Отношения у них были не сказать чтобы близкие. Однако Джордж навсегда остался одним из немногих, но чем-то дорогих людей, связанных с его юностью.
Полковник Рейс думал о том, что по-настоящему не знает, что за человек Джордж. За последние годы они несколько раз встречались, но с трудом находили общий язык. Рейса никак нельзя было назвать домоседом. Он принадлежал к тем строителям империи, которые половину жизни проводят вне Англии, в то время как Джордж Бартон редко покидал пределы города.
Они не знали даже, о чем говорить во время своих коротких встреч. Разговор их обычно сводился к воспоминанию каких-то полузабытых эпизодов из «добрых старых времен», а затем наступало неловкое молчание. Полковник Рейс был не мастер вести светскую беседу. В свое время он мог бы послужить прототипом эдакого недюжинного молчуна, излюбленного героя старых английских романистов.
И сейчас, молча попыхивая трубкой, он силился понять, почему Джордж так настаивал на встрече. За тот год, что они не виделись, в Джордже, как показалось полковнику, произошла какая-то перемена. Джордж Бартон всегда был для Рейса воплощением скучной трезвости – расчетливый, осмотрительный, начисто лишенный воображения.
«С парнем явно что-то неладно, – подумал Рейс. – Сидит как на иголках. Третий раз зажигает сигару. Совсем на него не похоже».
Он вынул изо рта трубку.
– У вас какая-нибудь неприятность, Джордж?
– Вы угадали, Рейс. Действительно, произошла неприятность. И мне очень нужен ваш совет – и помощь.
Полковник Рейс кивнул и выжидательно посмотрел на Джорджа.
– Помните, около года назад я пригласил вас на обед в «Люксембург». Вы не пришли – в последнюю минуту вам понадобилось выехать за границу.
Рейс снова кивнул:
– В Южную Африку.
– В тот вечер умерла моя жена.
Рейс неловко заерзал в кресле.
– Да, я знаю. Читал в газетах. Я умышленно не стал выражать вам соболезнование – не хотелось бередить старую рану. Но вы знаете, дружище, как я вам сочувствую.
– Да, да, конечно. Но я не об этом. Считается, что моя жена покончила жизнь самоубийством.
Рейс насторожился и удивленно вскинул брови.
– Считается? – переспросил он.
– Прочтите вот это.
Джордж протянул ему два письма. Брови Рейса поднялись еще выше.
– Анонимные письма?
– Да, и я им верю.
Рейс медленно покачал головой:
– Верить анонимкам опасно. Вы даже не представляете, Джордж, сколько грязных клеветнических писем появляется после каждой нашумевшей истории.
– Я знаю. Но эти письма были написаны не сразу. Они пришли только через полгода после смерти Розмэри.
Рейс кивнул:
– В этом что-то есть. Кто, по-вашему, их написал?
– Понятия не имею. Да это и неважно. Самое существенное, что я им верю. Моя жена была убита.
Рейс положил трубку и выпрямился в кресле.
– Какие у вас для этого основания? Вы кого-нибудь подозревали в момент смерти? И что думала на этот счет полиция?
– Я мало что соображал, когда все это случилось. Совершенно голову потерял. Я согласился с заключением судебного следствия. Никаких других версий, кроме самоубийства, тогда не фигурировало. В сумочке у нее нашли яд.
– Что за яд?
– Цианистый калий.
– Помню. Она выпила отравленное шампанское.
– Да. В то время других подозрений не было.
– Она когда-нибудь грозилась покончить с собой?
– Нет, никогда. Розмэри слишком любила жизнь.
Рейс кивнул. Жену Джорджа Бартона он видел только один раз. Она показалась ему довольно пустенькой красоткой, отнюдь не меланхоличного склада.
– А что говорили врачи относительно ее психического состояния и всего прочего?
– Личного врача Розмэри в то время не было в городе – он уехал в морское путешествие. Это совсем уже пожилой человек – он лечил семейство Марль, когда девочки были еще маленькие. Когда Розмэри заболела, мы обратились к его помощнику. Как я припоминаю, этот молодой врач сказал, что свирепствующая сейчас форма гриппа дает сильную депрессию.
