– То-то и оно, – пробормотал Андрей. – К такому Храму трудно будет относиться иначе, чем к мясокомбинату.
– Ну хорошо, – согласился я. – На самом деле – это открытый вопрос. Относительно того, в каком режиме будет работать восстановленный Храм, существует несколько мнений. Я вам могу сказать мнение рава Кука, который, кстати, был сторонником вегетарианства и учил, что в конце времен человечество к нему вернется. Так вот, сам рав Кук при всем этом вегетарианстве как раз считал, что должны быть возобновлены именно кровавые жертвоприношения. Он усматривал в этих жертвоприношениях возможность соучастия животного мира в культе Единого Бога. Ведь животное не может молиться, все, что оно может, – это умереть во имя Всевышнего. А нельзя исключать животный мир из вселенского Богослужения.
– Может быть, самих животных все же спросить? – усмехнулся Сергей.
– Рав Кук, представь себе, так и считал. И он допускал, что в эпоху вегетарианства идея жертвоприношений может оказаться столь не популярной, что Сангедрин, которому придется решать вопрос возобновления Храмовых служб, может от нее полностью отказаться. На этот случай рав Кук даже предложил этому грядущему Сангедрину соответствующую логику. Он указал, как согласно законам Торы можно отказаться от животных жертвоприношений в пользу растительных. Хлебных, в первую очередь.
– Скажи, а вино вроде бы в Храмовых службах использовалось? – поинтересовался Андрей.
– Верно. Вино возливалось на алтарь. Это само собой должно продолжаться.
– Но кому нужен этот ваш Храм, даже и вегетарианский?! – не унимался Сергей. – Вера в Бога может быть только одна для всех. Поначалу, когда люди жили племенами, идея «избранного народа» еще работала, но как об этом можно всерьез говорить в наше время?! Как можно воображать, будто Бог всех людей дал религию лишь одному народу?
– Но наш Храм как раз один для всех! В Библии сказано, что он наречется домом молитвы для всех народов! Ты неправильно формулируешь вопрос. Бог дал религию – я имею в виду нашу еврейскую религию – всему человечеству. Когда евреи изучают какой-либо закон Торы, они всегда выясняют, какие требования в этой сфере Всевышний предъявляет нееврею. И в пределах этих требований нееврей может быть ничуть не меньшим праведником, чем еврей. Про Иова вспомни.
– Иов не еврей, хочешь сказать? – удивился Егоров.
– Никогда им не был, но при этом, заметь, великий праведник, которым Бог хвалится перед ангелами. Пойми, иудейская вера одна для всех, но внутри этой веры у разных народов разные задачи... Мы верим, что Бог дал человечеству одну религию, в которой евреям Он отвел роль священников, а всем остальным людям – роль творческую.
– Что за апартеид?! Какую еще творческую роль?!
– Про семь заповедей сыновей Ноя ты слышал?
– Не уверен...
– Так знай, Бог ждет от народов соблюдения тех семи заповедей, которые Он дал Ною. Это шесть запретов, в которые входят запреты идолослужения, кровопролития и распутства, и одно предписание: творить справедливые суды. А «суды» в широком значении слова – это вообще мышление, это культура. Другими словами, народам предоставлена максимальная творческая свобода. Даже законы они для себя сами вырабатывают, а евреи с этими законами считаются как с законами Торы. Разумеется, если они Торе не противоречат.
– Как это ты, Сергей, о заповедях Ноя не слышал? – удивился Андрей и уже мне добавил: – Тогда так выходит, что христиане единственные, кто соблюдают семь заповедей в полном объеме.
– Почему единственные? Мусульман тоже к благочестивым сыновьям Ноя относят.
– Ну не знаю. Они считают Библию искаженным Кораном, а у нас преемственность: в «Деяниях» описывается, что новообращенных из язычников апостолы принимали именно в рамках исполнения семи заповедей. Мы – привитая маслина, а мусульмане – дикорастущее не-пойми-что.
Сергей еще какое-то время пытался возражать, но потом как будто смягчился, и расстались мы в прекрасном расположении духа.
***
На следующий вечер я застал Андрея склонившимся за рабочим столом над манускриптом Войнича.
– Ну, что? – сказал я. – Ты, как я погляжу, благополучно вернулся к своим папкам?
– Мое чувство к Кате не имеет права на существование... – мрачно произнес Андрей. – Сегодня оно еще душит меня, но завтра я его задушу.
– Как же ты это сделаешь? Выбросишь Катину монетку вместе с Семиной?
– Мысль заманчивая. Выбросить не выброшу, но на время точно отложу куда-нибудь с глаз долой...
– А какие у них монетки?
– Сёмина монетка – массивный пятак, ты его вертел в руках. А Катя грошик мне поднесла. Символично, не правда ли? Грошик чеканки 1912 года. А хочешь, я тебе тоже какую-нибудь монетку подарю?
