Это была неудобная примета: люди, побывавшие на войне, знают, как выглядят следы от пулевых ранений. Правда, Семен не был на войне. Тут я заметил, что совсем недалеко от нас расположилась Клавдия Ищенко. Она смотрела в нашу сторону. Рядом с ней лежал, опираясь на локти, мужчина лет сорока, очень черный, худой. Он что-то со смехом говорил ей. У него в головах была сложена форменная одежда: военный. “Она как из тюрьмы вырвалась”, — подумал я.
Она приглашающе помахала мне рукой.
Я, наоборот, развел руками, показывая, что я, дескать, никак не могу подойти, сижу в компании. Быстрицкая заметила нашу пантомиму. И я продолжил тему “Ищенко”, играя в основном на Семена, — тот он все-таки Семен или не тот?
— Жена убитого, — сказал я. — То есть вдова. Она была намного моложе его и, кажется, рада его смерти. Меня, познакомили с ней сегодня, — соврал я.
Но Семен никак не отреагировал. Зато Быстрицкая повернулась и стала внимательно разглядывать ее.
— Можно подумать, что вы видите перед собой врага, — заметил я.
— А вы слишком быстро заводите знакомства! — ядовито отпарировала она. — Она сильно красится. И у нее уже шея морщинистая.
Я вдруг почувствовал страшную усталость: вчера и сегодня, каждую минуту, я ставил окружающим меня людям ловушки и находился в постоянном напряжении. Мне захотелось побыть одному. Заплыть далеко в море.
Я вытащил из кармана брюк часы. Было четверть двенадцатого.
— Пойду погружу свое белое тело в воды Балтийского моря.
Я быстро миновал мелководную зону, где резвился основной состав купающихся. Потом оттолкнулся ногами от дна и пошел ровным сильным брассом.
Я отплыл далеко и перевернулся на спину. Берег превратился в узкую полоску. “Сразу обратно, — подумал я. — Нужно быть пунктуальным и произвести хорошее впечатление на Суркина. Хотя, может быть, сегодня его придется брать и все это ни к чему”. Но я вовсе не был уверен в этом. Я передал через сотрудника для Валдманиса все, что знал, и сказал, что позже, вечером, сам появлюсь в горотделе. Суркин уже, конечно, под наблюдением. Но мне казалось, что до развязки далеко.
Подплывая к берегу, я снова почувствовал себя собранным и напряженным. “Порядок”, — подумал я. Я вышел на пляж и осмотрелся.
Худой военный поливал Клавдию Ищенко водой из резиновой шапочки. Она хохотала и отбивалась. Быстрицкая с Семеном о чем-то горячо спорили.
Увидев меня, они замолчали.
— Пардон! — сказал я, подходя. — Не хочу мешать вашей задушевной беседе и сейчас смоюсь. Только брюки надену.
— Чего вам не сидится? — внезапно рассудительным тоном хозяина, уговаривающего гостя побыть “еще капельку”, сказал Семен.
С каждым из них порознь мне было о чем поговорить, ко общая беседа меня не устраивала.
— Дела, брат! Надо подумать о личной жизни. В смысле денег. Хлопочу насчет работы, — сказал я скороговоркой, потому что уже было пора идти к Суркину.
У подъезда с табличкой “Управление экспедиционного лова” я все-таки помедлил: хотел оглядеться.
Улица была обсажена старыми тополями. По мостовой катился пух. Напротив, в одноэтажном домике — “Парикмахерская”. Там было пусто, окна раскрыты, и мастер в ожидании клиентов сидел на ручке кресла и щелкал возле лица ножницами, подстригая воображаемую бороду. Ему было лет семнадцать. Фасад домика, как и стены многих зданий в городе, был испещрен следами пуль, похожими на отметины после оспы. Немцы отчаянно сопротивлялись в сорок четвертом, предчувствуя конец. При въезде в город цепью стояли обвалившиеся доты — я видел их из окна автобуса, когда ехал с аэродрома, — это были остатки линии обороны.
“Теперь все это принадлежит истории: блиндажи заросли крапивой и лопухами, ребятишки играют там, наверное, в прятки, — подумал я. — Принадлежит, да не совсем: моя работа мало походит на работу историка”.
Возле подъезда толпились рыбаки.
— Ваньку Шилова знаешь? Списался, на берегу вкалывает!
— И я спишусь. Надоело море — во как!
— Угу. Фурункулы там всякие, ревматизм…
Я вошел в подъезд.
Перед дверью с цифрой 7 я остановился. На табличке были три фамилии: “Вишняускас Р.М., Шипко Е.К., Суркин Ю.П.”. Я толкнул застекленную матовую дверь и оказался в комнате, напоминавшей клетушку. Три стола, на каждом — кипы картонных папок “Дело №…”. В углу сидела женщина и сердито стучала на машинке.
