– Да нет на огороде Сашки твоего. А он разве не работает?
Люша сунула телефон в карман, побрела медленно к трапезной: «Может, и работает, а может…» – она попыталась не продолжать горестных мыслей. Стало так больно, страшно, что она запретила себе думать.
Директриса Эм-ского приюта Екатерина Алексеевна Закваскина оказалась энергичной кругленькой женщиной лет пятидесяти. С детства усвоив мамины внушения о необходимости безупречной прически и обуви для настоящей женщины, Екатерина Алексеевна, юность которой пришлась на советскую пору, всегда носила дыбообразные начесы и высоченные тонкие каблуки. Волосы редели, ноги полнели, оттого начесы плохо замаскировывали проплешинки, а шпильки лишь подчеркивали отечность. Но в целом Закваскина производила впечатление деловой и ухоженной женщины. Она радушно приняла Диму Митрохина и бодро провела его по своему благоустроенному богоугодному заведению.
– Раньше здесь в углах или дыры были, или ошметки краски свисали. Но, слава Богу, времена меняются, и теперь у нас и в классах, и в спальнях красные углы с иконами. Есть даже своя часовня. А сейчас мы на ясельном этаже, – хозяйка распахнула перед «опером» очередную дверь, за которой малышня, человек пятнадцать детей в пестрых комбинезончиках, возились на толстых ярких коврах. Тут была груда разнообразных игрушек, от плюшевых до деревянных. Пластмассовые горки, аналог железной дороги – дорога из пластика, к которой проявляли повышенный интерес малыши. С жизнерадостными детьми занимались две улыбчивые воспитательницы. В правом углу, над кадкой с фикусом, висела полочка с иконами. Традиционные изображения Христа, Богородицы, Николая Угодника. Уменьшенная копия именно таких икон была приделана к торпеде митрохинских «жигулей».
– Да, у вас отличный приют. Просто не верится, что в наше непростое время вам удается изыскивать немалые средства, – Митрохин, привычно краснея, старался держаться с достоинством.
– У нас, хвала Господу, отличные помощники. Во-первых, администрация города. Мы на хорошем счету. Я же здесь восемнадцатый год. Какая-никакая репутация, связи, – Закваскина прикрыла дверь образцовой ясельной группы, и собеседники медленно пошли по коридору. – И, конечно, спонсоры. Без них – никуда. И еще мы окормляемся у Голоднинского монастыря. Я прекрасно помню, как он возрождался из руин, сама ездила трудничать. Ну, а теперь сестрички нам помогают. Собирают одежду, игрушки, литературу просветительскую. И мы туда каждый месяц возим детей причащать. Чаще это делать сложно. Впрочем, я говорила, у нас часовня, приходит отец Марк из ближайшей церкви.
– А православная служба «Милость сердца», которая приезжала к вам двадцать первого апреля?
– Мы впервые столкнулись с этой службой. Были очень рады, что они вышли на нас. Поначалу я даже удивилась – как узнали? Но все разрешилось просто. У Ивана, волонтера, который привез нам деньги, книжки и вещи из монастыря, тут близкая родня неподалеку живет. Они и решили начать помощь подмосковным приютам с нас. Просто наслышаны были.
– А документы? Фамилии тех, кто приезжал?
Закваскина рассмеялась, указывая Митрохину на бордовую плюшевую козетку, к которой они приблизились. Расположившись под сенью столь любимого здесь растения, фикуса, Екатерина Алексеевна, посверкивая золотым зубом, мягко заметила:
– Ну кто ж у доброхотов будет документы спрашивать? Они ж не споры сибирской язвы в конверт с двадцатью тысячами подложили…
– Значит, двадцать тысяч было пожертвовано?
– Ну да. А мы любой помощи рады. Это же частные взносы небогатых людей.
– Что еще привезли, можно поточнее?
– Книги. Две увесистые коробки. В основном старенькие собрания сочинений: Горький, Островский, Куприн. Да если бы кто читал из деток-то нынешних, – Закваскина махнула рукой. – Ну, и два монастырских мешка. Мать Анна молодец, всегда все чистенькое у нее. Мешок с игрушками. Мы на викторины, праздники запас этого добра всегда имеем, и одежда. Большей частью на малышей.
– И все? Ничего необычного?
– Дмитрий Анатольевич, а что, собственно, вы ищете? В чем подозреваете эту «Милость сердца»? – Закваскина испытующе посмотрела на Митрохина. Осторожный Дима решил не откровенничать.
– Некоторые ценные вещи пропали из монастыря. Мы предполагаем, что они могли быть вывезены в этих мешках. До вас их, ясное дело, не довезли.
– И вообще приют – для отвода глаз? Это вы хотите сказать?
– Я не могу этого утверждать. Не могу понапрасну возводить обвинения. Ищем, Екатерина Алексеевна. Ищем. Вот у вас на въезде охранник дотошный. Номера машины записал. Уже хорошо.
