мне надо было ему довериться. Полностью. К тому же я всерьез собиралась в Париж, а Лев любезно предложил мне помощь, готов был предоставить нам с Мариной свой дом. В нашей ситуации, когда нас в Париже явно никто не хотел видеть, было очень важно иметь надежное пристанище, где нас никто не найдет, не вычислит. Хотя бы просто в целях безопасности.
– Ты уверена, что тебе вообще нужно принимать это наследство? – спросил меня Лева. – Оно тебе нужно? Ты вроде бы ни в чем не нуждаешься… Есть ли смысл рисковать?
– Я поэтому и решила съездить, чтобы все узнать. Сам посуди, мне сообщают о том, что я наследница, мне оставили квартиру в Париже, а я, значит, такая, сижу в Москве, чай пью и не собираюсь никуда ехать… Глупо как-то, ты не находишь?
– Но тебя же предупредили и о долгах.
– А что, если я просто хочу узнать что-то о своем отце? Встретиться с людьми, которые его хорошо знали? Посетить его могилу.
– Да бога ради! Я очень даже тебя хорошо понимаю. И все бы так и было, если бы не отравления, покушения… Тебе самой-то не страшно?
– Страшно. Но что делать-то? Сидеть ровно и никуда не рыпаться?
– Созвонись с этим нотариусом Франсуа, пусть Марина твоя поговорит с ним, объяснит, что, скорее всего, ты откажешься от наследства, но просто хочешь приехать, поговорить, познакомиться со своей двоюродной сестрой… Скажите ему, что если окажется, что семья этого официанта живет трудно, то ты точно откажешься от квартиры в их пользу и даже поможешь им выплатить долги покойного…
– А что? Это мысль. Пожалуй, я так и сделаю. Значит, теперь нам нужно дождаться, пока следователь даст отмашку, разрешит покинуть пределы страны, и все – лететь?
– Ну да. Я бы предложил тебе полететь вместе, но у меня действительно много работы, очень важные дела, встречи. Мы сдаем торговый центр, я не могу не присутствовать, понимаешь?
– Так, значит, ты тоже занимаешься строительством? Как Ваня? Ты был с ним знаком?
– Пересекались, – уклончиво сказал он.
Я не стала настаивать, выпытывая, где и при каких обстоятельствах пересекались мой Ванечка и Лева. Думаю, что тогда я вела себя как страус, прячущий свою глупую голову в песок: боялась узнать о своем приятеле что-то негативное, то, что может меня расстроить, и нарочно не воспользовалась интернетом, чтобы узнать о нем больше. Сам же он выдавал информацию о себе по крупицам. Ну да, бизнесмен, занимается много чем, имеет недвижимость во Франции (хотя это еще предстояло проверить). Мне иногда кажется, что не всегда нужно знать всю правду. А вдруг она страшная? А вдруг Лева – мошенник? Преступник? Очередной альфонс, укравший у кого-то дорогую машину?
И что только не лезет в голову, которая и без того кружится от событий последних дней. Может, мне все-таки остановиться и никуда не лететь? Отправиться к следователю и рассказать о завещании? И пусть полиция копает под моих французских родственничков. Пусть разбирается. А я вообще улечу в Эмираты, где тепло и пальмы. Буду пережидать сложное время. Забуду о том, что меня пытались убить. Маринку с собой возьму, с ней веселее.
Самое грустное в этой ситуации было то, что из наших с Левой отношений исчезла романтика. Напрочь. Сомнения, страхи, неведение – все это лишало нас желания любить. Во всяком случае, так происходило со мной. И ложась рядом с Левой в постель, мне хотелось только одного – чтобы он меня просто обнял, согрел своим телом, сказал, что все будет хорошо и что он со мной, и теперь мне нечего бояться.
Я сказала Леве, что подумаю насчет завещания и поездки.
– Ты ложись, а я пойду посмотрю, как там Марина.
