В этой своей газете отец, по-моему, чувствовал себя полным хозяином. Ее финансировал банк моей матери, но мать ни в газетные его дела, ни в прочие давно не вмешивалась. Вообще, если и была на свете женщина, абсолютно равнодушная к его чарам, так это моя мать. Я понимаю, что это звучит дико — и тем не менее это так. То есть я, конечно, не знаю, с чего и как у них начиналось — возможно, двадцать лет назад все было иначе. Но… сомневаюсь я что-то. Уж очень непохоже… Она со мной воспоминаниями, разумеется, не делилась. Совершенно случайно я узнал, что в юности у нее был страстный роман, а потом ее возлюбленный погиб в автокатастрофе. Это кое-что объясняло. Думаю, что дело было примерно так. Она долго не выходила замуж, а в тридцать лет спохватилась, что рискует остаться не только без мужа, что ее, очевидно, не пугало, но и без детей, что ее решительно не устраивало. Тогда-то и подвернулся мой отец. А вообще-то я не знаю, так оно было или не так. В конце концов, это не важно. А важно то, что на том этапе, о котором идет речь, они относились друг к другу с полнейшим безразличием.
Почему отец на ней женился — тоже загадка. Сильно сомневаюсь, чтобы там были нежные чувства. Скорее что-то сугубо практическое. Правда, тогда еще не было ни спортклубов, ни банка, но зато был отец-академик (да, мой дед — академик), роскошная по тем временам квартира и дача. Вполне достаточно… А мой отец, между прочим, приехал из города Куйбышева, ныне Самары, и наверняка уже тогда был одержим растиньяковской идеей.
Теперь я подхожу к крайне неприятной для себя теме — к нашим с ним отношениям, которые гораздо больше напоминали отношения вежливых соседей по коммуналке, чем отношения отца с сыном. Слыхал я, что бывают равнодушные отцы, но такого, как мой, ей-богу, поискать. Я не помню, чтобы он когда-нибудь спросил меня, как дела, и вообще — проявил ко мне хоть какой-нибудь интерес. В свое время я из-за этого немного попереживал, но больше как-то так, для порядка — когда видел чьих-нибудь заботливых отцов или читал о них в книжках. На этом фоне мне становилось ясно, что с моим отцом что-то не то. Может быть, не было бы материала для сравнения и мне, вполне возможно, ничего подобного и в голову не пришло — до такой степени я привык без него обходиться. Теперь что-то в этом роде, по-моему, переживает Петька, но, к счастью, у него на удивление легкий характер. Кстати, появление Петьки — одна из самых больших загадок семейной жизни моих родителей. Видимо, мать с самого начала собиралась иметь двух детей. Иногда мне представлялось, как они приходят к нотариусу и подписывают брачный контракт, в котором четко указано: «детей — двое».
Меня много раз подмывало уйти из дому и поселиться где-нибудь в другом месте. Для этого, понятно, пришлось бы бросить университет и найти работу. Мешало природное благоразумие, а может, малодушие — не знаю, это как посмотреть. Во мне вообще много здравого смысла, хотя тот, кто видел меня тем летом, вполне мог бы в этом усомниться. Однажды я брякнул матери, что мне неприятно жить на отцовские деньги. Она удивленно подняла брови и сказала: «Но это не его деньги, Володя. Это мои деньги. Совсем другое дело. Живи спокойно». В общем, я решил не дергаться и потерпеть еще четыре года — до диплома.
Следующий по очереди — Петька, о котором почти нечего писать. Существо на редкость веселое и доброжелательное, неизвестно в кого.
Петькин «наставник», Саша, попал к нам в дом по рекомендации кого-то из знакомых. К этому моменту он окончил три курса мехмата, после чего, по неизвестным причинам, ушел в академку. Он был высокий, худой, длинноволосый и мрачный. Насчет последнего, впрочем, я не вполне уверен. Не исключено, что мрачен он был только в присутствии взрослых, а наедине с Петькой вел себя совсем по-другому — иначе с чего бы Петька так к нему привязался? Ко мне он относился без особого интереса, а моих родителей, по-моему, просто не любил. Почему — не знаю. Возможно, тут было что-то социальное, скажем, ему не нравилось его «гувернерское» положение или что-нибудь в этом роде. С другой стороны, его же никто насильно не тянул… В общем, не знаю, чужая душа, как известно — потемки.
