и сейчас, а то, что было раньше, не важно…
А ведь Ксюха действительно верила своим словам! Ты и он – это бред. Да. Он и я – это такая очевидная тема для шуток, что иначе и быть не может. Шутка без намека, дружеский подкол без злобы. Ксения знала про Париж, но знала очень мало, и ей пришлось придумывать, что там случилось. Думаю, ее версия позволяла мне и ему оставаться существами, сексуальное притяжение между которыми столь невероятно, что можно шутить сколько угодно.
Ты и он. Кто подумал бы.
Возможно, она начала весь этот разговор, даже газету с собой притащила, чтобы потихоньку выудить из меня информацию о Париже. Сразу, когда я только вернулась, она боялась говорить об этом. Но прошло два года, время превратилось в буфер, в подушку безопасности, и теперь можно удовлетворить любопытство. Когда Ксения протягивала мне газету, она, должно быть, ожидала, что мы сначала посмеемся над шуткой про трусы, а потом я с горькой улыбкой расскажу ей правду о том, что было.
Зря она на это надеялась. Всю правду я и сама не знаю. По крайней мере, не осознаю: эта правда зарыта где-то в недрах моей памяти, и копаться там я не хочу. Это ядовитое болото, там топи, там змеи. Я к нему близко не подойду!
Да и не факт, что в этом болоте хоть что-то сохранилось, а не растворилось на дне. Принято считать, что состояние аффекта не длится долго. Кто-то верит в пятнадцать минут, кто-то – в полчаса, кто-то – даже в несколько часов. В любом случае, за границу одних суток оно не выходит. Но так бывает не всегда. Мое состояние аффекта длилось несколько недель. Это было время, когда я жила и не жила. Я что-то делала – и делала много, что-то чувствовала – и чувства были яркими. Но когда все закончилось, это прошло мимо меня, как будто и не со мной было.
Я резко останавливаюсь посреди улицы. Плохая идея в Москве, но мне повезло, что улица тихая и обеденный перерыв закончился, я никому не мешаю. Мне нужно было остановиться. Поднимаю голову к небу, делаю глубокий вдох, наполняя легкие осенью. Я надеюсь, что это поможет, но напрасно. В голове все еще звучит голос Ксении.
Ты и он – это бред…
Откуда-то из недр памяти вырывается, как пес, порвавший цепь, воспоминание. Когда на тебя набрасывается пес, ты уже не думаешь ни о чем другом. С некоторыми воспоминаниями та же история.
Я помню поцелуй – неожиданный, неуместный, непрошенный. Начатый мной, но меня же удививший. Я не хотела, не думала, но не могла не сделать то, что, может, давно уже хотел сделать он… Да без всяких «может», знаю, что хотел. Чувствую. Но он контролирует себя лучше, чем я, и слишком много думает. А я сорвалась, потому что мне нужно было знать и чувствовать его, и теперь уже все началось, обратного пути нет… Теперь уже я боюсь прекращать, потому что тогда придется снова включать голову и разбираться с последствиями, а пока мне слишком хорошо. Все так, как я и ожидала, и даже лучше. Он близко, как никогда раньше, и я дышу им, я чувствую его запах – аромат его кожи, похожий на запах дыма от лесного пожара. Человек, в котором пылают леса. И еще я чувствую запах лекарства – острый, химический, чуждый ему… Это обезболивающее, очень сильное, я знаю наверняка, потому что запомнила его химозный запах, когда врач наполнял шприц из колбы.
Сколько же в нем сейчас лекарств? Вся таблица Менделеева в его венах, в нем препаратов больше, чем в аптеке! Интересно, он вообще чувствует этот поцелуй? Он хоть что-нибудь понастоящему чувствует? Соображает, что происходит? Должен, я хочу, чтобы он знал!..
Я с силой зажмуриваю глаза, отгоняя воспоминание, заставляя себя улететь из белоснежной палаты, залитой весенним солнцем, в московский сентябрь. Вроде бы, получается. Но одна саднящая мысль все же остается: может, он ничего и не запомнил?
На кладбище он вел себя так, будто ничего никогда не было. Он вел себя правильно. Ксения бы так не смогла, поэтому я и не буду ей рассказывать. Она не станет меня осуждать, но не сдержится, не поймет, о чем лучше не шутить. А уж если узнает его родня… Да эти вороны меня заживо склюют! Я будто снова слышу голос его матушки, ее слова, которые всегда, что бы она ни говорила, похожи на проклятье всего моего рода до седьмого колена. Одного сына сгубила, теперь на второго нацелилась! Для нее я ведьма, но совсем не добрая, не такая, как для моих клиентов. А для его отца – просто очередная шлюха, позарившаяся на легкие деньги. Они бы с удовольствием перекрыли мне доступ на кладбище, если бы закон давал им хоть одну возможность это сделать.
Вот поэтому мне и не нужно встречаться с этой семейкой, ни с кем из них. У меня есть дело!
Жаль, что слова Наташи мне ничего не дали. Я не забуду их, просто до поры до времени не смогу использовать. Придется сосредоточиться на подсказке, невольно подброшенной мне Аделаидой Викторовной – на Валентине Винник. Ее я, кстати, уже нашла. Теперь оставалось только придумать, как же мне к ней подобраться!
Валентина Винник была немного старше, чем Регина, и намного богаче. Не знаю, что вообще сделало их подругами. Очевидных точек соприкосновения я не увидела.
Но что-то же все-таки сделало! Если бы речь шла только о словах Аделаиды Викторовны, я еще могла бы предположить, что старушка ошиблась или приврала чуток. Однако у дружбы этих двоих нашлись и другие подтверждения. Чтобы найти их, не нужно было цеплять на макушку шапочку Шерлока Холмса или задумчиво пиликать на скрипке, достаточно было заглянуть в интернет.
Последние года три Регина и Валентина Винник достаточно много времени проводили вместе. Они ездили в отпуск, посещали фестивали, ходили на концерты – и отовсюду постили эти дурацкие парные селфи, где подруги непременно тянут губы к объективу или делают вид, что целуются. Думаю, по современным меркам это можно считать знаком высочайшего доверия. А несколько месяцев назад все прекратилось – резко и
