быть, она выбирала этот лес потому, что в былые времена они с мужем здесь охотились. Охота, да еще любовь к лошадям – вот что соединило их. Владелица конюшни унаследовала эту страсть от отца; тот, породив на свет одних только дочерей, воспитал ее как мальчика. Никто и представить себе не мог, что она однажды выйдет замуж. Но это случилось. После смерти мужа она решила не оставлять охоту, но теперь ее двустволки были заклепаны и заперты на ключ – после того как ее внуки-подростки сурово отчитали бабушку, когда та явилась на рождественский обед с двумя прекрасными белыми куропатками. Чтобы унять молодежь, она могла бы поведать, как в двенадцать лет принимала участие в «облаве» на кабанов, и это стало для нее неким ритуалом посвящения. Именно на охоте она научилась чтить природу и животных. Еще могла бы добавить, что они в городе любят только собак и кошек и притом едят мясо из супермаркета. Но в конце концов, в тот день она вернулась домой пристыженная и опечаленная, поняв, что семейная традиция исчезнет вместе с ней.
Но сеттеров нельзя заклепать в квестуре, как ружья! Что бы там ни было, нужно позволять бедным псам порезвиться, дать волю инстинктам. Есть риск, что они «перегреются», как часто случается с подружейными собаками, бедняги бесятся, когда нет больше добычи, которую надо искать. Вот почему лошадница каждый день ездила в лес и отпускала сеттеров побегать, пусть им хотя бы кажется, что они здесь не просто так. Как и всегда, этим утром она языком передвинула в уголок рта незажженную сигариллу и коротко, повелительно свистнула.
Повинуясь команде, два сеттера одновременно пустились бежать и скрылись в подлеске.
Через несколько секунд уже не было слышно ни хруста веток, ни шороха сухих листьев бука. До зари еще оставалось немного времени, но воздух уже начинал прогреваться, от росы поднималась сверкающая дымка, будто природа предчувствовала наступление дня. Иные точные попадания, непогрешимые детали всегда изумляли женщину, в могиле ей будет не хватать этих маленьких совершенств мироздания. Она глубоко вдохнула смолистый, пахнувший влажной землей воздух, сделала шаг в сторону и одновременно с шумом выпустила газы, облегчая кишечник, ведь одна из привилегий старости заключается именно в возможности осквернять совершенство мироздания. Она наслаждалась равнодушным покоем неподвижно застывшего времени, не заботясь о том, сколько таких моментов ей еще осталось, как вдруг ее поразило странное ощущение, никогда раньше не испытанное.
Она почувствовала, что здесь не одна.
То было не подозрение, а уверенность. Откуда она взялась, женщина не понимала. Длилось это едва ли мгновение, и не успела она осмыслить происходящее, как снова услышала вдали лай собак и устремила взгляд в том направлении, куда они убежали.
Собаки надрывались изо всех сил.
Сначала она подумала, что сеттеры подняли неосторожного зайчика, покинувшего норку до зари, чтобы раздобыть себе пропитание. Но в таком случае они бы уже показались в чаще, гордые собой, с добычей в зубах.
Но странное дело, собаки не возвращались.
Тогда, призывая их, женщина сунула два пальца в рот и издала резкий, продолжительный свист. Напрасно: собаки по-прежнему истошно лаяли. Вскоре принялись выть. Женщина поняла, что сеттеры пытаются привлечь ее внимание.
И догадалась: что-то удерживает их в лесу.
Не раздумывая вернулась к «ладе», вынула электрический фонарь из бардачка и углубилась в чащу.
Она продиралась, раздвигая кусты мозолистыми руками; какая-то ветка хлестнула ее по щеке, но она даже не заметила, ведь из-за того, как странно вели себя столь дорогие ей существа, и по причине недавно возникшего ощущения ее снедала тревога, и она молила Господа, в которого никогда не верила, чтобы страхи ее не оправдались, оказались фантазиями, часто посещающими стариков.
Светя фонарем прямо перед собой, женщина разглядела среди сплетения ветвей тени сеттеров, которые с маниакальным упорством носились по кругу, будто взяли кого-то в кольцо. Подойдя ближе, она посветила туда фонарем.
Их добычей был мальчик.
Женщина запнулась, шляпа упала с головы. Она пристальней вгляделась в ребенка. Лет одиннадцати-двенадцати, совершенно безучастный. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. За этой матовой пеленой угадывалась шапка длинных светлых волос, из-под челки мерцали глаза ледяной, потусторонней голубизны. Сквозь кожу, прозрачную, тонкую, как веленевая бумага, просвечивали вены. Казалось, он слеплен из воска. Одежда на мальчике была зимняя, но он прижимал руки к груди и дрожал от холода. В глазах отражался луч фонаря. Было в этом нечто странное, и вскоре она поняла что.
Мальчик не моргал.
Ей ни за что не забыть этого взгляда. Логичней всего было бы спросить, что он делает один в лесу, среди ночи. Но, вопреки здравому смыслу, она вдруг оробела, побоялась услышать ответ. И спросила:
– Ты заблудился?
Восковой мальчик по-прежнему не сводил с нее глаз, безмолвный, без всякого выражения на лице.
– Как тебя зовут?
Никакой реакции.
А собаки продолжали его облаивать. Женщина энергично свистнула, призывая их к порядку, но псы не послушались. Попыталась снова, но они не подчинились команде. На ум пришло единственное объяснение: собаки боятся. Правильней было бы наоборот, и сцена представала ирреальной, поскольку ребенок казался совершенно безобидным.
– Тихо! – завопила она тогда, подскочила к одному из сеттеров, замахнулась и слегка шлепнула его по морде.
Пес укрылся за ее ногами, его товарищ тоже. Оба дрожали. Чтобы успокоить собак, женщина вынула из кармана куртки пару кусочков вяленого сала и дала им.
– Поехали ко мне домой, оттуда свяжемся с кем-нибудь, хорошо? – предложила она, поскольку сотовый здесь не ловил и носить его с собой было бесполезно.
Предложение осталось без ответа.
– Ты, должно быть, проголодался, – предположила тогда владелица конюшни. На этот раз, уже не дожидаясь ответа, подобрала шляпу с земли, спокойно отряхнула ее, потом развернулась и пошла обратно к дороге. Она надеялась, что план сработает, ничего другого в голову не приходило. И, если честно, сама начинала бояться. Потом расслышала за спиной шаги и поняла, что мальчик идет следом.
Но собаки никак не могли успокоиться.
За время пути до конюшни мальчик не произнес ни слова. Он казался поразительно спокойным, невозмутимым. Будто и не принадлежал к человеческому роду. Он из иного мира, несомненно. Когда чуть позже заводчица лошадей смотрела, как он безмолвно поглощает хлеб с молоком, сидя по-турецки на полу перед топящейся печкой, ей вспомнилось ощущение, возникшее перед встречей: уверенность в том, что она в лесу не одна. И женщина укрепилась в мысли, что этот мальчик – смерть.
Да, смерть разгуливала по лесам Муджелло, приняв облик ребенка.
Это смерть в последние
