Ни на что особенно не надеясь, я завернула за угол поликлиники, потом еще раз — и оказалась в небольшом замкнутом дворике. С трех сторон его ограничивали: само лечебное учреждение (вернее, высотный жилой дом, в котором оно занимало два первых этажа), основательный бетонный забор и торец пятиэтажки — «хрущевки». С четвертой стороны сюда примыкал зеленый тенистый дворик еще одного жилого дома, отгороженный шлагбаумом из стальной трубы. Таким образом, единственным въездом-выездом был тот, по которому я только что прошла и которым в пятницу выскочила та самая «скорая».
В самой середке дворика красовались несколько ржавых мусорных баков. В них уныло рылась большая желтая дворняга.
— Ты что тут, дочка?
Я обернулась на голос и увидела невысокого согнутого старичка, видимо, только что вышедшего на заднее крылечко поликлиники. На нем был засаленный белый халат и, невзирая на жару, серые валенки с галошами.
— Ищешь кого? — В его слезящихся добрых глазах за толстыми стеклами роговых очков явственно прочитывалось желание помочь или хоть пообщаться. Это было очень кстати.
— Ищу, дедушка. Мальчик у меня потерялся, сынок. Темненький такой, в синем костюмчике. Может, видели?
— Да ну?! Нет, дочка, такого не видал. И что это за напасть такая — ребятишки то и дело теряются… Тут вот давеча — в пятницу то есть, на той неделе — у одного парня тоже мальчонка пропал. Привел к дохтуру, оставил одного внизу на минутку, вернулся — ан мальчонки-то и нет! Уж как убивался, сердешный… Женщины наши сказывали. Я, дочка, здесь работаю в полуклинике. Сторож я… Ну так вот, значит, в пятницу. Я как раз, грешным делом, к Петровичу забежал по-соседски: супруга его, покойница, год как преставилась, Царство ей Небесное… Так вот в пятницу, почитай, годовщина-то и была Матрене Тимофевне. Сидим мы, стало быть, с Петровичем на кухоньке… Да вот оно, окошко-то, гляди. — Он махнул рукой в сторону «хрущобы». — На первом этаже, аккурат сюда глядит. Квартирки-то наши рядом: у Петровича первая, у меня — номер два…
— Так, значит, вы перед самым окошком сидели, дедушка? — осторожно вставила я. — И что же — не видели того мальчика?
— Да ты, дочка, слушай! Я ж тебе про это и толкую. Сидим, значит, и все у нас как положено: поллитра — самогонка, стало быть, — картошечка, огурчики соленые… Тут как раз и в картишки решили перекинуться. Вдруг глядь — вкатывает во двор «скорая». Батюшки, что ж это стряслось, думаю? У нас, знаешь, редко, чтоб «скорая» — полуклиника ведь, не больница. Да если и случается, так к парадному-то удобнее… Ну вот, думаю себе, не побежать ли разузнать. Да не успел: только «скорая» подкатила, как вот из нашей дверки, вот отсюдова… — дедок указал себе за спину, — выскакивает краля с ребеночком на руках — и шасть в машину! А из кабины, рядом с шофером, мужик выскочил, дохтур, стало быть, — в белом халате. А лицом навроде как татарин, плотный такой. Дверку им открыл, посадил в машину-то, захлопнул, сам на место запрыгнул — и поминай как звали… Чуть бачки не сшибли! Уж больно скоро все случилось, дочка. Честно тебе скажу: не понравилось мне все это, ой как не понравилось… Подозрительно потому! Очень уж они спешили, краля все оглядывалась, будто боялась, что гонится кто за ней. Знать, дело тут нечисто, вот что я тебе скажу!
Старичок многозначительно уставился на слушательницу, ожидая соответствующей реакции. Реакция на заставила себя ждать:
— Вот это да! А дальше-то что было, дедушка?
— А вот и дальше! Дальше, минут этак через пяток, выскакивает отсюдова же парень. Мужчина то есть, — уточнил мой собеседник. — Видный такой, все при нем. Да только на самом лица нету! Выбежал, по сторонам глянул — ищет, значит, мальчонку, — да и побег: сперва вон к сто пятьдесят шестому дому, апосля вот здеся на улицу выскочил. Видать, у старушек на лавочке расспросил, что мальчонка там не пробегал, да и дальше… Я, значит, опять подхватился, хотел побежать, обсказать ему, сердешному, что да как, — да куда там! Умчался что твой ветер, ноги-то молодые, длинные. Петрович говорит: сиди уж, старый, куды тебе… А опосля уже женщины в полуклинике сказывали: искал он, бедолага, сыночка-то, искал, да так и не нашел. А как найдешь, если краля-то — фьють… Сбежала с полюбовником! — Открыв мне эту страшную тайну, дед назидательно поднял скрюченный указательный палец.
— А как выглядела эта краля, дедушка?
