Грин рассказал все, что ему было известно об этих бумагах, и заявил, что архив был украден. В доказательство своих слов он сообщил, что своими глазами видел копию завещания Джин Конан Дойль, где было написано: «Я отдаю Британской библиотеке все… подлинные бумаги моего покойного отца, его личные рукописи, дневники, записные книжки и другие бумаги, написанные его рукой».
Твердо вознамерившись остановить распродажу, группа сыщиков-любителей обратилась к членам парламента. В конце месяца, когда борьба за «бумаги Шерлока Холмса» обострилась и подробности просочились даже в газеты, Грин намекнул как-то своей сестре Присцилле Уэст, что его жизни угрожает опасность. А еще через некоторое время он отправил ей загадочную записку — три телефонных номера и просьбу: «Пожалуйста, сохрани эти номера». Он также позвонил репортеру «Таймс» и предупредил, что с ним «может что-то случиться».
Вечером в пятницу 26 марта Грин обедал с давним другом Лоренсом Кином. Когда друзья вышли из ресторана, Грин сказал Лоренсу Кину, что за ними следят, и указал на державшийся позади автомобиль. Позднее Кин свидетельствовал: Грин сказал ему, что «какой-то американец хочет его уничтожить».
В тот же вечер Присцилла Уэст позвонила брату, но услышала только автоответчик. Утром следующего дня она позвонила снова, но Грин опять не подошел к телефону. Встревожившись, она поехала к нему, постучала в дверь — и опять-таки никто не открыл. Предприняв еще несколько столь же безуспешных попыток связаться с братом, Присцилла обратилась в полицию. Дверь в дом Грина была взломана, и на первом этаже, в спальне, полицейские обнаружили тело хозяина: Грин лежал на собственной кровати в окружении постеров и книг о Шерлоке Холмсе, а на его шее была стянута петля. Грина задушили.
— Я расскажу вам, как все было, — сказал мне по телефону Джон Гибсон, один из близких друзей Грина, которому я позвонил, как только узнал о смерти Ланселина.
В соавторстве с Грином Гибсон написал несколько книг, в том числе «Вечер с Шерлоком Холмсом» (1981) — собрание пародий на детективные рассказы и шерлокианских пастишей. Однако, слегка заикаясь от волнения, Гибсон всего-навсего сказал, что смерть его друга «непроницаемая загадка».
Тогда я отправился в деревушку Грейт-Букхэм в тридцати милях к югу от Лондона, где жил Гибсон. Он ждал меня на платформе. Высокий, до странности худой человек, он всем телом — и даже своими узкими плечами, вытянутым лицом, растрепанными седыми волосами — как бы наклонялся вперед, будто опираясь на невидимую трость.
— Я подготовил для вас папку с бумагами, — сказал он, садясь за руль своего автомобиля. — Вы сами убедитесь: улик сколько угодно, а ответов нет.
Автомобиль пронесся по городку, мимо каменной церкви XII века и ряда коттеджей и остановился перед домом красного кирпича, который со всех сторон окружала живая изгородь.
— Надеюсь, собак вы не боитесь, — предупредил хозяин. — У меня два кокер-спаниеля. Вообще-то я хотел купить одного, но продавец заявил, что щенков можно брать только вместе. Я купил двоих, и они непрерывно дерутся.
Как только хозяин открыл дверь, выскочили два пса. Сначала они набросились было на нас, но затем тут же принялись грызться друг с другом. Собаки проследовали за нами по пятам в гостиную, забитую от пола до потолка стопками старых книг. Среди этих сокровищ я разглядел почти полную подборку журнала «Стрэнд», в котором рассказы о Холмсе печатались с продолжением на рубеже XIX–XX веков. Тогда выпуск журнала продавался за полшиллинга, теперь он стоил до пятисот долларов.
— У меня тут около шестидесяти тысяч книг, — похвастался Гибсон.
Мы присели на диван, он раскрыл папку с «делом» и аккуратно разложил бумаги.
— Цыц! Не мешайте нам! — прикрикнул он на собак и, посмотрев на меня, объявил: — Я расскажу вам все от начала до конца.
Гибсон побывал на предварительном расследовании, где старательно вел записи. Взяв лупу, он принялся внимательно просматривать какие-то смятые бумажки.
— Я привык делать записи на клочках, — пояснил он.
По его словам, полиция обнаружила на месте преступления кое-какие странные вещи. Прежде всего, это была сама веревка, которой удавили Грина, — вернее, черный шнурок от ботинка. Кроме того, под рукой покойника лежала деревянная ложка, рядом на кровати были раскиданы мягкие игрушки, и тут же валялась початая бутылка джина.
