Грязнов знал о перенаселенности тюрем, но чтобы до такой степени...
— Коля! — позвал он. — Коля Панкратов, ты здесь?
— Да здесь он! — раздался чей-то робкий голос. — Вон лежит.
— Ну-ка пропустите! — приказал Грязнов. — Кому говорю?
И пошел на них, глядя исподлобья.
Стоявшие развернулись боком, угрожающе хмурясь.
Коля Панкратов лежал на цементном полу, раскинув руки. Его голова была неестественно вывернута.
Грязнов склонился над ним, и тут же вокруг него сомкнулись обитатели камеры.
Им нельзя показывать, что я вынужден считаться с их численным превосходством, подумал Грязнов, ощупывая пульс у лежащего без сознания паренька. Коля Панкратов был избит так жестоко, что новые синяки и ссадины легли на старые.
Грязнов присел возле него на корточки, приподнял его голову.
— А ну не застите мне свет! — сказал он, взглянув на оставшегося в дверях, побелевшего от страха надзирателя. Проку от него было мало. В случае чего полагаться можно лишь на себя. Эти, ухмыляющиеся, только и ждут, когда ты проявишь слабость. Дрогнешь голосом или в нерешительности помедлишь.
Два-три лица славянской национальности — не в счет. Они здесь — сявки, их ждет то же самое, что и этого Панкратова, едва закроются двери камеры.
Преступники не имеют национальности, вспомнил он слова новоявленных либералов.
Сюда бы их. В эту камеру. Запереть на полчасика, а потом открыть. И спросить потом: так имеет или не имеет?
Грязнов остановил взгляд на самом молодом заключенном в новеньком тренировочном костюме «Пума». Он с вызовом смотрел на появившегося начальника. Явно ждал, как и его братья по крови, вопроса: кто? И уже знал, что ответить. У него здесь, как он считает, все схвачено и куплено. В том числе и надзиратель, переминающийся с ноги на ногу в дверях. Купим и тебя, казалось, говорили его глаза — наглые, без зрачков, как глаза инопланетянина.
— Статья? — спросил его Грязнов. — За что сидишь?
— Не знаю, — ухмыльнулся тот. — Вот брат купит прокурора, тот скажет.
Остальные заржали. Грязнов поднялся, держа Панкратова на руках.
— За что вы его? — спросил он, глядя на того, кто вступил с ним в разговор.
— А чего вы меня спрашиваете? — удивился тот. — Я что, кому на хвост наступил? Я спал, понятно? Проснулся, когда он с верхней койки свалился.
— И все тоже спали? — спросил Грязнов.
Он стоял в их окружении с Николаем на руках. Понимал, паренька нужно немедленно нести в санчасть. Но для этого надо было еще отсюда выбраться. Могут ведь вытолкнуть надзирателя, погасить свет и устроить темную, похлеще той, что устроили Панкратову. И потом скажут на следствии: спали, ничего не видели, ничего не слышали. Гражданин полковник хотел поднять упавшего Панкратова и сам упал.
— Вы понимаете, что вас всех ждет, если вам пришьют групповуху? — спросил Грязнов, в упор глядя на все того же малого в дорогом спортивном костюме.
— А что я сделал? — опять ухмыльнулся тот. — И вообще, буду отвечать только в присутствии своего прокурора.
Все заржали. Даже надзиратель в дверях ухмыльнулся. Ему явно надоело ждать. Или товарищ полковник хочет установить здесь, в отдельно взятой камере Бутырки, свои законы? Раньше надо было чесаться...
— Будет тебе прокурор, — негромко, глядя на него в упор, пообещал Грязнов и двинулся прямо на него, по-прежнему держа избитого паренька на руках. — И за изнасилование будет, и за избиение...
— Не-а, — мотнул головой «спортсмен», тем не менее уступая дорогу. — Ничего не будет. Меня брат скоро обменяет. На двух пленных. Он их в Чечне купил. Специально у себя держит. Что со мной будет, то и с ними.
И нагло посмотрел на Грязнова. Он был уверен в себе. У него были какие-то свои правила игры.
— Там посмотрим... — кивнул Грязнов, выходя вслед за надзирателем из камеры. Его трясло. Никогда он не подвергался подобному унижению со стороны преступников.
— В санчасть! — сказал он надзирателю, передавая ему Панкратова. А что он мог еще сказать этому толстомордому полусонному малому, явно потворствующему заключенным?
