— Игры?
— Ну, вы знаете: кого-то привлекают ласки, разные там сюсюканья, а другие, например, наоборот, возбуждаются от разных садистских штучек — да что вам рассказывать? Сами, наверное, знаете, вы ведь такая молодая и симпатичная. Знаете, что мужчины очень странный народ, особенно в интимных вещах. Вот, собственно, и вся ужасная история, — подвела итог Лиля и впервые за время нашего знакомства еле заметно улыбнулась — у нее были маленькие, аккуратные губки, а на щеках, когда она улыбалась, появлялись ямочки.
Было видно невооруженным взглядом, что сейчас девушка нещадно врет — и про друга, и про какие-то мифические ласки. Потому что мечтает, чтобы я ее поскорее освободила и сразу же отстала. Смотрит на меня своими честными голубыми глазами — и врет, не моргая и не краснея.
Но сейчас меня больше насторожило и удивило совсем другое: в речи Лили я вдруг расслышала чуть заметную картавость. Нечто похожее я недавно где-то слышала и мысленно автоматически взяла на заметку.
Ну как же, ночная сцена в больничном дворе! Он что-то требовал, выламывал ей руки, а она отнекивалась. Ведь тогда получается, что и машина во дворе появилась не случайно — Лиля подкатила на ней глубокой ночью к психоневрологическому диспансеру, но потом вынуждена была срочно убегать своим ходом, оставив машину в тени деревьев.
Интересно, очень интересно. Вот только не ослышалась ли я насчет дефекта речи?
— Скажи: «Я сейчас говорю правду», — потребовала я от Лили, и она улыбнулась снова — наверное, моя просьба напомнила ей какую-то детскую игру.
— Я говорю правду.
Но у нее получилось больше похоже на «говою пьявду».
— Хорошо, — сказала я тогда холодно. — Будем считать, что на первый вопрос ты мне ответила, хотя и сказала неправду, соврала. Но теперь все равно перейдем ко второму вопросу. Что ты делала вчера ночью в одном из вспомогательных помещений психоневрологического диспансера? Скажешь, вчера вы с другом там тоже играли в садистов? Прямо ночью в больничном морге?
Лиля посмотрела на меня, испуганно моргая, и с ее миловидного лица медленно сползла улыбка.
— Но, прежде чем врать дальше, имей в виду, что я все и так знаю, — продолжила я тоном, который про себя называю «металл в голосе» — он особенно хорошо действует на людей слабохарактерных. — Сейчас мне просто важно тебя проверить. Вчера весь ваш разговор не только был подслушан, но и записан на пленку. Неужели ты такая наивная, чтобы полагать, что сейчас я оказалась здесь совершенно случайно?
— Значит, вы — все знаете? Вы — ФСБ? — прошептала Лиля, словно произнося заветное заклинание из трех букв. — Что же мне теперь делать?
— Говорить правду.
— Но все это получилось ненарочно, я вам клянусь, — заговорила Лиля. — Я же не знала, что он окажется таким ужасным, совершенно ужасным человеком… Ведь он был для меня учителем, чем-то вроде Бога, самым любимым человеком на свете…
— Конкретнее — кто он?
— Ну он, Лева, вы же сами все знаете. Лев Грымский. Он преподает у нас в институте психиатрию, а еще занимается парапсихологией, спецсеминар ведет. Но я его не знала, нет, точнее, знала, но совсем с другой стороны, и все же не знала, а потому…
— Так, давай все по порядку, с самого начала, — устала я слушать, как Лиля лишь напрасно захлебывается в словах и слезах и тянет время, которое было так дорого. — Как ты вообще узнала о существовании лаборатории? Ведь это большая тайна, можно сказать — государственного масштаба…
— Ой, это папочка. Он однажды проговорился. Выпил слишком много и рассказал мне о том, что только он один во всем городе знает, что на территории его больницы расположена такая штука. Он даже подписывал какие-то секретные бумаги, что будет об этом молчать, я так поняла. А потом, они же платят ему каждый месяц, так сказать, за территориальную принадлежность, только это тоже очень большая тайна…
— Кто-нибудь еще слышал ваш разговор?
— Нет, — покачала головой Лиля. — Мы были вдвоем. Как раз от нас только ушла мать — решила жить с другим человеком, и он очень переживал, был в настоящем трансе. И напился, как никогда в жизни. А потом вдруг сказал мне, что, пока эта «штука» — так назвал отец лабораторию — будет здесь работать, мы с ним сможем существовать безбедно, и нам никто не нужен, и все такое прочее.
— И он рассказал тебе тогда точно, чем занимается лаборатория?
— Ну нет, только в самых общих чертах. Он сильно тогда пьяненький был, мой папка. Может, он и сам толком не знает? Сказал только, что всякими микробами, бактериями и прочей заразой. И не разрешал мне к больнице своей лишний раз подходить, он за меня сроду слишком трясется… Вообще-то я на маму очень похожа, наверное, поэтому.