Полиция не обнаружила следов взлома и потому пришла к выводу, что Ланселин Грин совершил самоубийство. Смущало, однако, отсутствие предсмертной записки, к тому же сэр Колин Берри, президент Британской академии судебной экспертизы, сообщил коронеру, что за свою тридцатилетнюю практику он столкнулся лишь с одним случаем самоубийства путем удавления. «Только с одним», — подчеркнул Гибсон. Дело в том, что задушить самого себя чрезвычайно трудно, пояснил он, поскольку обычно человек, пытающийся таким способом свести счеты с жизнью, теряет сознание прежде, чем успевает довести дело до конца. Более того, в данном случае вместо веревки был использован шнурок от ботинка, что делало самоубийство еще менее вероятным.
Гибсон порылся в папке и протянул мне лист бумаги с какими-то цифрами.
— Вот, смотрите, — сказал он. — Это распечатка моих телефонных разговоров.
Распечатка подтверждала, что Гибсон и Грин несколько раз беседовали в последние дни перед трагедией; если бы полиция потрудилась заглянуть в распечатку разговоров Грина, продолжил свою мысль Гибсон, выяснилось бы, что Грин звонил своему другу за считаные часы до смерти.
— Возможно, я вообще был последним, с кем он общался, — уточнил Гибсон.
Однако его даже не вызвали на допрос.
В одной из последних бесед — а в то время все их разговоры касались только предстоящего аукциона — Грин, по словам Гибсона, признался, что ему страшно.
— Не из-за чего беспокоиться, — попытался ободрить его Гибсон.
— Есть из-за чего, — уперся Грин.
— Что-то угрожает твоей жизни?
— Вот именно.
В тот момент, рассказал мне Гибсон, он не воспринял эти слова всерьез, однако все же посоветовал Грину запирать дверь и впускать в дом только хороших знакомых. Гибсон заглянул в свои записи и добавил, что было еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: накануне смерти Грин что-то говорил другому своему приятелю, Кину, насчет какого-то американца, якобы его злейшего врага. И вот, на следующий день, когда Гибсон позвонил Грину, он услышал на автоответчике странный голос.
— В течение десяти лет, если сам Ричард не брал трубку, всегда раздавался его голос с оксфордским произношением — мне ли его не знать, — сказал Гибсон. — А тут кто-то произнес с американским акцентом: «Абонент недоступен». Что за черт, воскликнул я, но потом решил, что ошибся при наборе, и позвонил снова, на этот раз внимательно нажимая каждую кнопку, — и снова этот американский голос. «Господи боже!» — сказал я, ничего не понимая.
По словам Гибсона, сестра Грина услышала на автоответчике тот же самый американский голос и потому-то поспешила в дом брата.
Достав из папки еще несколько документов, Гибсон протянул их мне, предупредив: «Постарайтесь не нарушить хронологический порядок». Это были: копия завещания Джин Конан Дойль, несколько газетных вырезок, посвященных грядущему аукциону, некролог Грина и каталог Кристи. На этом улики исчерпывались.
К негодованию Гибсона, полиция не провела мед-экспертизы, не искала отпечатков пальцев и так далее. Коронер якобы наткнулся на непреодолимые препятствия: он счел, будто улик недостаточно, и в результате официальный вердикт оставил открытым вопрос о том, что стало причиной смерти — убийство или самоубийство.
Не прошло и нескольких часов после смерти Грина, как шерлокианцы уже обсуждали эту загадку. В чате кто-то под ником «Инспектор» писал: «Самоудушение с помощью гарроты ничем не отличается от попытки задушить самого себя голыми руками». Многие вспоминали проклятие, как будто объяснить происшествие можно было только ссылкой на вмешательство сверхъестественных сил. Гибсон протянул мне еще одну вырезку — из британского таблоида с броским заголовком: «Проклятие Конан Дойля поразило специалиста по Шерлоку Холмсуʼ.
— Что вы на это скажете? — спросил меня Гибсон.
— Пока я ни в чем не уверен, — признался я.
Затем мы снова перебрали все улики. Я спросил Гибсона, известно ли ему, кому принадлежат номера телефонов, которые Грин оставил на хранение у своей сестры. Он покачал головой.
— Следствие этим тоже не занималось, — сказал он.
— А голос американца на автоответчике? — настаивал я. — Известно ли, кто это был?
— К несчастью, ничего не известно. По-моему, это наиболее странная и наиболее важная деталь. Возможно, эту запись сделал сам Ричард. Но зачем? Что он пытался таким образом нам сообщить? А если на автоответчике запись голоса убийцы, то зачем убийце это понадобилось?
