– Ничего нового, кроме того, что уже записано в протоколе, я вам не скажу. Не крал и сам кражи не видел. Все.
– Ну, все так все, – миролюбиво согласился Грошев. – Так и запишем. А почему не работаете?
– Пью. А если пьянка мешает работе, то, как известно, нужно бросить работу.
– Оно-то так… Но ведь водочка теперь кусается…
– А мы и красненькое.
– Тоже не бесплатно.
– Халтурки, в конечном счете, дают не меньше, чем постоянная работа, зато работаю, когда хочу. А когда хочу – работаю здорово.
– Верю, – все так же миролюбиво согласился Грошев.
Хромов вызывал уважение своей собранностью, физической силой и еще чем-то скрытым, таким, что Николай спросил:
– Спортом занимались?
Что-то дрогнуло в лице Хромова, но ответил он твердо:
– К делу не относится.
– Как угодно… А почему ушел от жены? – И, предупреждая резкий ответ «к делу не относится», уточнил: – Как с алиментами?
– На дочь даю. Жена не обижается.
– Откуда у вашего брата Ивана взялся портфель?
– Лично я что-то не помню, чтобы у моего брата Ивана был портфель.
– А откуда появились туфли у Аркадия?
– Вероятно, он их купил. Он холостяк, любит прибарахлиться, – усмехнулся Хромов.
– Кто открывал машину?
– Ну, вот что. Я сказал ясно: кражи не видел, сам не крал. Все.
Да-а… Этот закаменел. Не сдвинешь.
«Ну что ж… Не будем нарушать стиль. Время терпит. Побеседуем с другими…» – решил Николай, дал Хромову подписать коротенький протокол и вызвал конвоира.
5
Высокий, худощавый, с глубокими горькими морщинами на щеках и у голубоватых глаз, Иван Хромов растерянно и смущенно остановился на пороге комнаты.
– Здравствуйте, Иван Васильевич, – вздохнул Грошев. – Садитесь…
Хромов не ответил. Он кивнул, сделал два шага и длинной рукой со странно длинными, сильными пальцами потрогал табуретку и сел так, чтобы быть подальше от стола.
– Что вы так… осторожно?
Хромов деликатно прикрыл рот большой узкой ладонью, покашлял и виновато ответил:
– Боюсь, перегаром несет.
Они помолчали. Грошев рассматривал Хромова, а Иван Васильевич точно прячась от следователя, изучал пол, ножки стола, ветки за окном, голые стены следственной камеры. Напряженное молчание стало угнетать, и Николай спросил:
– Расскажите, пожалуйста, как это получилось?
Хромов опять покашлял под ладонь, повертелся на табуретке и впервые взглянул в глаза следователю. Его взгляд показался Николаю страдальческим.
– Я по порядку. Можно? (Грошев кивнул.) У Аркадия был выходной, я работал во вторую смену. Утром пришел Вадим, принес бутылку, позавтракали. Взяли еще бутылку, вторую, потом пошли искать пива. Вдоль тротуара стояло много машин. Женька вдруг спрашивает у Вадима: «Проверим?» Я сразу сказал, что в таких делах не участник, и ушел в проходной двор. Минут через пять – идут. Женька передал мне портфель и говорит: «Держи и ничего не знай». Ну, посмеялись – водка ж играет. Конфеты стали есть, а тут милиция… Вот и все.
Николай записал рассказанное в протокол и задумался. Что ж, вариант вполне возможный. Выпивка, глупость, мальчишеская лихая бесшабашность: мы такие, нам все позволено. Но следствие есть следствие.
– Кто открывал машину?
– Не знаю… Я же сказал: я сразу ушел.
– А кто какие вещи брал?
– Опять не знаю… – Во взгляде Хромова мелькнула настороженность и твердость.
– Вы ведь все родственники, и вы наверняка знаете, у кого есть ключ или отмычка.
Впервые Хромов задумался. На его длинной, жилистой шее прокатился бугор кадыка.
– Не знаю… Не по мне все это… Не по мне.
Голос у него прерывался, на глазах заблестели слезы. Николай молча налил воды и передал стакан Хромову. Он привстал и длинной рукой взял стакан. Его сильные пальцы лекальщика дрожали.
Когда Иван Васильевич успокоился, Грошев задумчиво произнес:
– Все, что вы мне сказали, по-видимому, чистейшая правда…
– Мне врать незачем, – кивнул Хромов.
– И в то же время, как мне кажется, это не вся правда.
– Я… не понимаю, – подался вперед Хромов.
– Что-то вас гнетет, может быть, даже жизни не дает.
