— Думаешь, правда ему Ельцин что-то пообещал?
— Лепит, — не задумываясь, ответил Плохиш. — Горбатого клеит. Я его уже наизусть изучил. Если губки бантиком надувает и так ерзает, значит, туфту гонит. На хрен он Ельцину сперся, такой бескорыстный? Я так про себя догоняю, что Либерман в Москве что-то с кем-то заварганил, а нашего под это дело подтянули.
— О чем же они, по-твоему, договорились, Либерман с Лисецким-то?
Плохиш ответил не сразу. Он порылся в своей пузатой барсетке, достал сигарету с марихуаной, раскурил и, со-щурясь, посмотрел на Виктора.
— Думаю, слить вас решили, — выложил он без обиняков.
— Круто! — хмыкнул Виктор. Он не выглядел ни удивленным, ни огорченным.
— Я по намекам сужу, которые губер пробрасывал, когда домой летели. Он ведь думает, что самый хитрый, а сам пробалтывается то и дело. Храповицкий у него сразу плохой сделался: полез, куда не просят, всю область перебаламутил, в войну втянул, а теперь он, губер, должен перед Москвой оправдываться. Все в таком роде. А Либерман, наоборот, козырный фраер, свое место знает, в Кремле шестерит по делу, пятое-десятое.
— С телками не мутится, — добавил Виктор.
— Не мутится, — согласился Плохиш, доливая виски Виктору и себе. — И анашу не курит. Кстати, будешь?
Виктор тоже затянулся.
— Пока Лисецкому бабки таскаешь, ты у него хороший, — беззлобно проговорил он. — А как бабки кончились, иди гуляй! — Он еще раз затянулся и вернул сигарету Плохишу. — На меня, между прочим, уже выходили люди от Либермана, борзые такие, деловые. Предлагают наш бизнес чохом купить, а за это обещают закрыть все вопросы с налоговой полицией.
— Так я, блин, и думал! — воскликнул Плохиш, гордый своей догадливостью.
— Правильно, блин, думал, — подтвердил Виктор.
— Сколько дают?
— Сотку зеленью, — поморщился Виктор.
— Мало?
— Мало, — кивнул Виктор. — Совсем мало.
Плохиш в задумчивости покачал головой:
— Зато без проблем...
— А у меня и так нет проблем, — возразил Виктор. — Это у Вовы проблемы: баланда тухлая или там на прогулку его не вывели. А я поработал, выпил, с телками отдохнул и спать — всего понемногу. Тепло, светло и мухи не кусают.
— Это пока, — предостерег Плохиш. — Лихачев-то все одно до тебя доберется.
— Смысла ему нет до меня добираться, — хмыкнул Виктор. — Если Либерман с Лисецким уже все поделили, то Лихачев, выходит, в стороне остался. Кинули его, побоку пустили. С кого ему теперь получать? С Либермана? Тот напрямую в Кремль башляет. С Лисецкого? Умучишься с него получать. Я один и остаюсь, плохонький, зато свой. Поторгуюсь-поторгуюсь, да что-то занесу. Нет, Лихачеву со мной дружить надо. Он, глядишь, так и Вову согласится продать.
— Будешь выкупать?
— Вову-то? А черт его знает. С одной стороны — надо бы. Момент уж больно благоприятный, цены на Вову низкие, лимона за три-четыре его сейчас добыть можно, — грешно не купить. А с другой стороны, он злой сейчас на всех, Вова-то. Начнет мстить, визг поднимется, опять в историю попадем!
Плохиш сделал несколько затяжек.
— Умный ты, — с уважением признал он. — Хоть и пьешь много.
— Потому и умный, что пью много.
— Слышь, — проговорил Плохиш, — а может, все же выгоднее с Либерманом сработать? Сотка, конечно, не цена, но до полторухи поднять реально. А Вову можно вообще там оставить. Пусть загорает.
— Не по-товарищески, — засмеялся Виктор.
— Зато делиться не надо. Ты посчитай, может, так интереснее.
Виктор зевнул.
— По бабкам, может, и выгоднее. Но скучно. Что я без работы здесь делать буду?
— А зачем тебе здесь что-то делать? За границу вали.
— А там чем заниматься?
— Чай, придумаешь, с твоими-то деньгами.
— Не-а! — покачал головой Виктор. — Не придумаю. Если до сих пор не придумал, значит, и думать нечего. Без работы я, пожалуй, совсем сопьюсь.
— Тоже плохо, — признал Плохиш.
***Грязный, многолюдный вокзал с его шумом и суетой действовал успокаивающе на мои больные, голые нервы. По залам перемещались толпы людей с чемоданами и узлами; нестройный гул голосов прерывался громкими объявлениями об отправке и прибытии поездов; ряды ларьков пестрели одинаковой продукцией, — никому здесь не было до меня дела. Рядом со мной спал пьяный мужик, скинув стоптанные ботинки и задрав ноги на скамейку. От его носков пахло так, что я отворачивался. На полу, возле мужика стоял чемодан, довольно потрепанный.
