начал я засыпать сознание барышни словесами, — По пути в ваш, не побоюсь этого слова, народный суд, я зашел в галантерею универмага и купил вот этот самый галстук! — ткнул я себя в грудь указательным пальцем, — Вы меня понимаете, Люсенька? — решил я удостовериться в том, что меня хотя бы слышат.
— Понимаю, но я не понимаю, причем здесь я⁈ — жалобно и тавтологично пискнула комсомолка.
— Посмотрите, милая девушка, — вытащил я из кармана одну шуршащую упаковку с колготками, — На сдачу к галстуку мне дали вот это! — положил я немецко-демократическое изделие на стол. Непосредственно перед девушкой Люсей с весьма условно синими глазами.
Условно-синеглазая Люся рефлекторно потянулась к колготкам, но, застеснявшись своего порыва, отдёрнула руку.
— Сам я носить это, скорее всего, не стану, — продолжил я, пододвинув по столу шуршащий пакетик ближе к девушке, — Мне такой фасон не нравится и, чего уж там, размер совсем не мой. Поэтому я к вам и зашел, чтобы попросить вас, Люся, избавить меня от этой бесполезной и ненужной в моём гардеробе детали туалета. Прошу вас, примите от меня в подарок эту зряшную для меня вещицу! И заметьте, милая Люся, я вас сейчас не просто так, а как сознательный комсомолец, не менее сознательную комсомолку прошу! Люся, скажите мне честно, вы ведь сознательная комсомолка? — на всякий случай решил уточнить я.
Архивистка, по-прежнему пребывая в состоянии растерянности, граничащей с анабиозом, всё же нашла в себе силы и заверила меня, что комсомолка она сознательная.
Какое-то время мы еще пререкались на предмет уместности такого подарка приличной девушке со стороны малознакомого милиционера. Но я без труда доказал Люсе, что мы с ней уже минут десять, как не чужие. И, что дополнительные колготки, к уже имеющимся у приличной девушки двум, по определению лишними быть не могут. Особенно, если эта девушка божественно хороша собой. И уж, тем более, если к тому же зовут её Люся.
— А скажи мне, душа моя, уголовные дела, по которым приговоры вступили в законную силу шестнадцать лет назад, они где у вас хранятся? — приступил я к тому самому, за чем пришел сюда.
— Здесь! — не задумываясь, махнула себе за спину в сторону деревянных и металлических стеллажей барышня, увлеченно рассматривающая упаковку с колготками, — Здесь в основном. И еще какая-то часть в бомбоубежище. Там специально комнату отгородили. А вам зачем?
— Видишь ли, Люся, мне с одним делом надо ознакомиться, а вашей канцелярии такие замшелые бюрократки сидят, что у меня аж зубы заныли после общения с ними! — тоской и скорбью, которые я изобразил на лице, можно было бы квасить капусту.
— Ваша завканцелярией требует, чтобы я официально произвёл выемку! — обиженно вздохнул я, — А мне там всего-то и надо, чтобы с одним уголовным делом ознакомиться по-быстрому! Мне его на пятнадцать минут всего и надо-то! — намеренно отвернулся я в сторону от благодарно-жалостливых люсиных глаз, чтобы, не дай бог, не сбить нужную волну её настроения.
— Номер дела у тебя есть? — похоже, что добрая девушка приняла нужное мне решение.
— Номера нет, но есть установочные данные осужденного, статья и дата вынесения приговора, — боясь спугнуть удачу, быстро проговорил я, — Так даже проще будет искать!
— Хорошо, ты, пожалуйста, выйди в коридор, я тебя минут через пять-десять позову! — решительно сверкнула линзами Люся. — Я здесь второй месяц и еще не очень хорошо знаю, что и где. В общем, обожди в коридоре!
Позвала она меня назад к себе даже меньше, чем через пять минут. А еще через минуту я сидел сбоку от Людмилы и перелистывал материалы уголовного дела, сшитых в две отдельные корки. Начать я решил с обвинительного заключения. Да, собственно, им и закончить.
Примерно через двадцать с небольшим минут я уже хорошо понимал, что из себя представляет дважды судимый гражданин Лунёв Александр Захарович. На что он способен, чего от него можно ждать во время неприятной беседы на повышенных тонах и какого обращения с моей стороны он достоин.
— Спасибо тебе, Люсенька! — подвинул к девушке я уголовный двухтомник и, наклонившись к ней, чмокнул её в щеку, — Ты настоящий друг!
Взяв из стопки аккуратно нарезанных бумажек один прямоугольник, я написал на нём свой рабочий телефон.