У Хромова опять навернулись слезы, но Грошев сделал вид, что не заметил их. Теперь он пристально смотрел на голубоватые, тронутые поволокой глаза и говорил задумчиво и доверительно:
– Простите меня, но я не могу поверить, что вы вот так, как мальчишки… вдруг решили залезть в чужую машину…
– Это не я…
– Что вам, мастеру, знающему, что через пару часов идти на смену, вдруг нестерпимо захотелось выпить; что вашему младшему брату вдруг потребовались краденые туфли, цена которых не превышает его трехдневный заработок; что вы все, и особенно Вадим Согбаев, вдруг рискнули на такое. В таком случае, опять-таки простите меня за откровенность, нужно либо вдруг стать идиотом, либо слишком долго катиться по наклонной плоскости… чтобы докатиться до тюрьмы.
Хромов молча сглатывал слезы, длинные его пальцы часто вздрагивали.
– Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не понимаю, и, наверное, поэтому мне кажется, что вы говорите не всю правду. Впрочем, это ваше личное дело – говорить правду или не говорить. Сугубо личное. Но вот это дело, – Грошев потряс папкой, – дает мне все основания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван Васильевич, прочтите внимательно и подпишите.
Хромов не двинулся с места. Он уже овладел собой, но дышал еще тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:
– Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать нашу ораву. А я – средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что если младшие набедокурят, я их и перед соседями и перед матерью покрываю. Они привыкли. После того как Женька женился и связался с Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту пойдет? Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру получил, переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень все нехорошо получалось… А Женька умный и сильный. Начнет зудить: «Все жены такие, лишь бы себе да родственничкам». Аркадий подключался. Потом Вадим появился… Родственнички на меня, мы их атаку отобьем – и в наступление. Опять выпьем… Я даже не знаю, как втянулся. Тут жена нехорошо поступила: начала из дому меня гнать. Ей бы разобраться, поддержать, а она… Ну конечно, можно разойтись и квартиру разменять, но… дочку жалею. Да и надеялся, что все образуется.
Хромов зажмурился, откинул голову назад, встряхнулся и опять заговорил – горячо и доверительно:
– Ушел от греха подальше к матери. Братья одобряют: «Правильно! Разве в жене с дочкой счастье? Ты посмотри – кто теперь неразведенный? Жить нужно просто, пока живется». Вот я и зажил. И знаете, когда квалификацию получал, квартиры добивался, собранным был, сильным, а тут сломался. И в самом деле, думаю, зачем мне все это? У «телека» посидим, «козла» забьем, выпьем, повторим. Просто все… легко… Бездумье полное. Конечно, о семье думал, но уже не как прежде, а как бы даже со злобой: «Отказались от меня? Даже не интересуетесь, как я тут? Значит, и верно: вам бы только на моей шее кататься. Ну и шут с вами – без вас проживу!» Деньги отсылаю на дочку, но ведь когда выпивка – никаких денег не хватит. И мне уже и тех алиментов стало жалко. А надо сказать, Аркадий у нас прижимистый. Лишнюю копейку не кинет, все на книжечку. Замечаю, что мои-то деньги пропивают и надо мной посмеиваются. Обидно стало, и я вроде отдалился. Но ведь в одной квартире живем. Да и на младших я все еще как… на младших смотрел. Может, думаю, образумятся. Но когда узнал, что они взяли портфель и вещи из чужой машины, возмутился. А Женька говорит: «Ты подумай как следует, откуда у людей машины? Ясно, приспособленцы, а может, и жулики. И если мы их пощекочем, убытка им большого не будет, а страху наберутся. И нам весело». Я даже растерялся. А Женька говорит: «Даже кино такое было, как честный человек, из принципа, угонял чужие машины. Так что ничего страшного не происходит». Вчера – второй раз… Но с ними я не пошел, да и они бы не взяли.
– Почему? – чувствуя, что Хромов высказал все, спросил Грошев.
– Вадим сказал: «В случае, если мы засыплемся, ты будь в стороне. Значит, если мы поплывем на отсидку, ты нам там поможешь».
Что ж… Как не противно, а все правильно. Преступление есть преступление. Ни чистых мыслей, ни чистых поступков оно породить не может. Даже среди родственников прежде всего – выгода. Личная выгода.
От этого стало тоскливо, и Николай довольно резко сменил тон. Теперь он спрашивал быстро и требовательно.
– Значит, вы утверждаете, что прямо или косвенно вы знали о двух кражах из машин?
Хромов поначалу не понял, почему в следователе произошла такая перемена, и отвечал все так же доверительно.
