Я проснулся, аккуратно отодвинул физиономию от черных резиновых тапок с надписью «Адидос», поднялся и сел. В окно купе светило солнце, девушка напротив меня от души смеялась, ехидна с верней полки очнулась от спячки и тоже подвывала, а тот, кто ночевал надо мной, спустил голову вниз, и, изо всех стараясь не ржать конем, проревел:
– Братишка, помощь надо?
Не дожидаясь ответа, громила повалился на спину. Купе тряслось от его конвульсий.
Девушка тем временем связала свое чувство юмора крепким узлом – это было видно невооруженным глазом.
– Простите, – сказала она, – у вас был такой забавный вид, когда вы кого-то задушили и сразу свалились на пол. Простите, не обижайтесь, ладно?
Я постарался не обижаться, потому что голос Анджелины-Одри вполне соответствовал всему остальному – и хрупким пальцам со свежайшим френчем, и узким длинным лодыжкам, и странно горькому изгибу губ, который не совпадал по смыслу с озорными зелеными бликами в светло-карих, окольцованных серым, глазах. Она больше не казалась мне бледной, наоборот: я чувствовал себя, как гаммельнская крыса, которую зовет смертельная флейта – погибал с восторгом. Однако в голове все равно оставалось место для мыслишки образца то ли раннего неолита, то ли среднего пубертата: ну и рожа будет у Кристи, когда он увидит меня с этой чиксой!
…С Кристи мы знакомы столько, сколько я себя помню, и конечно, он встречает меня. И конечно, не упустит случая сунуть нос в купе, чтобы узнать с кем я ехал. Кристи, безусловно, крутой парень – это он сам про себя так говорит, – житель европейской столицы и всякое такое, но от этого его тотальное любопытство – или, может, неистребимая любознательность? – никуда не девается.
Что поделаешь, любая европейская столица – в прошлом вполне провинциальный городок, где все друг друга знают и не ленятся с утра до вечера носить туда-сюда сплетни, как свежие, так и столетней давности. Кишинев не исключение, к тому же он такой крошечный, что здесь просто не может быть иначе. Компактность – его фирменный знак, как и то, что здесь хронически, раз за разом, повторяется классическая история: либерте-егалите-фратерните, Марсельеза, independance – и потом, лет через пятьдесят, все сначала. Одним это нравится, а других пугает. Моих предков, например, напугало. Поэтому когда Молдова очередной раз стала независимой2, и кишиневские заборы запестрили популярным в те годы «Чемодан-вокзал-Россия!», отец уехал в Израиль. А мы с моей мгновенно состарившей мамой эвакуировались в столицу покрупнее.
Я несколько месяцев не мог поверить, что все это – один населенный пункт. И даже Химки, и Долгопрудный, и Ромашково – тоже Москва. Мне казалось нелепым устраивать такое огромное поселение – ведь можно было поделить его на несколько штук поменьше? Честно говоря, эта детская мысль мелькает у меня и сейчас, особенно на обратном пути из командировок. И хоть я искренне полюбил наш странный город и, как мне кажется, проникся его несокрушимым духом – в Кишиневе мне гораздо комфортнее. Просто физически удобнее – все близко, никто никуда не несется сломя голову, а водители привычно уступают дорогу пешеходам. Наверное, потому и народ тут не такой агрессивный: не от чего уставать.
Последние 15 часов пролетели как одна минута. Вот что значит – повезло с соседями: и ехидна, и коняга с верхних полок, и Анджелина (когда я услышал, что ее зовут Элеонорой, то пропал окончательно: мне ли не знать, каково это – жить с необычным именем!), да и я сам как будто прошли тщательный кастинг, чтобы собраться в одном купе. В жизни не видел настолько гармоничной компании, хотя трудно представить более разношерстное общество: инженер-проектировщик, водила-гастарбайтер, журналист и историк – во всяком случае, так она сказала.
Когда паровоз последний раз свистнул, я с сожалением посмотрел на опустевший столик и отчужденные, упакованные в полиэтилен адидосы.
Но тут в вагон ворвался Кристи.
