внутренней горечи, я расстёгивала ему брюки. Нино покорился моей настойчивости, повалил на землю и быстро овладел мной.
Я увидела небо, большое и белое, ощутила сильные толчки крови в голову, в уши, я ничего не слышала и не хотела ни слышать, ни видеть, я хотела только одного – кричать. Нино даже не понял, как больно он мне только что сделал. Он завёлся до пределов, которых я у него не знала, и, по-видимому, своей чувствительностью он пользовался только в разговорах. Мне казалось, что я умирала, меня покидали силы, душа уходила с вырывавшимися стонами, сдавленными под тяжестью тела Нино.
На мне было лёгкое платье молочного цвета, доставшееся от мамы, которое я больше не смогу носить. Сожгу его или закопаю. Я не хотела, чтобы Нино сейчас смотрел и пугался. Мне самой стало страшно, я, в сущности, не думала, каким постыдным и неприятным мог оказаться этот момент. Но таким он оказался. Я принялась стонать громче, чтобы заглушить предательскую боль и ещё чтобы мой голос был непременно услышан адресатом, и, вероятно, в тот момент Нино подумал, что я самая грязная из всех грязных потаскушек.
Плыли облака, пролетали годы, я терпела, старела, но вот кончилась моя экзекуция, Нино отодвинулся, и я поспешила сесть и прикрыться, в надежде вернуть тепло своим подрагивавшим коленям кожей обнажённых рук. Постаралась изобразить на лице не новое для себя удовольствие. Нино, взмокший, взъерошенный, умаявшийся, счастливо улыбался. То была долгая мучительная смерть под облаками. Я поглядела, как бы усмехаясь, в сторону спины Пьетро, белевшей сквозь изгородь. Нино тряхнул головой туда же и тихо рассмеялся.
– Я его даже не заметил, – махнул он рукой и вытер испарину со лба. – Слава богу, у парня воск в ушах.
Я ещё продолжала изображать радостный вид, потому как не поняла сказанное.
– Воск в ушах? – переспросила я.
– Ну да, – кивнул Нино. – В ушах, в горле. Глухонемой.
И земля, которой я только секунду назад доверила свой первый взрослый секрет, предала меня и вновь ушла из-под ног, трусливо и подло. Я сидела, но казалось, вот-вот упаду в пропасть. Нино встал, отряхнулся и протянул руку. Я даже не помню, как говорила ему, что хочу немного полежать здесь, как он сыпал белибердой про нашу любовь, как ушёл, сколько ещё я там просидела. Я ведь не ради него, я так только ради Пьетро старалась… Пречистая Дева Мария! Выходило, я изменила самой себе! Выходило, одна Валентина могла слышать моё грехопадение. Ещё вчера я не пожелала бы ничего другого…
Господи, что я натворила…
Всё моё тело, каждая его мышца изнывали от боли, мучило неудержимое стремление броситься бежать очертя голову – подальше от стыда, самой себя и главное теперь – от Пьетро. Я немного сползла вниз по склону, поднялась, втянув голову в плечи, и неуклюже поспешила к дому. Спина Пьетро, как прежде, гнулась в работе, к тому моменту он продвинулся выше, не подозревая, что неподалёку, совсем рядом, потерпел крушение корабль, полный моих надежд и мечтаний. Но что за провидение спасало меня, пока я отступала, и не давало Пьетро повернуться и заметить меня?.. Что за дьявол его сковал, когда я обращалась к нему ранее!..
С бьющимся в горле сердцем я забежала в ванную, переоделась, потом обернулась к своему отражению в зеркале и всмотрелась в него долгим взглядом. Ничего там не поменялось. Морщин, седины не добавилось, рогов не выросло. Внутри всё онемело, точно атрофировалось. Поднялось нечто гадкое, какой-то привкус тошноты и безразличия с пустотой. И ещё полилась – нет, ворвалась из-под дверной щели музыка и обрушилась подкравшейся волной на всё вокруг. Я потихоньку вышла. Валентина курила в гостиной, слушая пластинку, что-то пафосное, драматичное. Она мне улыбнулась.
– Я думала, вы не переносите запах дыма, – скованно произнесла я.
– Только не сегодня. Взгляните, какое небо! Сплошь облака. Похоже, быть дождю. – Она протянула мне открытую пачку. – Хотите?
Облаков я насмотрелась к тому моменту, сигарет не хотелось, однако я решила, что лучше запомню этот день как день, когда я впервые покурила.
– Вы сделали хороший выбор, – говорила крёстная, она не спеша затягивалась и выдувала дым. – Нино образован, у него есть деньги, и он неплохо танцует. Хорошее качество, кстати. Говорит о манёвренности.
Господи, она действительно слышала… слышала, как вся долина стонала моим голосом. Я затянулась, не зашлась кашлем – я всегда почему-то представляла, что непременно подавлюсь первой затяжкой, – и произвела облачко сигаретного дыма, оно вышло неказистым, совсем не таким уверенным, как у синьоры.
– Разумеется, следует венчаться, церковь Святого Антонио будет прекрасным выбором. – Она сделала затяжку под высоко взмывшую ноту, сорвавшуюся с проигрывателя. – Брак в мэрии, по существу, ничего не значит. Только церковный брак освящает любовь, даёт надежду, счастье.
– Вы это о чём? Вы серьёзно? – Я была как в тумане.
– Моя дорогая, – протянула она, – вы же не намерены играть с чувствами Нино? Он не из таких молодых людей…
– А о чувствах Пьетро вы подумали?
Она сильно удивилась.
– Откуда у вас такие мысли, Орнелла?
– Вы меня за идиотку держите? Я видела вас, видела через балконную дверь! Голыми!
– Вздор! – Она возмутилась. – Запомните, мне не нравятся дурные разговоры и дурное воображение.
Тут я вспомнила, что видела. Целого Пьетро и руку Валентины.
– Пьетро был в вашей комнате, – утверждала я.
– Был.
– Опять скажете, что его нагота мне только померещилась?
Валентина потушила окурок, встала, я проследила за ней взглядом.
– Вам надо чаще бывать в музеях, а не в полях, дорогая. Вы просто в потёмках бродите.
Проходя мимо, она коснулась ладонью моей щеки и заглянула с нежностью в мои глаза. У меня никого, кроме неё, не было. Она думала обо мне больше, чем родная мать. Жестом она позвала меня с собой наверх. Я оставила сигарету, не сделав и двух затяжек, и мы с Валентиной поднялись в её спальню. Наконец я увидела старую комнату родителей. Всё было знакомым, крёстная ничего существенного не поменяла, но я не сразу обнаружила, что она хотела показать. Стоял едкий запах живичного скипидара и масляных красок. Синьора распахнула портьеры, открыла двери на балкон, в комнату задул ветерок.
Валентина указала в сторону небольшого алькова. Я замерла. Передо мной стоял Пьетро во весь рост, всё ещё нагой, его поднятый левый локоть всё так же упирался в балконный проём. Тело – сильное и гордое и ещё прекраснее, чем каким я его помнила. В позе ощущался покой, доступный лишь уверенным в себе людям. Но большие карие глаза
