Поняв, что разговор окончен, Костырин поднялся с кресла. Постоял так немного, погруженный в свои мысли, затем повернулся к хозяину кабинета и вдруг спросил:
— Скажите, а вам мальчики кровавые по ночам не снятся?
Тот покачал головой:
— Нет. По ночам мне снятся девочки. Голые и на все готовые.
— Глупый ответ, — заметил Костырин.
— Каков вопрос, таков ответ. А что касается моральной стороны акции, то не мне вам объяснять, Дмитрий Сергеич, какие высокие истины мы с вами отстаиваем. Причем отстаиваем в прямом смысле в бою.
— Смотрите, чтоб вам голову не отстрелили, — посоветовал Костырин.
— Постараюсь, — улыбнулся в ответ хозяин кабинета.
Вечер выдался темный и ветреный. Костырин, так же как и остальные парни, был одет в темную куртку и черные джинсы. На голове у него красовалась черная лыжная шапочка, которую одним движением можно было натянуть на лицо (прорези для глаз гарантировали полноценный обзор).
— Ну че там, скоро? — спросил крепкий верзила со сломанным носом, которого все в бригаде звали просто Бутов.
— Скоро, — Костырин бросил окурок на землю, повернулся к Андрею: — Андрюх, ты как, нормально?
— Нормально.
— Смотри, если есть какие-то сомнения, лучше иди домой. А то можешь всю мазу испортить.
— Нет сомнений, — сказал Андрей.
— Отлично. Так, парни, повторяю расклад. На первом этаже у них столовка. Там всегда кто-нибудь есть— человек пять-шесть жрут морскую капусту с червяками и давят слезу под тамбурины. Слева — вход на кухню. Там есть такой длинный и темный, как печная труба. Это повар. Он всю эту инородную ораву кормит. Они его специально из теплых стран выписали. Гурманы типа. Так вот, этот хренов повар должен навсегда забыть про то, как готовить червей и тараканов. С остальными — как всегда. Расклад ясен?
— Черепуху ему, что ли, раскроить? — спросил Бутов.
— Поменьше крови, Серый. Поменьше крови и побольше дела.
— Не волнуйся. Гарантирую, что к завтрашнему дню он рецепт яичницы забудет.
— За дело!
Парни натянули на лица маски и, покрепче сжав в руках резиновые дубинки, двинулись к «дому иноземцев».
Через пять минут дверь подъезда с грохотом отворилась. Из подъезда вывалилась темная фигура. Это был Андрей Черкасов. Кряхтя от натуги, он тащил на плече истекающего кровью Костырина. За спиной у него слышался топот десятков ног. Первым выскочил Бутов, за ним — остальные парни.
— Бутов, прикрой! — крикнул Андрей на ходу, дернул плечом, поудобней пристраивая Костырина, и двинулся к машине.
Бутов, выбежавший следом, обернулся к подъезду и махнул дубинкой. Дубинка со смачным шлепком опустилась на чью-то темноволосую голову, раздался вскрик, и голова эта скрылась в дверном проеме. Бутов ударил ногой по двери подъезда. Затем подпер ее плечом и стал держать. Судя по тому, как она тряслась и вздрагивала под плечом Бутова, с той стороны по ней били не меньше трех человек. Бутов, потея от натуги, сдерживал напор.
— Откройте дверцу! — крикнул Андрей парням.
Те бережно втащили Костырина в салон.
— Пацаны, быстрей! — простонал от подъезда Бутов. — Долго я не продержусь!
Как только Костырин оказался в салоне, парни впрыгнули в машину. Взревел мотор, и машина, резко вывернув, двинулась к выезду со двора.
— Бутов, прыгай! — крикнул Андрей.
Бутов резко отскочил от двери и побежал за машиной. Чернявые парни гурьбой вывалились на крыльцо. Пока они, крича и матерясь, поднимались на ноги, Бутов вскочил на ходу в машину, дверца захлопнулась, и машина, набирая скорость, понеслась в сторону шоссе.
— Есть какая-нибудь тряпка? — спросил Андрей у парней.
— Возьми, — ответил кто-то, протягивая платок. Андрей промокнул голову Костырина и осмотрел рану. Дмитрий застонал и слабо оттолкнул Андрея.
— Что с ним? — спросил Серенко.
— Черепно-мозговая, — ответил Андрей.
— Кость цела?
— Да вроде.
Костырин снова застонал и протянул руку к окровавленной голове. Андрей перехватил его запястье:
— Не трогай. Будет еще больнее.
Костырин послушно опустил руку.
— Сильно меня? — спросил он слабым подрагивающим голосом.
— Не знаю. Приедем в штаб, посмотрим.
— Может, его в больницу? — спросил Серенко.
— Че, дурак, что ли? — огрызнулся Бутов, потирая ушибленное дверью плечо и морщась от боли. — Там нас быстро вычислят.
— А если у него серьезно?