— Как выглядела? Ну, как выглядела — так и выглядела… Я ее толком-то и не разглядел. Говорю ж тебе, быстро она в машину сиганула, да и ребеночек на руках… Навроде девка справная. Во, вспомнил! Волос рыжий у нее был, точно! И очки черные. И одежа тоже — платье то есть. А ты ее знаешь, что ли? — Старик заподозрил неладное.
— Может быть, может быть… — Я уже почти не скрывала свою заинтересованность. — А ребеночек — его вы разглядели?
Видя, что мой добровольный информатор в замешательстве, я достала из сумочки фотографию Антоши и показала ему:
— Этот ребенок, дедуля, родненький вы мой?..
Старик принял снимок дрожащей рукой, сдвинул очки на кончик носа и долго разглядывал, склоняя голову то на один бок, то на другой. Я уже потеряла всякую надежду.
— Ангелочек! Чистый ангелочек… Похож. Да. Похоже, он! Головка светленькая, это точно. Только… он ведь навроде как спал у нее на руках, дочка. Личико-то я, считай, и не видел.
— Дедушка! — Я почти молитвенно протянула к нему руки. — Конечно, номер машины вы не разглядели…
Мое детективное начало не верило своим ушам!
— Правда, не весь, — продолжал старик, — только цифирьки. А все Петрович, черт глазастый, — даром что восьмой десяток разменял! Смотри, говорит, Ваня — меня Иван Иванычем зовут, — у меня на руках три шестерки, и номер на «скорой» — тоже три шестерки!
Чудно, говорит. Нехороший, говорит, номерок, «диавольский»… Ой, дочка, что-то я тебя заболтал совсем, а у тебя тоже сынок убег, искать надо, поди, а?
— Иван Иваныч, миленький, спасибо вам! Найду, обязательно найду! — Я от всего сердца чмокнула старика в сморщенную щеку, пахнущую старостью, и шмыгнула мимо него в помещение, оставив наблюдательного сторожа в состоянии столбняка.
Мне понадобилось еще полчаса, чтобы осмотреть единственную достопримечательность «полуклинического» вестибюля — отгороженную тонкой металлической сеткой и утыканную неживой растительностью вольеру, в которой порхали две пары волнистых попугайчиков (слава Богу, натуральных), и убедиться, что Антошу могли отсюда вывести (или вынести) только через черный ход. И, конечно, я успела познакомиться с девушкой Светой, хозяйничающей в регистратуре.
Света оказалась полной противоположностью девушке Оле, с которой я познакомилась накануне. Мне стало это ясно с одного взгляда. Поэтому я не стала ни «наезжать» на нее, ни предлагать деньги, а просто рассказала правду… Ну, почти правду. Я сказала, что мальчика шутки ради увезли друзья семьи, а мой возлюбленный жених-водитель из-за этой «шуточки» теперь может лишиться работы. И я хочу помочь своему суженому и доказать, что он ни в чем не виноват, и только от ее, Светочкиной, правдивости зависит, удастся ли восстановить справедливость.
К концу моей прочувствованной речи в глазах Светочки стояли слезы, а губы дрожали. И она выложила мне все как на духу. Собственно, выкладывать-то было почти нечего. Что она разбилась бы в лепешку, лишь бы угодить такому парню, как Григорий, — этого она мне не сказала. Но этого ей и не надо было говорить: а какая девятнадцатилетняя девчонка не разбилась бы, спрашиваю я вас?.. Но тут как на грех ввалилась целая толпища подростков, явившихся на какой-то там медосмотр. (Мой «женишок» о них упоминал.) Галдя, они встали посреди вестибюля, загородив от Светланы малыша, который сидел возле попугайчиков. А к окошку регистратуры тем временем подошел один занудный посетитель и пристал с дурацкими разговорами.
— Какой посетитель? — насторожилась я. — Как выглядел? Что говорил?
Как будто это могло иметь какое-то значение для реабилитации моего любимого… Но Света, разумеется, об этом не думала:
— Мужчина, нестарый. Ну, я бы сказала, между тридцатью и сорока. Невысокий, худощавый — по крайней мере, мне так показалось, хотя на нем был свободный костюм, бежевый в полоску. Волосы черные, прямые. Крупная родинка на щеке… да, на левой. Он был в темных очках, так что глаз я не видела, но… Что-то было в нем неприятное, я даже не знаю, что. Может быть, тонкие губы? Большой нос, заостренный, как клюв…
— И что он говорил? Пожалуйста, Света, вспомни, это важно!
— Да я очень хорошо помню. Сначала долго «подъезжал»: девушка, извините, мол, я вас оторву на минутку, хочу спросить… и так далее. Уж давно бы за это время выложил, что надо! Потом спросил, когда принимает кардиолог. Я ответила и еще сказала, что вся информация есть на стенде. А он начал длинно рассказывать, что его маленький братишка переехал к нему из другого города, потому что умер их отец, а матери малыш совсем не нужен. Я еще подумала: странно, у такого взрослого человека — и маленький брат… У мальчика, говорит, врожденный порок сердца, и его надо срочно ставить на учет…