– Ну давай, валяй. В порядке обмена.
– Сейчас принесу, – обрадовался Андрей. Он вышел в комнату и вернулся с банкой, в которой хранилось с десяток разных монет.
– Я эти монеты специально для дружеского обмена храню. Тут разные мои ипостаси имеются. Выбирай любую.
– Почему ты тут монеты с Лениным держишь?
– Я же родился в год его столетия. Потому «картавчики» имеют ко мне известное отношение.
– «Картавчики»?
– Ну да. Так в народе прозвали юбилейный рубль с профилем Ленина. А на этом рубле, взгляни, Ленин указывает рукой на одиннадцать, то есть на час открытия винных магазинов. Настоящий соцарт.
– Я, пожалуй, возьму эту, – сказал я, вытягивая пять центов США.
– Прекрасный выбор: «In God we trust», – одобрил Андрей. – Я бы тебе то же самое предложил.
На следующий день я улетел в Израиль.
***Своими воспоминаниями о Сарит и сетованиями на потерю с ней всякой связи Андрей меня несколько растревожил, и по приезде в Иерусалим я попытался ее разыскать.
Я наугад зашел в школу Рене Кассен, располагавшуюся в том районе, где, как я догадывался по маршруту ее автобуса, должна была жить Сарит. Раздобыв там у старшеклассников несколько телефонов выпускников 1990 года, я обзвонил их всех по очереди и всех спрашивал о русской девочке сефардского вида, которая ходила в рваных сандалях и обожала всех разыгрывать. Безрезультатно.
– Хоть бы фотография была, – с досадой думал я. – С фотографией запросто можно было бы все школы объездить и расспросить школьников и учителей. За день бы нашел.
Я хотел продолжить поиски, но завертелся. Стал готовиться к экзаменам и через месяц поступил в технологический колледж Махон-Лев.
Решение заняться программированием пришло неожиданно. Сидя за субботним столом, я поделился с родителями своими планами пойти учиться на ветеринара.
– Что за дикость! – воскликнула мама. – Откуда эта идея?
– Вы собаку не разрешали завести – теперь расплачивайтесь.
– Стал бы уже лучше геодезистом, как папа… Про программирование я не говорю, это тебе не потянуть… А ведь какая замечательная профессия. Была бы молодой, обязательно бы этим занялась…
– Почему это мне программирование не потянуть?
– Это не для твоих мозгов, Юрочка. Ты никогда не блистал в математике…
– Мама, поверь мне, Гемара на порядок трудней программирования. Тот, кто может учить по три – четыре страницы Талмуда в день, способен написать программу любой сложности…
То ли слова мамы меня задели, то ли общая компьютерная атмосфера нашего времени сказалась, но я действительно после того разговора решил попробовать себя в программировании.
Решение мое укрепилось тем, что обучение электронике в Махон-Леве совмещалось с занятиями в бейт-мидраше. Я не представлял себе учебы в заведении, в котором бы преподавались только светские дисциплины. Я за свою жизнь обстоятельно изучил только шесть трактатов, и я очень радовался тому, что попал туда, где были все условия для серьезной религиозной учебы. Что поделать, но еврей, который не знает ТАНАХ наизусть или близко к тексту, еврей, который не прошел весь Талмуд и регулярно не возвращается к нему, не может полноценно выполнять возложенную на него Создателем миссию.
Конец лета я проработал в парниках Гуш-Катифа – еврейского анклава, расположенного на юго-западе сектора Газа. Испокон веков этот прибрежный участок земли слыл совершенно безжизненным: никогда никто в истории не дерзнул обживать эти дюны. Но в считанные годы несколько тысяч энтузиастов умудрились возвести здесь дюжину поселений и создать эффективное сельское хозяйство. Сам я немало удивился, узнав, что до пятнадцати процентов всей сельскохозяйственной продукции Израиля производится в теплицах, расположенных на этой узкой прибрежной полоске в пятнадцать километров длиной и три шириной.
До этого я бывал в Гуш-Катифе всего только пару раз, когда еще учился в йешиве. Это место никогда особенно не привлекало меня, тем более что находилось в трех часах езды от Иерусалима. Но сейчас я получил возможность с ним получше познакомиться и объездил несколько поселений: Катиф, Ацмону, Рафиах-Ям и, конечно же, столицу Гуш-Катифа – Неве-Декалим. Я как раз застал начало учебы и побывал на некоторых уроках. Меня уговаривали остаться: учиться в йешиве в Неве-Декалим и работать в парниках. Признаюсь, я очень этого хотел, но знал, что родители расстроятся. Они так радовались тому, что я попал в престижный колледж, а тут снова какая-то йешива, какие-то парники. Словом, не решился я на такой шаг, а согласился быть как все – проводить время так, чтобы пялиться в экран и барабанить по клавиатуре.
