и завтракал. То, что он приготовил и для нее тоже, немного смягчило ее внутреннее возмущение от его некорректного поведения. Сначала голышом по дому бродит, потом врывается к ней без стука. Хорошо, что у нее ума хватило не снимать белье на ночь…
— Надеюсь, омлет моего приготовления съедобен, — пробормотал он, отодвигая от себя пустую тарелку. — А если нет, то ешь, что хочешь.
— А пироги? — Татьяна села к столу.
— Нету пирогов. Я их съел. — И, поймав ее недоверчивый взгляд, еще раз подтвердил:
— Все съел. А ты, Верещагина, хоть и принцесса, а готовишь, я тебе скажу… Отлично просто готовишь!
— Кто, кто?! Принцесса?! Я??? — Татьяна едва не поперхнулась омлетом, тот, кстати, был весьма недурен; он не переставал ее удивлять, этот плохо воспитанный парень. — Разве принцессы пашут с утра до ночи на строительных фирмах, чтобы содержать себя, ну и семью соответственно? И с чего ты вообще взял такое?
— Ну… Ты вся такая беленькая, утонченная. — Он ухмыльнулся противно и неопределенно, из чего нельзя было сделать выводы, звучит ли это обвинением или как раз наоборот. — Пальчики изящные, аж светятся. Представить себе, как они держат поварешку, нож или чистят картошку, очень затруднительно. В детстве и юности наверняка музыка, танцы и прочая дребедень, поставляемая мамашей. Никаких тебе косячков, тусовок до утра и песен под гитару у костра. Не бунтовала наверняка никогда. Послушание, покорность и еще раз послушание. Так ведь?
— Пальчики… — Татьяна отставила руку в сторону и чуть шевельнула пальцами. — Светятся они от маникюра, кстати, не мешало бы обновить. Картошку чистить умеют, представляешь! И много чего еще умеют… А что касается бунта… Был бунт! И еще какой!
— Да ты что? Посмела сказать своей маме — нет?! В жизни не поверю! Как же ты взбунтовалась, Верещагина? Отказалась сходить в магазин? Или попросила перевести себя из спецшколы в обычную?
Наконец-то она поняла, что он просто-напросто над ней издевается. Злится с чего-то и подначивает ее. Только вот на что — вопрос.
— Отстань, Степа, — попросила она, совершенно раздумав делиться с ним воспоминаниями отрочества, склонилась над тарелкой и завтрак заканчивала в полном молчании.
Он тоже больше не возобновлял попыток к ней прицепиться. Мрачнел, насвистывал что-то без конца, не подозревая, как это ее раздражает. И молчал.
Из дома они вышли в полном молчании. Степан тащил огромную корзину, доверху набитую провизией. Татьяна в сборах не участвовала, но видела, как он укладывает туда пару бутылок с красным вином, яблоки, сыр и что-то еще в красивых шуршащих упаковках.
— На чьей машине поедем? — нарушила она молчание, в нерешительности топчась на пятачке перед своей «Маздой».
Он хмуро оглядел ее машину, снова отчего-то скривился и кивнул ей на свою:
Ознакомительная версия.