Начальника тюрьмы на месте не было.
— Еще не пришел? — спросил он у секретарши-
— Пока нет. Обещал после обеда... — пролепетала она, глядя на сердитого милицейского полковника.
— Тогда вызовите заместителя, — распорядился Грязнов. — И свяжитесь с канцелярией, мне нужно дело Николая Панкратова.
Появился Туреев, заместитель начальника тюрьмы.
— Это вы, Вячеслав Иванович? Чем вы недовольны? Опять что-то нашли?
— У вас и искать не надо, все на виду, только начальства не видно, — сказал Грязнов. — Почему это вы от меня прячетесь?
— Тогда прошу ко мне в кабинет, — пригласил Туреев, — а то здесь, в приемной, я уже как бы и не начальство.
Грязнов вошел вслед за ним в кабинет и, не желая того, звучно хлопнул дверью.
Хозяин кабинета поморщился.
— Да что вы так хлопаете, Вячеслав Иванович? Скоро двери придется менять от ваших хлопаний. А у нас на это денег нет. Нам бы заключенных, дай Бог, вовремя накормить... Надзирателям зарплату выдать, пока последние не разбежались.
— Да что ты из меня слезу давишь? — махнул рукой Грязнов, садясь в кресло. — Вот ты тут сидишь, а что у вас в камерах творится, не знаешь.
— Знаю я, все знаю... — вздохнул Туреев и поднял глаза к потолку. — А что мы можем? Ну что? Преступность растет. Ловили бы вы поменьше, мы бы дыхание перевели... Но это я так, в шутку. Что конкретно взволновало тебя на этот раз, дорогой Вячеслав Иванович?
Они давно знали друг друга, но дружеское «ты» так и не закрепилось. Разговаривали, как ляжет — то «ты», то «вы».
— Что у вас творится в триста четырнадцатой камере, вы знаете? — спросил Грязнов.
— А что творится?.. — Близоруко щурясь, Ту- реев полистал лежащие перед ним бумаги. — В рапортах ничего не отмечено. Все там нормально, со стороны заключенных жалоб Нет.
— Значит, нет? — дернулся Грязнов, снова закипая. — Вот я только что там был, и там парня чуть не убили! Избили и, судя по всему, изнасиловали. Панкратова Николая. Я сам отправил его на руках надзирателя в вашу медсанчасть. Ты хоть знаешь, что вообще там творится?
— Я знаю, что все камеры перенаселены, — ответил, повышая голос, Туреев. — Я знаю, что чем больше нам присылают заключенных, ожидающих окончания следствия и начала суда, тем меньше у нас остается надзирателей, которые просто бегут отсюда, и тем больше нас донимают адвокаты. Они жалуются на нарушения условий содержания заключенных. И вас, Вячеслав Иванович, в роли такого самозваного адвоката, при всем моем уважении, мне странно видеть.
И швырнул в сердцах карандаш на стол.
— Гена, — негромко, сдерживая себя, сказал Грязнов. — Ты мне еще и про другое скажи. Про то, что следователи тянут резину, а суды не успевают рассматривать дела. Бог с ними. Это все известно. А вот почему в камере, которую я назвал, содержатся сплошь кавказцы, которые творят там расправу — это ты мне объясни. Их что, нельзя было равномерно распределить по разным камерам?
— Удивляешь ты меня, Вячеслав Иванович, — вздохнул Туреев. — Ты что, газет не читаешь? Попробуй скажи такое нашим журналистам! Они вас по своей газетной полосе так размажут... Твои кавказцы — не кавказцы, а россияне.
— Там, похоже, азербайджанцы, — сказал Грязнов. — Они терроризируют остальных.
— Лиц славянской национальности? — насмешливо спросил Туреев. — Так, что ли? Если я начну рассортировывать всех по этническому признаку, завтра же наши либеральные издания поднимут такой вой... Хотя никакой, казалось бы, дискриминации мы не допустим. Но им подозрительно! С чего вдруг мы разделяем таким образом заключенных... — Он потер лысеющую голову. — Ладно. Давай конкретно. Что, кто, как и почему. Я запишу ваши замечания и пожелания. И в ближайшее время, что сможем — исправим! А кто он вам, Вячеслав Иванович, этот Панкратов? Я это говорю не потому, что мы не проведем внутреннего расследования, которое, скажем прямо, неизвестно чем закончится, но все же, учитывая...