1. Рома – западная ветвь цыган (в ед. числе – ром), проживающих на территории бывшего СССР и в Восточной Европе. 7
2.27 августа 1991 года Парламент Республики Молдова принял Декларацию о независимости, а 29 июля 1994 года была подписана новая Конституция РМ
Южный темперамент – это приговор. Не тому, кому такой темперамент достался, а тому, кого он накроет. Я как-то забыл об этом, когда собирался хвастаться перед другом своей попутчицей. И даже не понял, как вышло, что спустя полчаса мы втроем уже стояли перед картиночного вида белоснежной гостиницей со стрельчатыми окнами, коваными решетками и траурно-фиолетовыми петуниями на крошечных балконах – похожие здания, стилизованные под старину, заполнили чуть не все бреши старого Кишинева (разбомленного в сороковые на две трети) и местного законодательства (писанного в угаре свежеприобретенной независимости). Впрочем, город от этого только выиграл: Бернардацци3, который подарил столице неповторимый барочный шарм, был бы доволен архитектурными достижениями новых русских и новых же молдаван…
Элеонорин рюкзак смотрел из сверкающего окна холла и, наверное, тоже недоумевал, как это вышло – что я за всю дорогу не удосужился расспросить его хозяйку почти ни о чем, а Кристи за десять минут узнал и куда, зачем, и главное, к кому она приехала.
А я лишь неловко сунул в прохладную узкую ладонь свою визитку с роуминговым номером, десятый раз намекнул Кристи, что девушка устала, а ей еще заполнять кучу бумажек, и мы распрощались.
Старый центр Кишинева занимает едва ли больше четырех квадратных километров, а после восьми вечера пробок здесь почти нет, так что через 15 минут мы с Кристи сидели у него на кухне, плавно переходившей в лоджию, и молча потягивали зеленоватое ледяное шардоне, глядя на огни Ботаники4. Кухню Кристиан устроил просто шикарную – все есть и ничего лишнего, разве что кривовато висящее гендрево в огромной застекленной раме. Несколько лет назад мой друг всерьез увлекся генеалогическими изысканиями, и как я понял, этот настенный шедевр был его собственной художественно изображенной родословной.
Наверное, Кристиан уже и герб себе придумал, только пока не показывает, потому что около года назад он просто замучил меня очередным своим бзиком – гербоманией, и, чтобы хоть ненадолго отвязаться, я сказал ему, что на генеалогию согласен, а на герб – нет. И точка. Через месяц Кристи прислал мне по почте – настоящим заказным письмом, а не по электронке – задокументированную правду о моем происхождении. Я тогда не знал, смеяться мне или плакать: теперь можно больше не отвечать, когда меня очередной раз спросят, что у меня за имя такое странное. Можно просто развернуть бумагу: вот, видите? Праправнук немецких евреев по отцу и потомственный сибиряк по матери (помешанной, к слову сказать, на Шагале). И что посоветуете с этим делать? Выкрасть мумию Ленина, расчленить и вручную разбросать по всем континентам? Чтоб знал, каково это – родиться в СССР, где одних ссылали в Молдавию, а других в Красноярский край, так что в конце концов стало уже непонятно, где у нас каторга. И кто кому сибиряк. Хотя если говорить про Молдову, так тут всегда была настоящая мешанина из ссыльных русских, беженцев из Польши и Германии, опальных прорумынских националистов, и еще – бедняков, сельхозмагнатов, старьевщиков, виноделов, зеленщиков, вшивой в прямом смысле слова интеллигенции, вдохновенных гениев коммерции и бастардов Петровских гвардейцев: в тридцати километрах от столицы даже есть село, где чуть не все жители – Михайловы, и, говорят, так вышло потому, что неподалеку был слишком долго расквартирован Михайловский батальон5. Однако если вернуться к вопросам генетики, все оказалось к лучшему: даже 90-летние деды в этой деревне – густогривые красавцы гренадерского роста…А евреи – что евреи? Их только в Кишиневе было почти пятьдесят процентов на селения, а в штетле Бэлць6 – все восемьдесят: дядя Осип, папа Борьки Шейнфельда, постоянно говорил, что Израиль устроили совсем не в том месте, где надо было. Так что теперь, когда молдаване – или русские, или украинцы, или гагаузы7, или кто угодно из той сотни национальностей, что давным-давно обосновались здесь – говорят «еврейский», это значит «самый лучший». И если так рассуждать, то выходит что я – самый лучший сибиряк.
Осушив очередной фужер, Крис сцепил руки на коленях и с искреннем удивлением сказал:
– На черта ей сдался этот замок Манук-бея? Это ж утиль, там давно все растащили, и никого нет, кроме сторожа! Да и вообще, зачем нужны лишние тридцать кило по такой жаре? Лучше бы поехала с нами в «Боярскую вольницу», а потом нашла все что нужно в библиотеке – или в Археологическом, он там через дорогу.
Я промолчал.
– И чтоб меня покрасили – пилить в такую даль на занюханном поезде только для того, чтобы проверить пару строк из пыльной книжонки! Она чокнутая, эта твоя Леонора. Интересно, а как ее мама называет?