Теперь — Марфуша… Моя мать десять лет просидела с ней за одной партой. Марфушина мать умерла, когда Марфуша была совсем маленькой. Ее отец был военным и несколько лет таскал ее за собой с места на место. Потом она пошла в первый класс и познакомилась с моей матерью. Через несколько месяцев подоспело новое назначение, а с ним и очередной переезд на новое место. На этот раз Марфуша сильно горевала. Моя мать тоже не хотела с ней расставаться и упросила моих деда и бабку взять Марфушу к себе. Ей, насколько я понимаю, ни в чем особенно не отказывали. После переговоров и уговоров Марфушин отец признал, что девочке лучше вести оседлый образ жизни, и согласился ее оставить. Лет через семь-восемь он погиб в одной из «горячих точек». Мать и Марфуша росли вместе, как сестры. Нетрудно догадаться, кто из них всю жизнь играл первую скрипку. Причем дело тут было не в ситуации, не в том, что Марфуша росла в чужом доме. Дело было в характерах. Марфуша всегда была тихая, кроткая и незаметная, а мать — сильная, властная и решительная. При всем том отношения у них всю жизнь были самые безоблачные, и Марфуша мою мать не просто любила — по-моему, именно это и называется «боготворить».
В какой-то момент Марфуша эмансипировалась и уехала работать в другой город. Сколько времени она отсутствовала, я не знаю. Потом вернулась и месяца через два родила дочь, Соньку. Мне в это время было полгода… Кто был Сонькин отец — неизвестно. То есть я хочу сказать, мне это неизвестно. Мать, наверное, что-то знала, но уж она-то умела хранить тайны — и свои, и чужие…
Теперь Марфуша, разумеется, жила отдельно, но они с Сонькой бывали у нас постоянно, а лето всегда проводили с нами на даче. Отец относился к Марфуше снисходительно-безразлично, а она к нему — как-то непонятно. Мне кажется, она ни разу не взглянула на него прямо — всегда куда-то мимо, вбок, в сторону…
Ну вот, с присутствующими — все. Соньки в тот день с нами не было. Но это было, как бы сказать… значимое отсутствие, потому что вообще-то она должна была там быть. И это тоже лучше объяснить заранее.
Сонька исчезла в середине лета. В июне они с Марфушей, как обычно, приехали к нам на дачу. Все шло своим чередом, пока в один прекрасный день Сонька не собрала вещички и не уехала, не сказав никому ни слова. Это не означает, что она уехала тайком, вовсе нет. Ничуть не скрываясь, она побросала в сумку тряпки и зубную щетку. Просто она никому ничего не объясняла. Помахала рукой — и все. Испарилась. Как будто так и надо.
Сонька была не такая, как Марфуша. Застенчивая, диковатая — да, но совсем не тихая и не кроткая. И потом, Марфуша была… как бы это сказать… большая и плавная, а Сонька — хрупкая, кудрявая, похожая на мальчика, с тоненьким шрамом между бровями, придававшим лицу особое, упрямое выражение. Моя мать считала, что в последнее время она стала очень хорошенькой. Возможно, не знаю — я никогда не воспринимал ее как барышню. Для меня она как была, так и осталась «своим парнем». В свое время она была душой нашей дачной компании. Воображение большинства из нас не шло дальше каких-нибудь «казаков-разбойников», а ее голова была буквально нашпигована идеями разных замечательных игр. Ларчик открывался просто — она читала раз в десять больше всех нас, вместе взятых.
Тут я подхожу к важному моменту. У Соньки было одно качество, для которого я никак не подберу подходящего слова, а между тем, мне совершенно необходимо это сделать. «Книжная» — пусть будет так, что ли… Она была «книжная». Дело тут, конечно, не в количестве прочитанного, а в том, что у нее было какое-то совершенно книжное сознание, она все на свете воспринимала только через литературу и себя постоянно воображала то в одной, то в другой роли. Лучше я объяснить не могу, надеюсь, что и так понятно. Еще она умела говорить «наоборот», то есть, не задумываясь, переворачивать слова и даже целые фразы. Со словами у нее вообще были особые отношения: она любила ими играть, крутить их в разные стороны, придумывать шарады, ребусы, палиндромы. За год до описываемых событий, то есть тогда же, когда и я, она поступила на факультет структурной лингвистики. (Сонька-то как раз и была вундеркиндом: два раза с волшебной легкостью перепрыгивала через класс.) Я не знаю, есть ли прямая связь между структурной лингвистикой и палиндромами, но какая-то, должно быть, есть.