— Понадобится помощь, звони обязательно! — распорядился я, — Чем смогу, помогу! А пока до свидания, душа моя! Тороплюсь, день у меня сегодня сумасшедший!
Покинув гостеприимный полуподвал и загрустившую Людмилу, я поспешил к машине. После полученной информации, мне мог понадобиться огнестрельный инструмент.
Усевшись в машину, я прикинул, в какой гараж мне лучше ехать. Специфика ситуации и опыт девяностых подсказывали, что в данном случае, гараж мне нужен не мой, а никитинский. По той простой причине, что в моём гараже хранился бандитский ПМ, а в никитинском, всё в той же эмалированной кастрюле лежал «наган». Имевший перед Макаровым сразу два наиважнейших преимущества. Наличие которых, в случае применения, позволит мне оставить этот ствол у себя на вооружении. А от ПМ пришлось бы избавляться.
Хорошо, что в прошлый раз я не поленился осмотреть этот любимый девайс революционных матросов и расстрельных команд ВЧК времён красного террора. Заглянув в каморы барабана на предмет количества находящихся в нём патронов, я заметил, что притопленные в гильзах пули не имеют оболочки. Вариантов по этому поводу было немного. Всего два. Либо это патроны глубоко старорежимных времён, либо они вменяемого возраста, но просто спортивные. Меня устраивали оба варианта. Поскольку, во-первых, все гильзы после стрельбы останутся в барабане нагана. А безоболочечные свинцовые пули, в свою очередь, при попадании в цель, деформируются настолько, что идентифицировать их по нарезам не представится возможным. Даже эксперту-криминалисту самой высшей квалификации. Это, во-вторых.
Если уж на то пошло, то револьвер я взял на всякий случай. Чтобы просто подстраховаться. Контактировать с Лунёвым я сегодня не рассчитывал. Даже при моём цейтноте, для начала следует провести рекогносцировку на местности. Выяснить как можно больше деталей. В том числе и адрес, где реально проживает нужный мне объект.
Колхоз «Красный луч», а в миру просто село Елховка, находился в двадцати четырёх километрах от города. Проехав мост через одноимённую с селом неширокую речку, я притормозил на обочине. Движение по этой дороге было настолько редким, что номера на машине я поменял прямо здесь, не съезжая с дороги. Невелика хитрость, но некоторую сумятицу шалаевские номера, снятые с его двойки, все равно внесут в разбирательства. Если таковые, конечно, последуют.
Места эти я помнил по прошлой-будущей жизни очень даже неплохо. Начиная с девяностых, Елховка стала культовым поселением. Еще совсем недавно все, от мала до велика были оголтелыми атеистами. Не верили ни в бога, ни в черта. И даже в победу коммунизма верить перестали. Но как-то так случилось, что в одночасье, почти все народонаселение богом проклятой страны поголовно ринулось в православие. Даже не озаботившись тем, чтобы для начала хоть немного протрезветь и осмыслить происходящее. Все и сразу стали верующими. В своей истовой православной запальчивости зачастую крестясь слева направо и ничуть этого не стесняясь. Включая и большинство уверовавших в Христа замполитов и прочих секретарей КПСС. Случилось это чуть позже эпохи перестройки.
Именно в ту пору ельцинского алкоголизма и оказалось, что Елховка место далеко непростое. Что во времена тотальной коллективизации случилось здесь чудо чудное. Многим селянам, и в том числе не сильно пьющим, здесь массово являлись христианские святые самого разного пошиба. Апофеозом тенденции было признано чудесное обнаружение в роднике за деревней лика Казанской иконы Божьей Матери.
К этому времени коммунисты, где недобрым словом, а где просто револьвером и расстрельными списками, но уже почти победили дремучую поповщину. Почти. Они и народную тягу к святому месту уж как только не душили. Уж они душили, душили… Но так до конца и не додушили. Партийный актив и ведомые им комсомольцы упорно ломали купели, которые как-то сами собой возводились в низинке у того самого родника с найденной иконой. И часовенку несколько раз сносили. Но несознательные граждане и гражданки по-прежнему круглый год приезжали со всего света и окуналось в эти самые ледяные омуты. Кто-то нырял за остро желаемой беременностью, а были и те, которые погружались за семейным счастьем, за богачеством, либо еще за чем.
Но голь, как говорится, на выдумки хитра. Кто был ничем и вдруг ставший всем, таки докумекал проспиртованным в самогонке мозжечком до наиподлейшего богохульства. Своим коварным вероломством достойным самого антихриста, пришедшего в семнадцатом на Россию. И в скором