Джордж перевел дух и продолжил:
– После того как я получил эти письма, я переговорил со старым врачом Розмэри. Про письма я, разумеется, упоминать не стал. Он сказал мне, что все случившееся было для него полной неожиданностью, что он никогда бы этому не поверил. Он не замечал у Розмэри наклонности к самоубийству. По его мнению, этот случай свидетельствует о том, что даже пациент, которого как будто хорошо знаешь, может вдруг повести себя совершенно нехарактерным для него образом.
Джордж снова сделал паузу.
– После этого разговора я впервые осознал, насколько неубедительной была для меня версия о самоубийстве моей жены. В конце концов, я же прекрасно знал Розмэри. У нее бывали отчаянные приступы хандры, она способна была вспылить из-за пустяка, могла под влиянием минуты совершить какой-то опрометчивый поступок. Но я никогда не замечал у нее состояния, при котором хочется «свести счеты с жизнью».
Рейс, слегка замявшись, спросил:
– Не было у нее другого мотива для самоубийства, кроме депрессии? Может быть, у нее случилась какая-нибудь беда?
– Я… Да нет, кажется… Вообще, она из-за чего-то нервничала.
Стараясь не глядеть на Джорджа, Рейс спросил:
– А не было ли у нее склонности к мелодраме? Я ведь ее мало знал – видел один-единственный раз. Есть люди, которые – как бы вам сказать – способны инсценировать самоубийство и получают от этого удовольствие. Особенно если они перед этим с кем-то поссорились. Знаете, как рассуждают дети: «Вот возьму и умру, пусть тогда плачут».
– Но мы с Розмэри вроде не ссорились.
– Гм. Между прочим, и цианистый калий говорит не в пользу моего предположения. Это не тот яд, с которым можно шутить и на всякий случай таскать в сумочке. Свойства этого яда всем известны.
– Верно. Есть еще один довод против, – сказал Джордж. – Если бы Розмэри и впрямь замыслила самоубийство, она наверняка выбрала бы другой способ – менее мучительный. Менее… уродливый. Скорее всего, она приняла бы большую дозу снотворного.
– Я с вами совершенно согласен. Скажите, известно ли, как к ней попал этот яд? Кто-нибудь видел, как она его покупала или где-то брала?
– Нет. Никто не видел. Но она гостила за городом у друзей, и там в это время уничтожали осиные гнезда.
На следствии было высказано предположение, что именно тогда она могла захватить с собой несколько кристаллов цианистого калия.
– Да, это вполне вероятно. Садовники часто держат его про запас.
Полковник Рейс подумал и затем предложил:
– Давайте подведем некоторые итоги. Мы не располагаем никакими положительными данными относительно наклонности вашей жены к самоубийству или о том, что она замышляла его. Все обстоятельства скорее свидетельствуют об обратном. Но в то же время нет очевидных указаний и на убийство, иначе полиция сразу бы что-то учуяла. У них на такие вещи отличный нюх.
– Мысль об убийстве в то время всем показалась бы дикой.
– Но почему она не кажется вам дикой полгода спустя?
Джордж сказал с расстановкой:
– Я, должно быть, в глубине души не был удовлетворен результатами следствия. Поэтому я так безоговорочно поверил этим письмам. В них черным по белому было сказано то, о чем я все время подсознательно думал.
Рейс понимающе кивнул:
– Ну хорошо, давайте разберемся. Кого вы подозреваете?
Джордж чуть наклонился вперед, лицо его дергалось.
– Вот тут-то и начинается самое ужасное. Если Розмэри убили, то мог сделать это только кто-то из нас – из сидевших за столиком. Больше в тот вечер никто к столу не подходил.
– А официанты? Кто разливал вино?
– Шарль, метрдотель «Люксембурга». Вы должны его знать.
Рейс утвердительно кивнул. Шарля знали все. Трудно было себе представить, чтобы он мог преднамеренно отравить клиента.
– Еду подавал Джузеппе. Его мы тоже знаем. Лично я знаю его много лет. Он всегда меня обслуживает. Очень славный, добродушный малый.
