— А она не сказала, в какое время был этот звонок? — попыталась уточнить я.
— Сразу после обеда, то есть в начале третьего.
— Это был мужской голос? — продолжала я свой импровизированный допрос.
— Да, что-то вроде баритона.
— Спасибо за информацию, — поблагодарила я.
— Если это уcкорит расследование… — протянул Шарков.
— Без сомнения, — ободрила его я.
— Да, чуть не забыл, — шутливо заметил он, — вот ваш аванс еще за три дня: шестьсот. И вы говорили о накладных расходах. — Он положил на стол десять стодолларовых купюр и спросил: — Как вы полагаете, сколько еще может продлиться поиск документов?
— Это зависит от ряда обстоятельств, — уклончиво ответила я, не желая брать на себя срочные обязательства, — но, я думаю, не больше недели. — И в свою очередь с тонким юмором спросила: — Это не сильно подорвет ваш бюджет?
Шарков в своей шутливой манере поднял глаза к потолку, словно умоляя Творца небесного о сострадании, и потом, быстро переведя взгляд на меня, наигранно-тяжело вздохнул и усмехнулся:
— Но только не больше недели. — В его карих глазах зажглись озорные огоньки.
Он почесал лоб, поднялся с кресла и, поблагодарив меня за кофе, неторопливой походкой направился к выходу.
Я набрала один из номеров, оставленных мне Шарковым, и, когда на том конце провода сняли трубку, попросила пригласить Рахмонова.
— Да, — раздался через минуту его невеселый голос: видно, он еще не отошел от вчерашней передряги.
— Рашид Рифкатович? Добрый день, — голосом постового милиционера, остановившего пешехода, переходившего дорогу в неположенном месте, произнесла я.
— Здравствуйте, кто это? — недовольно спросил он.
— Вы меня не знаете, но к сути дела это не относится, нам необходимо поговорить.
— Что за таинственность, — не слишком вежливо отозвался он, — и о чем нам говорить?
— У вас вчера ничего не пропало, например небольшой сверток? — с легким налетом садизма спросила я.
На том конце провода повисла длинная пауза, чувствовалось, что абонент в замешательстве. Наконец он собрался с мыслями.
— Что вы хотите? — в его голосе звучала неподдельная тревога.
— Я же, по-моему, ясно сказала — поговорить. — Его удручающая неспособность быстро соображать извинялась внезапностью моего звонка.
— Но… но… — растерянно запинался Рахмонов.
— Короче, знаете кафе «Березка»? Подъезжайте к нему в час пятнадцать и остановитесь рядом, поняли меня? — жестко отчеканила я.
— Хорошо, я буду, — обреченно согласился Рахмонов.
— Не опаздывайте и приезжайте один, — закончила я и положила трубку.
* * *
Над городом тускнело унылое осеннее небо в пепельно-сизых облачных разводах, за двое суток набивший оскомину дождь перестал, но сырой холодный воздух пробирал до костей.
Я остановила машину за углом и взглянула на часы: ровно час. Я специально приехала раньше срока, чтобы предупредить всякие неожиданности: никогда нельзя быть уверенным в человеке, находящемся в состоянии стресса или депрессии, а именно в таком состоянии находился сейчас Рахмонов.
Но ничего неожиданного не произошло. «Десятка» Рахмонова подъехала вовремя. Я подождала еще минут пять и направилась к ней.
Подойдя к машине, я постучала по стеклу и, когда оно опустилось, сказала:
— Добрый день, откройте заднюю дверь.
Рахмонов недоверчиво посмотрел на меня, но подчинился. Я села на заднее сиденье и, захлопнув за собой дверцу, приступила к психологической обработке.
— Как вы уже, наверное, поняли, это я вам звонила.
Рахмонов сел вполоборота, чтобы видеть меня, и я, немного помолчав, продолжила:
— Это вы убили Ларионова, — не столько спрашивая, сколько утверждая, сказала я.
— Кто вы такая? — вызывающе спросил он, тем не менее беспокойно заерзав.
Я, выдержав небольшую паузу и глядя на его бледный профиль, ответила:
— Меня зовут Татьяна Александровна, но давайте договоримся: в дальнейшем вопросы задавать буду я, и если вы на них ответите правильно, то я, может быть, верну вам ваши шмотки с кровью Ларионова, хотя долг обязывает меня сдать их в прокуратуру.
— Не знаю я никакого Ларионова, — упрямо пробубнил Рахмонов.
— Ответ неправильный, — с ледяной укоризной констатировала я, — подумайте хорошенько.
— Нечего мне думать, — продолжал упорствовать он.
