– Интересно, но…
– И ведь, но. И поэтому, но. Кстати, но. Если только, но, но, но.
– Твою мать! – рыкнул я, нервно двинув стаканом. Кисель нарисовал кровавую черту. – С меня хватит.
– Вот именно. Будешь спать в гостиной.
Я не собирался спать в гостиной. Пошел в прихожую, оделся, закинул сумку и хлопнул дверью. Пошел на автобусную остановку и просмотрел расписание. Прогулялся до следующей. Шел редкий снег большими хлопьями, мороз отполировал дорогу. Подошел автобус, я доехал на нем до редакции. Ханникайнен все еще работал. Он поднял голову, но вряд ли увидел меня по-настоящему.
Я включил компьютер, хоть знал, что незачем: ни писать, ни думать уже не получалось. Выключил, пошел на улицу в сторону центра. Перед Длинным мостом спросил себя, куда иду. Ответить не смог. Главное – идти, куда иду. Свернул и пошел по набережной. Снег летел прямо в море и исчезал в волнах. Деревья стояли голые, словно окаменевшие. На другой стороне залива Мусталахти – мрачная темнота парка Кайсаниеми, а над ним – городские огни, холодный и чистый ночной воздух. Впереди виднелась оконечность острова Силтасаари, до нее оставалось несколько десятков метров.
Это было одним из моих излюбленных мест, мое тайное место посреди городского шума. Если стоять спиной к каменным домам столетней давности и смотреть в сторону залива на район Тёёле на другом берегу, можно вообразить себя находящимся на острове. Я перешел дорогу и вышел на берег, где деревья нависали над морем. Голоса города доносились сюда совсем приглушенными. Посмотрел на небо. Снежинки кольнули холодом лицо и тут же растворились. Стоял, пока холод не заставил пойти дальше. Вышел на дорогу, свернул на повороте и увидел приближающегося ко мне широкоплечего мужчину. В нем было что-то знакомое. Повернулся обратно. Дошел до развилки, выбрал влево и увидел огни Хаканиеми. Это успокоило – я не был в мире один, но подумал, что, пожалуй, ощутил некоторое беспокойство.
Шел по направлению к огням, прочь от одиночества залива. Увидел вдалеке впереди на повороте к Круглому дому очертания все того же мужчины – образ, как будто знакомый, но не настолько, чтобы идентифицировать его. Вышел на угол улицы Саариниеменкату.
Улица пересекала одноименный мыс поперек, выходя с обеих сторон на небольшие заливы. На другой стороне улицы я увидел фигуру, которая была только что на оконечности мыса. В животе похолодело, перехватило дыхание. Она вдруг пошла по направлению ко мне, и тут я вспомнил, где я ее видел: в Суомалахти, у ворот, с остатками гамбургера в бороде. Сделал поворот на несколько градусов, перешел улицу, ощущая сердце уже под кадыком, еще пара шагов и – бар «Рюмочка».
В «Рюмочке» стоял плотный дух человеческих тел и утешения, зал был почти полон. Подошел к стойке и залпом выпил ноль пять пива и придавил его полтинником, любезно предложенным добрым барменом. Попытался объяснить себе, что произошло: либо я сошел с ума, либо за мной следят; если за мной следят, то где те, кто за мной следит сейчас? Если же я сошел с ума… Второе пиво было вкуснее первого. Бывает и так.
Нашел место на другой половине, прямо напротив сцены. Незнакомый мне дуэт двух гитаристов исполнял акустическую версию одного слезливого хита. Один из них пел на английском о том, как женщина бросила его и унесла с собой его любимую сковороду – кантри, ясное дело. Быстро осушил бокал и сходил за третьим. Пиво становится тем вкуснее, чем быстрее оно выпивается. Знал, что такая жажда не обойдется без последствий, но что с того? За мной следят, я на пороге разрыва с женщиной. Да пошло оно все к такой-то бабушке! Сделал еще один глоток и услышал у себя за спиной:
– Пришел послушать музыку?
4
Книга называлась «Люди-чудовища», это должно было немного развеять. Эмиль нашел ее в одной букинистической лавочке неподалеку от центра Хельсинки.
Он прочитал:
«Императрица Ливия отравила потенциальных соперников своего сына, а в завершение и своего мужа – Октавиана Августа. Сыновья не прибыли на похороны Ливии.
Солдаты Василия II Болгаробойца ослепили пятнадцать тысяч пленников-болгар. Их отпустили на свободу, оставив в каждой сотне по одному поводырю с одним глазом.
