злостно взглянула на нее. Все-таки нянька, потому как бледное от всяких пудр лицо съежилось в страхе, будто ее сейчас уволят, а от матери прилетела бы оплеуха сразу же. — Чего встали? Оглохли, что ли? Сделайте мне лучшего медвежонка, самого мягкого и милого, и… Удивите меня!
Я чуть не прыснул от наглости этого цирка, прямо в нахмуренные плевки бровей, курносость и губы с какой-то блестящей дрянью. Ничего не мешало нам послать их в понятном направлении, но Луи, образец вежливости до мозга костей, вышел вперед и наклонился к девочке. Я решил попридержать смех, скопить как следует, чтобы обрушить этому цветочку вслед.
— И вам, мисс, несказанно повезло. На складе перед вами окажутся сотни самых красивых медведей.
— Нет уж! — взорвалась эта писклявая бомба и топнула ногой, я посочувствовал каблучку, как-то он искривился. — Вы делаете дешевку для магазинов. А я хочу особенную, чтоб ни у кого такой не было. Я сама скажу, как надо!
— Прошу простить, но у нас перерыв и конвейер не работает…
Мы с парнями шутим, когда говорим про усики Луи — вернее, когда-то это были две тонкие, сродни накладным, полоски, но они метили в настоящие усы и вымахали в пышный куст, который уморительно двигался в такт губе. В наших сердцах они навсегда останутся малюсенькими усиками, святыней коллектива. И вот короткие пальцы размером с пять сдобных булок шмыгнули к его лицу и схватили пучок. Я бы тоже не успел отпрыгнуть от неожиданности, у меня челюсть отвисла и побежала по полу, такую наглость я не мог и представить, а это надо постараться. Наш французский горе-альтруист заойкал, растерянно схватился за губу.
— Так пусть заработает. Включай, идиот усатый!
Ток, ярость гормонов или вселенское наставление — шут его знает, как обозвать то, что выстрелило во мне, пронзило все тело от пяток до третьего глаза[4], я сорвался с места так сильно, что парни вздрогнули, а девочка отпустила бедного Луи.
— Пойдем, сделаем тебе игрушку, — сказал я с такой доброй рожей, что дьявол позавидует и попросит сделать слепок. Чуть не стошнило, когда схватил эту потную ладошку, цени, Луи, на какие жертвы иду! — Так, парни, за дело! Мы же хотим удавить… в смысле, удивить клиента?
Ровно через пять минут машины гудели и пустая конвейерная лента пошла своим бесконечным ходом — понятное дело, никто не собирался работать, но после пары подмигиваний все разбежались по местам для видимости и якобы стали ждать моих команд. Такая слаженность бывает только против общего врага.
У конвейера было как бы два этажа, начиналась эта длинная змеюка внизу, где по программе вырезались, набивались и сшивались материалы, за этим надо глаз да глаз, потом, будто на американской горке, игрушка резко подавалась наверх — здесь мы проверяли швы и в духе процесса зарождения жизни наращивали на скелет мясо, всякие бантики, пуговки, сердечки, я имею в виду. Короче, больше работа головой и чувством прекрасного, чтоб все красиво было, но попробуй радовать современных сопляков чем-нибудь необычным каждую неделю. Куча лесенок с разных сторон вели к широким мостикам второго этажа, по одной такой мы поднимались с противным стуком каблуков по металлу, я не выдержал в конце и просто поднял этого молочного поросенка. Мысленное спасибо няньке за отрешенность, да и вряд ли она смогла бы возразить, раз дитятко само захотело!
— Ой! Куда ты меня завел? Тут высоко…
Я молча тянул ее, пока мы не встали в центре одного мостика, в очень правильном месте.
— Ты же сама хотела управлять процессом, отсюда лучше видно. Теперь говори, какую игрушку хочешь.
— Я уже сказала: самую лучшую!
— Это как вообще понимать? Хорошо… Что будет внутри игрушки?
— Как что? Мягкое что-то…
— Парни, у нас где-то завалялся кусок старой ваты? Он еще намок, когда крыша протекала. Его несите!
— Ты что, дурачина, совсем уже?! Какую еще вату?
Не знаю статистику, но многие дети топают ногами от злости, а у этой целые копытца — эх, и во второй раз каблучок героически вынес удар, сразу видно качество фирмы! Ничего, я так просто не сдамся.
— Мягче не придумаешь, сама увидишь! Теперь выбери ткань.
— Плюш! Плюш хочу. У моей подружки…
— Все слышали? — перебил я громко. — Луи, будь добр, пойди на склад за ворсом для ковров! Можно и обрезки пустить в ход.
На этот раз она пытала каблучок яростнее и дольше, как если бы давила кучу тараканов, а еще моя фляга с водой на поясе случайно открылась и кое-где случайно разлилась по мостику, скользкому, металлическому, я напомню. Остался последний штрих, гнилая вишенка на этом тошнотворном торте.
— У медвежонка не будет лапы, зато три глаза — один на лбу. Странное решение, но желание клиента превыше всего! Работаем, парни!
Сначала девочка застыла, тупо посмотрела на меня, я даже испугался, что ничего не выйдет, но вдруг оглушила диким поросячьим визгом и задергала всем, что вообще дергалось. Я испугался во второй раз — мостик закачался волной от этого припадка, как бы не рухнул вместе со мной, на такие жертвы я не согласен. Наконец-то она наступила на лужицу воды и по всем законам физики мой каблучный товарищ по несчастью не выдержал, заскользил и совсем обломался. Она развалилась на платформе пухлой морской звездой, одно щупальце свисает под перилами, а неловкие движения тянут за собой все остальное. И вот этот бочонок с дегтем висит на краю, а я притворился, мол, растерялся, забыл, как двигаться, и потянул руку очень лениво, медленно, аккурат перед падением — ай рохля, не успел, какая жалость!
Ладно, я ж не садист какой-то — во-первых, тут высота метра три, в детстве с деревьев похуже падали, и ничего, живые, хотя такие, небось, деревьев вживую и не видели, все детство в мусорное ведро, а во-вторых, под нами широкий контейнер со свежеиспеченными за сегодня медведями, все продумано. Розовое пятно приземлилось в море плюша и синтепона — да это ж детская мечта, за такое душу отдают с потрохами! С каждым барахтанием игрушки засасывали пухлое тело, как зыбучие пески, эдакая месть за неуважение к своим создателям.
— Выбирай любую, найди там лучшую! Вон слева от тебя красивая, нет-нет, ты перевернулась на живот — теперь справа!
Перерыв у нас сегодня вышел неполноценный, зато насмеялись на целую неделю вперед, очень злорадно, даже слишком. Нянька очнулась, подбежала и помогла девочке выбраться — та хромала на бескаблучную туфлю, озиралась на нас, вся заплаканная от стыда, красная, как банка томатной пасты. Обе кричали
