девяти был прописан в колхозе «Красный луч».
Лунёв Александр Захарович. Тысяча девятьсот сорок пятого года рождения. Дважды судим. Первый раз он сел по малолетке и по очень нехорошей статье за номером сто семнадцать. А часть данной статьи и вовсе была вурдалачья. Третья. На вторую судимость Лунёв раскрутился прямо на зоне, где отбывал отмеренный ему по малолетства гуманный восьмерик. В лагере он нанёс сосидельцу телесные повреждения средней тяжести.
Намерения по отношению к этому милейшему парню Сане Лунёву у меня были серьёзные. И я решил заехать в суд Волжского района, который и дал в своё время этому упырю первую путёвку в жизнь. Чтобы поднять из архива его уголовное дело и хотя бы поверхностно с ним ознакомиться.
Я уже направился в сторону двери, когда зазвонил городской телефон. На том конце провода был Никитин Борис Евгеньевич. Вот уж воистину, помяни черта, а он тут, как тут!
— Надо срочно встретиться! — глухим голосом пробубнил он, — Обязательно надо! Это важно!
Этот бэх-бедоносец своим звонком ломал все мои планы на сегодняшний день. И, чего уж там, встречаться мне с ним всё равно не хотелось. Независимо от планов. Ничего, кроме проблем, встреча с уходящим на нелегальное положение Никитиным, мне принести не могла. Любой контакт с ним, к моим и без того немалым проблемам, почти неминуемо добавит и его нарастающие, как снежный ком, хлопоты.
— Я занят! — недовольно бросил я в трубку, — Сильно занят. Поэтому освобожусь только к вечеру!
На том конце повисла тяжелая и недовольная пауза. Мне показалось, что подгорающий «колбасник» был удивлен моей несговорчивостью. Я даже допускал, что свою личную проблему Борис Евгеньевич считает главной бедой современности. А, стало быть, и моей тоже. И потому, наверное, он сейчас так искренне был удивлён, что я к ней остаюсь равнодушным.
— Хорошо, — после некоторой заминки согласился он, — Можно вечером. Во сколько?
Мысленно прикинув свои эволюции на сегодняшний день и, не забыв про вечернюю оперативку, я пришел к выводу, что раньше девятнадцати тридцати эта встреча не состоится.
— В двадцать часов я готов встретиться! — уведомил я беглого бэха, на всякий случай прибавив получасовой люфт, — Говори, где?
— Там же! — быстро ответил мне бывший оплот экономической безопасности развитого социализма. — В том же гараже! — и мне вдруг показалось, что слишком уж быстро он мне ответил.
— В гараже, так в гараже! — легкомысленно покорился я, согласуясь со своим визуальным образом юной и самонадеянной бестолочи.
Но про себя решил, что освобожусь я сегодня на час раньше объявленного только что времени. Даже, если для этого мне придётся проигнорировать оперативку и навлечь на свою голову гнев Данилина.
Я положил на аппарат трубку и, достав из сейфа несколько безделиц в шуршащих упаковках, поскорее вышел из кабинета.
Мой путь к торжеству советского законодательства и своих личных представлений о справедливости, был тернист и рискован. И лежал он, в том числе, через народный суд Волжского района.
В канцелярии суда меня встретили неприветливо. На этот раз мне не помогли ни природное моё обаяние, ни намёки на готовность поступиться комсомольскими принципами в плане коммерческого подкупа служительниц Фемиды. Мои посулы возложить к пьедесталу правосудия самый большой торт, который только отыщется в ближайшей кондитерской, должного эффекта не произвели. И да, на предложенную мной кулинарную мзду, ответом были алчущие глаза четырёх разновозрастных женщин. Со всей безусловной очевидностью, желающих вкусить из моих рук свежей выпечки и прочих бисквитных излишеств. Однако их готовность соблазниться, разбилась об отрицательное движение головы их начальницы.
— Осуществляйте, как положено выемку и только после этого вы получите дело! — жестяным голосом ответила мне завканцелярией. — И никак иначе! Ваша расписка, это, извините меня, филькина грамота!
Но оставлять несмываемые следы своих сомнительных действий в судебном ведомстве мне не хотелось. Свою расписку, я бы, после того, как вернул дело, так же забрал бы назад. И через совсем непродолжительное время, с учетом непрерывного документооборота, никто бы и не вспомнил о моём интересе к архивному уголовному делу. Но, видимо, не судьба. Что ж, значит, как когда-то выразился брат бомбиста и цареубийцы, мы пойдём другим путём!