Костырин разжал зубы и проскрипел:
— Угомонись, Сера. Голова цела. Вот только мозги… А, черт… — Он замолчал и снова крепко сжал зубы, стараясь не застонать.
— Как это хоть случил ось-то? — спросил всех толстяк Бачурин. — Кто-нибудь видел?
— Я видел, — сказал Андрей. — Там был охранник. Он в туалете ховался, поэтому со спины зашел. Хорошо еще, что у него ствола при себе не было.
— Точно, что ли, не было? Я кобуру у него видел, — сказал Серенко.
— Кобура была, — кивнул Андрей. — Но пустая. Я проверил.
— Че ж он, мудак, пустую кобуру на ляхе таскает? Для понта, что ли?
— Похоже на то.
Костырин опять открыл глаза:
— Бутов, что с поваром?
— Да все нормально, Димыч. Пару раз дал ему по кочану.
— Не убил хоть?
— Обижаешь, брат. Ты ведь знаешь, я работаю ювелирно.
— Этохорошо, — прошептал Костырин. Посмотрел на Андрея, облизал пересохшие губы и тихо сказал: — Спасибо, брат. Видит Бог, я этого не забуду.
И вновь закрыл глаза.
Фляжка Андрея редко бывала пустой. Он закачивал ее коньяком каждый день. Мария Леопольдовна, чуявшая запах спиртного, исходивший от сына, не могла понять, где, с кем и когда он умудряется напиваться? На занятия в университет Андрей ходил исправно. Регулярно сдавал рефераты, часами просиживал в университетской библиотеке, работая над курсовой. Мария Леопольдовна знала, что это так, ее хорошая знакомая работала там библиотекарем. И тем не менее чуткий нос Марии Леопольдовны безошибочно улавливал тонкий, почти незаметный запах алкоголя.
Однажды она не выдержала и позвонила приятелю сына, художнику Гоге, этому веселому толстяку с ветром в голове.
— Мария Леопольдовна, да вы что! — возмутился Гога. — Да если бы я заметил, что он пьет, я бы сразу ему по рогам надавал! Вы же знаете, как трепетно я отношусь к таким делам!
— Но с кем-то же он пьет, — упрямо гнула свою линию Мария Леопольдовна.
Гога подумал и ляпнул:
— Если он не пьет с нами, значит, он квасит в этом своем универе.
— Глупости.
— Вовсе нет. Я всегда говорил, что все интеллигенты — алкаши! Одни тайные, другие — явные. Ваш Андрей — тайный, законспирированный алкаш! Шутка!
— Гога, за такие шутки…
— В зубах бывают промежутки? Это я знаю. Только меня этим не запугаешь. У меня во рту вставная челюсть! И дома две запасные!
— Ох, и болтун ты!
— Что есть, то есть, Мария Леопольдовна. А если серьезно… я правда не знаю, где он умудряется кирнуть. С нами он пьет только колу. Да и то не больше пятидесяти граммов за раз.
Андрей хранил фляжку в кармане куртки, и ее существование оставалось для Марии Леопольдовны тайной.
Не приложившись на сон грядущий к фляжке, Андрей подолгу не мог уснуть. А если засыпал, то ему снились омерзительные сны, после которых он просыпался в холодном поту, радуясь тому, что все увиденные ужасы были всего лишь сном. Коньяк помогал Андрею расслабиться, ввести себя в состояние равнодушного отупения. Несколько хороших глотков — и тревога уходила из сердца до самого утра.
Флакон с кровью Таи Андрей на ночь снимал и клал его на тумбочку. Однажды утром он забыл его надеть и вспомнил о нем лишь у самых дверей университета. Семинар начинался через пять минут, но Андрей тут же, не раздумывая, повернулся и побежал к метро. Он словно бы перестал существовать на это время и вновь обрел себя лишь тогда, когда тесемка с флаконом снова оказалась на шее.
Сознавая всю дикость своего поведения, Андрей не раз спрашивал себя: «Господи, что я делаю? Ведь это же сумасшествие!» Но тут же кто-то другой, холодный и бесчувственный, живущий на самом дне сознания Андрея, отвечал ему? «Ну и что? А кто сказал, что ты должен быть нормальным? Вот Тая была нормальной, и чем это кончилось?»
По вечерам, вернувшись из библиотеки или с очередной акции своих новых друзей-скинхедов — с граффити Андрей пока что завязал, сославшись на недостаток времени и на необходимость писать дипломную работу, — он запирался у себя в комнате и посвящал целый час упражнениям с ножом. Он учился бить «прямым», «режущим», «колющим», обучался тайным и коварным ударам из-под локтя, учился перехватывать нож из одной руки в другую, не прекращая боя. Постепенно он стал ощущать нож, как продолжение собственной руки. Он носил его с собой повсюду и по вечерам, возвращаясь домой в темноте, продолжал свои упражнения на открытом воздухе, под прикрытием тьмы.