Андроник I Комнин приказал задушить правящего императора тетивой от лука и женился на вдове одиннадцати лет от роду. Самому ему на тот момент было шестьдесят пять лет. Когда Андроник был свергнут, толпа привязала его к деревянному блоку, бороду выщипали волос за волосом, руки отрубили секирой, выдернули зубы и выковыряли глаза.
Жиль де Ре замучил, изнасиловал и убил две сотни мальчиков и девочек. В своей пыточной он подвешивал их к потолку и привязывал к полу. Он насиловал их и выпускал внутренности. Самые красивые из отрубленных голов он оставлял себе, чтобы впоследствии насладиться их видом.
Томас де Торквемада, первый великий инквизитор объявил всех еретиков и в особенности евреев смертельной опасностью для духа Испании. Он отправил на костер более двух тысяч человек и конфисковал в свою пользу имущество и владения всех, кто был замешан в богохульстве. Признания добывались пытками: вилка еретика, вонзаясь в плоть с двух сторон, лишала сна и приводила к безумию; железная груша ломала зубы и челюсть; дыбой разрывали суставы, а потом и отрывали части тела от туловища.
Указания Владимира Ленина 1918 года: «Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев и кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин».
Усташи хорватского фашиста Анте Павелича предоставляли выжившим после массовых казней и лагерей смерти две альтернативы: смерть или принятие католичества. Некоторым выпадало и то и то. В 1941 году несколько сотен сербов были загнаны в глинскую церковь для проведения процедуры обращения. Двери были заперты, а церковь сожжена.
Мао Цзедун: «Мы должны убивать. Мы считаем, что убивать – хорошо». В то время когда китайцы переживали страшнейший голод за всю свою историю, Мао продавал зерно за рубеж и покупал на вырученные деньги оружие. Умерли 38 миллионов человек. Мао избегал принимать ванну. Говорят, что по нему ползали черви.
Лаврентий Берия обожал пытать людей. Сталин любил Берию. Берия поговаривал: «Дайте мне человека на одну ночь, и я заставлю его признаться, что он – король Англии!» Берия наслаждался терзанием жертв. Он сдирал с них кожу, засовывал в рот змей, вырывал языки, глаза и уши. То, что он сначала делал со своими противниками, он повторял затем с их семьями.
Генрих Гиммлер был тщедушным ребенком, играл в шахматы и собирал почтовые марки. Гиммлер был докучливым и эффективным бюрократом: за несколько лет он организовал холокост, унесший жизни шести миллионов человек. У него был слабо выраженный подбородок, а на чердаке хранились предметы мебели и книги, сделанные из костей и кожи загубленных евреев.
Пол Пот решил воплотить в Камбодже коммунистическую утопию. Он начал отсчет времени с нуля и приказал вырвать с корнем все некоммунистическое. Газеты были закрыты, интеллигенция казнена. Понятие толковалось широко: люди со слабым зрением и носившие очки уничтожались как представители буржуазии. В итоге треть населения страны уничтожили ломами, кувалдами и топорами – солдаты должны были беречь патроны.
Иди Амин любил человечье мясо. Он заглядывал в морги и требовал, чтобы его оставили наедине с телами. Он приказывал развешивать тела на деревьях. Его носили в паланкине.
Саддам Хусейн изъявлял желание лично присутствовать при казни своих противников. Он использовал зарин против курдских детей. Его сыновья были психопатами. Все они любили пытки.
В честь Сапармурата Ниязова возвели четырнадцатиметровую позолоченную статую в самом центре Ашхабада, прямо напротив его дворца. Он переименовал дни недели и изобретал фантастические способы пыток. Например, на голову жертве надевали противогаз с заткнутыми отверстиями и наушники, через которые его заставляли слушать крики пытаемых родственников. За сутки статуя делала полный поворот вокруг своей оси.
Эмиль поднялся и посмотрел в окно. Мысль о том, что кто-то когда-то в истории кромсал людей на куски, вырывал им зубы, угонял их в рабство, избивал плетьми и батогами и пожирал человечину и продолжает поступать так же, не уменьшало его грехов, не представляла его в лучшем свете, не давала дополнительных очков относительно других, не позволяла забыть и не отпускала в небытие. Он оказывался частью кровавой эпопеи человеческих злодеяний, в которой одни отрывают руки у других, отрубают головы, бесконечно вторя бессмыслице и безумствам истории. И любой может сойти с ума и утратить надежду, если задумается об этом чуть дольше.