— Хорошо, так мы и сделаем! — сверкнул я жизнерадостной улыбкой и оптом распрощался сразу со всеми неприветливыми тётками, не выделив взглядом даже тех двух сисястеньких, которые оказались очень даже ничего.
Выйдя из неприветливой судейской канцелярии в коридор, я огляделся. Нужно было определиться с направлением.
— Здравствуйте, я следователь Корнеев из Октябрьского РОВД! — заглянул я через два кабинета в третий, — А где у вас тут располагается архив?
— Направо по коридору и вниз по лестнице! — даже не повернув головы, направила меня упитанная особа средних лет, что-то сосредоточенно выстукивающая на машинке.
На мою благодарность, вежливо выраженную лицом и словами, эта добрая женщина как-либо отреагировать не сочла нужным.
А вот в полуподвале, куда я спустился по её наводке, ко мне отнеслись с гораздо большим вниманием.
Миловидная девица, едва ли, как полгода назад перешагнувшая унылый период буйства прыщей на лбу и заднице, подняла на меня стёкла очков. Архивной девушке с комсомольским значком на остроконечной груди, на мой дилетантский взгляд, не доставало главного. Ей остро не хватало общения с силами добра. И, чтоб непременно, гендерной противоположности. Исходя из увиденного, я ей улыбнулся с такой плотоядной нежностью, словно пришел делать предложение.
В глазах судейской барышни, надёжно защищенных от мирских соблазнов стёклами в палец толщиной, затеплилась искра робкой надежды. И буквально через несколько секунд, из этой искры начало возгораться пламя.
Произошло это сразу же после того, как я, беспринципно наплевал на чувство меры и на объективную реальность. В полный голос, восхитившись бездонной синевой глаз этой полуподвальной мышки.
— Но у меня же серые глаза! — неуверенно попыталась мне возразить бесцветная принцесса архивного полу-подземелья. Щеки у которой заметно зарумянились после высказанной мной восторженности.
— Душа моя, всё дело в том, что следователь я только по профессии, — грустно поведал я ей сокровенное, беззаветно распахнув створки своей души, — А по призванию, уверяю вас, я рождён быть художником!
С этими словами я сгрёб с измазанного засохшими чернилами стола её хрупкую лапку с неискушенным самодельным маникюром.
— И, как художник, я имею полное право на своё видение мира! Кроме того, я должен со всей ответственностью вам признаться, что у ваших чудных глаз есть весьма редкая особенность! Но такая неповторимая исключительность встречается не чаще, чем одна на миллион! Ваши прекрасные глаза, милая девушка, меняют свой цвет в зависимости от степени восхищенности ими! Как раз в данную минуту и в моём присутствии, они ярко синие! Как утреннее небо над альпийской лужайкой! Как только что распустившаяся фиалка на горном склоне! Но извините, я не расслышал, как вас зовут, милая девушка?
— Люся! — заторможено представилась архивистка. — Людмила, то есть, — быстро поправилась она.
Она с трудом оторвала взгляд от висящего на противоположной стене небольшого мутного зеркала. В котором она пыталась разглядеть свои глаза и оттенки, воспетой мною синевы в них.
— Вот видите! — снова в полный голос обрадовался я услышанному, словно двум дополнительным выходным, — Надо же! Людмила! Такого просто не может быть! Вы, наверное, мне сейчас не поверите, но меня зовут Сергеем! И сожалею я лишь об одном. Что я не Руслан! Но это всё мелочи! Надо же, как во всём остальном у нас с вами удачно складывается! — продолжал я упиваться своей и люсиной удачей.
Девушка хлопала по внутренней стороне своих окуляров ресницами и самым решительным образом ничего не понимала. Со стороны это было хорошо заметно. Впрочем, она и не пыталась скрывать своей обескураженности. Она просто не поспевала своим недюжинным разумом за потоком моих, сверкающих разными цветами, слов.
— Мне срочно нужна ваша помощь, Люся! — продолжил я конструктивное общение с девицей, которая до сего момента так и не решилась забрать из моих рук свою вспотевшую ладошку.
Бережно вернув на стол её изящную конечность, я запустил руку в карман брюк.
— Ну так, что, Люсенька, вы мне поможете?
— Да! Ну, конечно же, я готова! — вскинулась растревоженная Люся-Людмила, — Но вот только, чем же я могу вам помочь⁈ — за время, которое понадобилось ей, чтобы произнести эти фразы, она дважды поправила свою немудрёную прическу.
— Видите ли, наипрекраснейшая из Людмил, — снова