– Да, сходи. Хотя она наверняка уже спит.
Он не хотел отпускать меня ни на минуту. Я поцеловала его, сказала, что скоро приду в спальню, и подошла к двери, ведущей в комнату Марины. Она была приоткрыта. И то, что я услышала, заставило меня напрячься.
– …нет, она ни о чем не догадывается. Мам, да успокойся ты, все будет хорошо. Рана? Да там ничего серьезного, можешь мне поверить. Что? Говорю же, все будет хорошо! Он ведет себя просто идеально, типа, влюблен… Конечно, мне непросто видеть, как они обнимаются, а уж когда закрываются в спальне, то и вовсе выть хочется, но я понимаю – так надо. И я все вытерплю. Все, дорогая, спокойной ночи. Обнимаю тебя. Не забудь выпить лекарство.
Я отошла от двери, а потом зашаркала домашними тапочками по паркету, словно только что подошла. Постучала в дверь. Заглянула. Марина, залитая молочным светом уличного фонаря, льющимся из окна, сидела на кровати с телефоном в руках. Увидев меня, замерла, вероятно, соображая, слышала ли я ее разговор или нет.
– Как себя чувствуешь? Температуры нет? – спросила я, с трудом справляясь с волнением и желанием наброситься на Тряпкину с расспросами.
О ком она говорила матери? Кто ни о чем не догадывается? Кого она имела в виду, когда говорила, что «он ведет себя просто идеально»? И где она могла увидеть, как тот, кто ей дорог, закрывается с кем-то в спальне чуть ли не на ее глазах? Если бы поблизости оказалось зеркало, то, заглянув в него, я снова увидела бы страуса, смешного, глупого и наивного. Нет-нет, она не могла так говорить о Леве. Лева здесь вообще ни при чем! Лева ждет меня сейчас в моей спальне. Сейчас я приду к нему, он меня обнимет и, может быть, скажет, что влюблен в меня, как это он уже делал не раз. «Я влюбился в тебя, Лара…» И поцелует, затем еще и еще…
– Все в порядке. С мамой вот поговорила. Она вечно забывает выпить на ночь лекарство от давления.
Я мало что знала о ее матери. Кажется, она жила во Владимире одна, была на пенсии, но будучи портнихой, зарабатывала неплохие деньги.
– Посиди со мной, – попросила Марина жалобным тоном, похлопывая ладонью рядом с собой.
Я присела, не уверенная в том, что она не слышит, как бухает под халатом мое разбушевавшееся сердце.
– Так Соню жалко. Что теперь с Володей будет?
– Не знаю… Думаю, что первое время ему будет очень трудно. Но потом он окунется в работу, пойдут спектакли, пройдет премьера, возможно, нас пригласят на гастроли… – Я произносила это таким неуверенным тоном, что совсем не удивилась, когда услышала вопрос, который вовсе не хотела слышать:
– Так ты дашь ему денег? Не передумаешь?
– Не знаю… посмотрим.
– В смысле? – Марина даже вскочила, но затем, схватившись за больной бок и поморщившись, вернулась на место. – Ты что, передумала?
– Не то что передумала. Просто многое зависит теперь, во‐первых, от состояния Сазыкина, сможет ли он вообще приступить к работе, вернее, продолжить работу над спектаклем. А вдруг он запьет? Или утонет в депрессии? Во-вторых, мы же с тобой собираемся в Париж. Может, мне там предстоят большие расходы. Я же ничего не знаю, совсем!
– Да какие еще расходы? Билеты на самолет, проживание в гостинице, ну, на такси там, еду… Речь не идет о миллионах!
Я не знала, как сказать ей, что мне не нравится, когда кто-то считает мои деньги и влезает в мои планы. К тому же не могла я ей признаться и в том, что меня протрезвил, что называется, разговор с Левой, который посоветовал мне не торопиться расставаться с деньгами.
– Знаешь, Марина, утро