— Ну, это вы зря, думать никогда не вредно, особенно в таких критических ситуациях, как ваша.
— Критических? — делая вид, что не понимает меня, переспросил он.
— Хорошо, объясняю на пальцах. Кровь на вашей одежде и на пепельнице, которой вы нанесли смертельный удар, принадлежит одному и тому же человеку — Виктору Ларионову. Кстати, на пепельнице вы оставили очень хорошие отпечатки пальцев, понимаете, что это значит? — И, не дожидаясь его ответа, тем более что придавленный приведенными мной логическими выкладками, он пребывал в оцепенении, я сама дала ответ на свой вопрос: — А это значит, что все доказательства вашей вины налицо, а раз так, то предстоит вам провести в местах не столь отдаленных как минимум лет восемь, улавливаете?
Припертый к стенке, Рахмонов сник.
— Но, — я говорила медленно, стараясь донести до него смысл всех сказанных мною слов, — но если бы вы пошли мне навстречу, я смогла бы вернуть вам ваш сверток, и делайте с ним, что хотите. Ну как, идет?
Я блефовала, конечно, но самую малость. Наблюдая за Рахмоновым, окончательно впавшим в замешательство, я чувствовала, что мучительный рост его напряжения, достигнув своей критической точки, вот-вот выльется в освобождающее признание, и не ошиблась.
— Я не хотел его убивать, — дрожащим от волнения голосом произнес Рахмонов.
Он отвернулся от меня и, потупив взгляд, нервно сплетал и расплетал пальцы рук. Его понурый вид производил жалкое впечатление. Наконец, сделав над собой усилие, он разжал пальцы и, трясущимися руками достав сигарету из пачки, жадно затянулся.
— Как это произошло?
— Галина мне сказала, что отдала бумаги Ларионову, чтобы тот сделал разгромную статью, она хотела отомстить Гарулину за то, что он ее бросил. Ну а я подумал, что на этом можно хорошо заработать.
Я проследил за Ларионовым от редакции и поднялся к нему, сказал, что от Галины и что мне нужны документы. Он ответил, что у него их нет. Я не поверил ему и стал настаивать. Ларионов попытался меня выпроводить, начал размахивать руками, тут меня такое зло взяло, я даже не помню, как эта чертова пепельница оказалась у меня в руках…
Когда я пришел в себя, он лежал на полу, изо рта и из раны на голове текла кровь. Я приложил пальцы к его шее проверить пульс — он не прощупывался. Я страшно испугался, сами понимаете… ситуация сумасшедшая… — Рахмонов на минуту умолк, потупился. Наконец в зеркале я увидела, что он, как-то осторожно подняв глаза, несмело нащупал мое отражение. — Я даже ничего не стал искать, — выдохнул он, — просто убежал.
— Вы хотите сказать, что документов у вас нет? — недоверчиво спросила я.
— Я же говорю, как только я понял, что Ларионов мертв, — произнес он глухо, — кинулся оттуда со всех ног. Я и думать забыл про эти чертовы документы.
— Но потом-то вы пришли в себя, — продолжала я хирургическую операцию.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Только не надо делать такое удивленное лицо, — сказала я сухо, — вы ведь тянули деньги у своей любовницы, у Синчуговой, — уточнила я.
— Откуда вы знаете? — он ошарашенно уставился на меня.
— У меня такая работа, мне за нее деньги платят, и я стараюсь делать ее хорошо. Ну так что, шантажировали вы Синчугову?
— Вы и так знаете, — сказал он обреченно.
— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Мне нужны эти бумаги, и если они у вас, то разумнее всего для вас было бы отдать их мне, — подвела я черту.
— Но у меня их нет, я же сказал вам: я их даже не видел, — стараясь, чтобы его слова звучали максимально убедительно, сказал он.
— В таком случае наша сделка не состоится, — жестко резюмировала я.
— Но вы же обещали, — его лицо передернулось от нервной судороги.
— Что я обещала? — сощурила я глаза.
— Вернуть мою одежду, — потерянно произнес он. Его голос был рыхлым, как размокший сухарь.
— Я сказала: может быть, и то в том случае, если вы правильно ответите на мои вопросы. А вы очень долго сопротивлялись, но ничего, в тюрьме тоже как-то живут. Советую вам явиться с повинной, суд принимает это во внимание. И наймите себе хорошего адвоката, в данной ситуации для вас это лучший выход, ведь рано или поздно вас, так или иначе, вычислят, тогда вам не придется рассчитывать на снисхождение, — посоветовала я. — А шмотки я вам верну, мне они без надобности.
Рахмонов подавленно молчал, куря уже третью сигарету.