– Это да. У нас с этим строго. Ну, удачи вам, Дмитрий.
Закваскина ловко вспорхнула с козетки, собеседники бодро двинулись к лестнице. Колобком скатившись по ступеням, так, что каблучки сверкали, Закваскина провела Митрохина через боковой вход на улицу. Едва они открыли дверь, как чуть не получили по физиономиям баскетбольным мячом.
– Пахоменко! Никодимов! Опять за свое! Опять измываетесь над Пултаковым?
Группка ребят двенадцати-тринадцати лет стояла поодаль, смущенно шушукаясь. У самой двери маячили трое: двое мальчишек такого же возраста и один – маленький, ушастый пацаненок лет восьми-девяти. Он с силой вырвал руки у двоих, которые, видимо, до этого удерживали его, и помчался за угол дома, размазывая слезы по лицу.
– Ну, просто зверята! Я вот сейчас о вас следователю расскажу, пусть дело заводит. Просто беспредельничают, Дмитрий Анатольич! Держат этого Вовку за руки, как распятого, и по очереди мячом в него пуляют – расстреливают. Ну, что скажешь, Никодимов?
Один из группки подростков, самый высокий и крепкий, с гаденькой улыбочкой сплевывал на газон.
– Значит, все в мой кабинет. Марш! В первую очередь этот верблюд домашний. – Закваскина распахнула дверь, и мальчишки нехотя засеменили в здание.
Посмотрев на растерянного Митрохина, директриса обречено махнула рукой.
– Карантин в школе. Вот дурью маются, шантрапа. – Она устало сгорбилась, растеряв весь свой энтузиазм: – А что вы хотите? Воспитательное учреждение – это не отчий дом. И не станет им никогда. Хоть коврами, игрушками и эклерами тут все завали! Хоть иконами…
И, кивнув оперуполномоченному, Екатерина Алексеевна скрылась за дверью.
Номер волонтерской машины, «пробитый» Митрохиным, ничего не дал.
«Буханка» числилась за подмосковным предприятием «Губраплит», почившим еще два года назад. Дотошный Митрохин раскопал телефон бывшего директора этого ООО, и нетрезвый мужской голос сообщил, что обменял «эту рухлядь зятю на ноутбук». Зять «нетрезвого голоса», уехав на работу в Сирию, бросил машину под окнами дома, откуда ее благополучно угнали. Но самой неожиданной оказалась для следствия информация о том, что православной службы «Милость сердца» не существует в природе. Есть «Милосердие». Но у них нет ни «буханок», ни волонтера Ивана с широким лицом. Впрочем, с узким тоже нет.
Саша Шатов открыл глаза – над ним висел белый шар. Он так слепил, что ему захотелось отвернуться или закрыться руками, так как избавиться от назойливого света, просто прикрыв глаза, было невозможно. Но пошевелить руками он не мог. И ногами тоже. И толком пошевелить головой не получалось. «Меня парализовало?» – с отчаянием подумал Шатов, но додумать не успел, шар заслонила женщина.
– Проснулся? Пить, и баиньки, – ласковый хриплый голос мучительным воспоминанием обжег Александра, дернувшегося что есть мочи к царевне, обернувшейся (как он мог не распознать, дурень!) ведьмой.
Шатов приник к чашке, приложенной к его губам. Пить хотелось так нестерпимо, что он готов был выпить и отраву, лишь бы смочить рот, протолкнуть в глотку этот наждак, трущий нёбо и язык.
– Тшш…рано еще трепыхаться, еще поспать надо, – и Саша почувствовал на руке ожог.
Выбросив шприц в медицинский лоток, Ариадна, поизучав лицо беспамятного Шатова, отвернулась, удовлетворенная процедурой, подошла к сидящему за стеклянным столом Репьеву, погладила его по русой с проседью голове.
– Завтра отвезем его. Думаю, завтра к вечеру сработает наверняка. А сейчас мне надо заняться этой сумасшедшей воровкой. С каким наслаждением я бы попытала ее сама. – Она мечтательно закатила глаза, встряхнула привычным жестом волосы. – Так, как это делали у нас в приюте. Человека привязывают…
Григорий прервал ее:
– Замолчи. Не хочу слушать. Если решила ехать одна, то поезжай. Не тяни. Мы в ужасном, нет, в ужасающем положении. Ни денег, ни доски. Просто в голове не укладывается.
– А в твоей убогой голове вообще мало что можно уложить. Ну-у, не обижайся, – Ариадна вновь погладила набычившегося возлюбленного.
– Не обижайся, это я так, от нервов. Я все решу, ты же знаешь. Ну, влезли какие-то дилетанты-прощелыги в большую игру по случаю. На раз им нос прищемим. Вместе с другими частями тела.