Ко мне приблизился неопрятный испитой парень, в царапинах, лет тридцати, не то бомж, не то обитатель вокзалов.
— Не возражаешь? — спросил он с кривой ухмылкой.
Я помотал головой, показывая, что не понимаю, чего он от меня хочет.
— Не против? — повторил он, кивая на спящего мужика рядом со мной.
По-прежнему не понимая, я рассеянно пожал плечами.
Не тратя больше слов, он схватил чемодан пьяного и бросился бежать. Только тут до меня дошло.
— Стой! — крикнул я, кидаясь в погоню.
Он прибавил ходу. Несмотря на тяжесть чемодана, передвигался вор на удивление быстро, — наверное, исполнял это не в первый раз. Я наталкивался на людей, которых он ловко огибал, спотыкался о мешки, через которые он перепрыгивал, короче, я не мог сократить дистанцию между нами ни на шаг. Он пересек зал и метнулся вниз, в подвал, где располагались туалеты. Добежав до лестницы, я скатился следом, но он уже пропал. Неприветливая бабка в платке, сидя за конторкой, собирала входную мзду.
— Парня с чемоданом не видели? — запыхавшись, спросил я ее.
— Тут все с чемоданами, — сердито проворчала она. — Двадцать рублей вход стоит.
Я швырнул ей пятьдесят и открыл дверь в мужской туалет. Никого не было видно. Я вошел внутрь. Потрепанный чемодан одиноко стоял под раковиной. Я потянулся к нему и в следующую секунду получил сильный удар по голове. В глазах вспыхнуло, я даже не понял, что падаю.
— ...Земляк, ты как? — Пожилой мужик в серой куртке тормошил меня за плечо. Я валялся на грязном, вонючем кафеле, моя голова разламывалась от боли, в глазах плавали красные пятна.
— Живой, нет? — тряс меня мужик. — Выпил, что ль, или подрался?
Я хотел что-то сказать, но вместо слов лишь захрипел. Дотронувшись до затылка, я наткнулся на огромную шишку, стремительно распухавшую. Пальцы сразу стали мокрыми и липкими. К тому же что-то мешало мне смотреть левым глазом. Я попытался встать на ноги и не смог, меня шатало и тошнило. Мужик помог мне подняться. Опершись о раковину, я посмотрел в зеркало. Бровь была разбита, должно быть, падая, я стукнулся о раковину, глаз заливала кровь. Кровь текла и по затылку на воротник рубашки. Я поискал носовой платок и обнаружил, что мои карманы пусты: ни денег, ни документов. Часов на руке тоже не было. Морщась от боли, я выругался.
— Ты его видел? — спросил я у мужика.
— Кого? Тут не было никого. Один ты на полу лежал...
Наверное, вор прятался за дверью, бросив чемодан в качестве приманки. Надо было быть законченным идиотом, чтобы попасться на такую уловку. Я открыл кран с холодной водой и сунул под нее голову. На мгновенье мне стало легче. Я смыл кровь с лица и шеи.
— Здесь есть салфетки, как думаешь? — спросил я.
— Бабка на входе выдает. Вот, возьми, — он сунул мне рулончик грубой туалетной бумаги.
Я промокнул лицо, оторвал клочок и заклеил бровь, остальную бумагу, смяв, прижал к ране на голове.
«Сумка! Сумка с деньгами! Она осталась под сиденьем!» Внутри меня все оборвалось. Я рванулся к выходу, но, потеряв равновесие, схватился за стену, чтобы не упасть.
— Отвести тебя в медсанчасть? — сострадательно осведомился мужик.
— Я сам, — пробормотал я.
На подламывающихся ногах я выбрался из подвала. Меня мутило и бросало в жар. Я боялся, что не дойду, что навернусь ненароком на пол и меня подберут милиционеры. Из-за каши в голове мне не удавалось вспомнить, где я сидел. Я заставил себя остановиться и продышался, потом вновь собрался с силами и медленно двинулся между рядов. Я шел так осторожно, словно нес на себе кувшин с водой и боялся его расплескать. Наконец, я увидел пьяного в пахучих носках и обрадовался ему, как близкому родственнику. Он спал все с той же безмятежностью, не догадываясь о потере своего имущества. Мое прежнее место занимала какая-то крупная дама в пальто горчичного цвета, которая листала журнал и уплетала огромный бутерброд с сосиской. В глазах расплывалось, я не мог сконцентрироваться и разглядеть сумку.
— Здравствуйте, — выговорил я непослушным голосом.
Дама уставилась на меня недоверчиво.
— Сумка, — попытался объяснить я, с трудом ворочая языком. — Там, под вами...
— Какая сумка? — переполошилась она. — Я не брала ничего!
— Внизу, под скамейкой... стояла...
Не выпуская из рук ни бутерброда, ни журнала, она слезла со скамейки. Мы одновременно наклонились и заглянули под сиденье, едва не столкнувшись лбами. Сумка валялась, как я ее оставил. От облегчения я сел на пол.