— Теперь меня интересует, как эта информация просочилась дальше. К этому самому… Льву.
— Мне не хотелось бы говорить на эту тему, — потупилась Лиля.
— Про твои желания я не спрашиваю, — резко осадила я. — Мы с тобой не на пикнике. Ты арестована. Разве ты этого еще не поняла?
Лиля растерянно посмотрела на свои до сих пор связанные руки, вспомнила про ФСБ или еще про кого-то, кто никак не давал ей покоя.
Я думала, что девушка после моих слов вновь разразится слезами, но она только один раз жалостно всхлипнула и с усилием заговорила:
— Я сама виновата, потому что влюбилась в своего учителя. Как последняя девчонка. Но в него все влюбляются. Стоит вам только увидеть его, вы бы тоже, я знаю… Но тогда я думала, что все дело в особом обаянии — ну, как у настоящего Казановы, хотя сейчас я точно знаю, что другое…
— Что ты имеешь в виду?
— Гипноз. Этот ужасный человек все что угодно может заставить сделать. Правда. И вы этого даже сами не заметите. Вы когда-нибудь видели, как уж притягивает к себе лягушку?
— Погоди, у нас мало времени, давай не отвлекаться…
— А я и не отвлекаюсь! Так вот: он совершенно ничего не делает, а только на нее смотрит. А лягушка кричит изо всех сил, прыгает, дрыгается, а все равно сантиметр за сантиметром приближается к ужу, хотя знает, что для нее это гибель. Я когда маленькой была, однажды на пруду такую сцену видела, до сих пор помню. Правда, я в ужа камень бросила, и он сразу уполз, а тут никто…
— Итак, при каких обстоятельствах вы сообщили Льву Грымскому про лабораторию? Зачем?
— Я же говорю — по глупости! Он ведь совершенно не обращал на меня никакого внимания, вот я и решила ему доказать, что у меня тоже за душой кое-что есть, всякие серьезные секреты. Мы как-то оказались в одной компании — там был папин заместитель, Виктор Петрович Бредихин, а Лев — его институтский друг. И вот когда мы с моим учителем остались наедине, я ему выдала…
— И что же? После этого он переменил к тебе свое отношение?
— В том-то и дело, что после этого, — тяжело вздохнула Лиля. — Только я теперь это понимаю, а тогда… Точь-в-точь как та лягушка на пруду.
— С какой целью он решил похитить пробирки, этот твой уж ползучий?
— Ой, не знаю. Он про это ничего не говорил. И вообще — я до последнего момента не знала, что он замыслил. Даже и сейчас в голове не укладывается.
— Хорошо, но как же удалось осуществить похищение?
— А вы сами разве не знаете? — спросила Лиля с тайной надеждой. — Может, не надо?
— Мы уже договорились о том, кто и как должен отвечать на мои вопросы, — одернула я ее снова строго. — И это не подлежит обсуждению.
— Конечно, я просто очень волнуюсь, — сразу засуетилась Лиля. — Так вот, Лев каким-то образом, наверное, через своего друга Бредихина — я уже сказала, это папин заместитель по лечебной части — сумел выследить, когда из лаборатории два раза в месяц, кажется, выходит какой-то человек, сотрудник. Я даже сама удивилась — он такой хорошенький, совсем молодой, на амурчика чем-то похож. И Лев попросил меня с ним познакомиться, как бы ненароком. Вообще-то это было нелегко, потому что папа не любил, чтоб я появлялась в диспансере, но мы все равно выбирали время, когда отца не было, и я этого парня встречала, будто ненароком.
— Поймала на свою удочку? Но как ты вообще согласилась выступить в виде приманки?
— Но я хотела у Льва научиться гипнозу! И он сказал, что у меня есть хорошие данные, что это будет первой моей серьезной проверкой, как я смогу воздействовать на другого человека, ну, на того мальчика из лаборатории…
— И как же?
— Да нет, я пока просто учусь. А на третий раз, когда мы с Валентином уже познакомились и спокойно беседовали, подошел Лев, вроде бы как случайно, и как-то его по-своему загрузил, задал определенную программу. Я не знаю, правда, как он это делает. Фантастика какая-то!
— И что же, Грымский внушил Лепесточкину при помощи гипноза, чтобы тот стащил и передал ему пробирки?
— Как я поняла, он внушил ему, чтобы тот вернулся к себе, а среди ночи взял пробирки и под утро сам принес и отдал мне в руки. Точнее, нам в руки. Валентин так и сделал. Но вчера ночью Лев разыскал меня — он был в совершенной ярости! — и сказал, что пробирки куда-то исчезли, и стал меня обвинять. Но я ничего не знаю.