— Юрий Петрович? — коротко, чтобы не мешать, спросил я.
— Вышел! — так же немногословно ответила она, на момент оторвавшись от клавишей и взглянув поверх машинки на меня.
— Скоро будет?
— Он мне не докладывал.
Я ей не понравился.
На подоконнике стоял аспарагус. Я потрогал пальцем землю в горшке: она была совсем сухая.
— Поливать надо, а то помрет, — посоветовал я. — Когда же он все-таки будет?
— Я знаю, что надо поливать растение, а то оно погибнет. — Женщина достала платочек с кружевцами и яростно высморкалась. — Я вам сказала, что не знаю когда будет Юрий Петрович!
Я уставился на нее.
— Что еще?
— Где вы простудились в такую жару?
Она обиженно отвернулась.
— А вы, наверное, Шипко Е-Ка. — продолжал я заинтересованно. — Потому что Вишняускас и Суркин — это мужчины, тут не может быть сомнения. На вашу долю как раз остается Шипко. Только вот, что значит Е-Ка?
Тут вошел Суркин.
— Вы меня ждете?
— Мне нужен Юрий Петрович Суркин.
— Значит, меня.
— Здравствуйте! — сказал я слегка застенчиво. — Мне вот Генрих Осипович сказал…
— Вы от Буша? Отлично. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Не обращайте внимания на нашу тесноту. Извините, что вам пришлось обождать.
Я сел, но разговора не начинал, косясь на женщину и делая вид, что стеснен ее присутствием.
— Я выйду, а то еще помешаю молодому человеку, — язвительно сказала она.
Мой расчет оправдался. Я предпочитал говорить с Суркиным наедине и сделал для этого все. Женщина выплыла из комнаты, прямо держа голову, и напоследок хлопнула дверью.
— С характером товарищ! — уважительно сказал я.
— Не обращайте внимания.
Теперь я мог разглядеть его. Он был в светлой рубашке, щуплый, одна рука заметно тоньше другой. Он был, несомненно, нервен, импульсивен по натуре, но сейчас он не напоминал того испуганного человека, который подглядывал в приоткрытую дверь, когда я уходил от Буша. “А в утро убийства он “протек” на своего соседа”, — почему-то вспомнил я.
— Нуте-с, вы мне подробно объясните, пожалуйста, что вы хотите, — попросил он, упираясь локтями в стол и подводя сложенные руки под подбородок.
Я объяснил.
— Решили поплавать? Поглядеть, что за штука такая — море?
Я сказал, что так оно и есть, но еще я очень нуждаюсь в заработке.
— От денег еще никто и никогда не отказывался, хе-хе! Значит, вы учитесь?
— Да.
— Вы знаете, что в море выйти не просто? Необходимо выполнить всякие формальности. Как-то: требуется характеристика из вашего института, как для выезда за границу.
— Вот!
Я вынул из кармана характеристику, заверенную в Кировском районе города Москвы (ее прислали в комитет фельдсвязью вместе с остальными документами), развернул и положил перед ним на стол.
Он прочитал ее два раза, посмотрел зачем-то на бумагу с обратной стороны и сказал:
— Все в порядке. Печати есть, подписи есть. Все как следует. Но этого мало. У вас прописочка московская?
— Конечно.
— Я не могу дать вам работу в нашем городе. Вам нужно было оформляться по месту жительства.
Нет, он не зависел от Буша, как мне показалось вначале. Во всяком случае, он был далек от намерения выполнить его просьбу.
— Но в Москве нет Балтийского моря, Юрий Петрович, — возразил я.
— Все понимаю, товарищ Вараксин. Все. Но помочь не смогу. Не имею никаких прав.
— Как же так! — настаивал я. — Мне нужно устроиться на работу временно, я студент. Неужели ничего нельзя сделать?
— Выходит, что нельзя.
— У меня есть отношение! — “вспомнил” я. И вытащил из кармана письмо на бланке. — Я в комитет по рыбному хозяйству обращался. Там отнеслись ко мне сочувственно и вот написали: просят помочь.
— Союзный комитет? — спросил Суркин и взял письмо. — Мы в системе. Это наше начальство. Это другой разговор, что же вы сразу не сказали? Так, Радин подписал. Знаю, как же! Вы у него были?
— Да. Рассказал о своем студенческом житье-бытье. Он очень внимательный человек.
— Да, да! И отличный, прямо-таки отличный руководитель!
“Вот жучок!” — подумал я про Суркина.
Казалось бы, прямого отношения к нашему делу эта беседа не имела. Зато теперь у меня было представление о Суркине — недостаточное, чтобы делать выводы, но все-таки кое-что. Он вовсе не походил на Кентавра. Но и то, что Ищенко убит Кентавром, было пока теоремой, для доказательства которой не хватало исходных данных. “Но есть еще кастет”, — подумал я.
