В этот ранний час пляж был пуст, и это придавало ему особую прелесть. Я быстро разделась и с разбегу вошла в воду. Волна подхватила и понесла меня. Однако плыть по воле волн ни в прямом, ни в переносном смысле я не умела, поэтому, сопротивляясь ритму, задаваемому морем, поплыла своим любимым кролем в собственном ритме, который задавали мои руки.
Когда я вышла на берег, Анатолий был уже там. Он молча подошел ко мне и поцеловал. Я ответила. «Женщина я или не женщина», — тотчас же мысленно оправдала я и свой, и Толин поступок. Но внутренний голос тотчас же возразил: «Не женщина, а детектив».
— Толя, а как французы называют полицейских? — разрушая идиллию, спросила я.
По всему было видно, что мой лингвистический интерес шел вразрез с романтическим настроением Анатолия, но военное положение, в котором мы находились, диктовало свои условия, и их надо было учитывать. Первым делом у солдата должно быть что? Самолеты. Ну, а девушки, даже такие славные, как я, уж потом. Поэтому я сделала вид, что самое важное для меня в этот момент — получить исчерпывающий ответ на заданный вопрос.
— Да как только не называют! Те, кто относится к полицейским с уважением, называют их ажан или по-русски агент. Когда-то давно их звали муш от французского mouche — муха. Потом почему-то французское слово mouche заменили на голландское fliege с тем же значением. Постепенно голландское fliege превратилось во французское flic (флик), которым французы с удовольствием пользуются до настоящего времени. Почему с удовольствием? Да потому что много лет назад какой-то чудак придумал, как расшифровать это слово: Fédération Légale des Idiots Casqués.
— Держу пари, что я переведу это выражение! Легальная федерация идиотов в касках!
— Совершенно верно. Но и это еще не все. Есть у французских полицейских еще одно прозвище — пуль (poule) или курица. Дело в том, что здание полицейского управления в Париже построено на месте рынка, на котором раньше торговали домашней птицей. Зато в арабских кварталах полицейских называют более изысканно — фараонами.
— Я бы предпочла, чтобы меня называли ажаном, хотя кто же меня спросит.
Разговор о французских полицейских окончательно развеял романтический флер (что и требовалось!). Мы оделись и вернулись на яхту.
Я сидела в шезлонге на палубе в позе Шерлока Холмса, занимающегося дедуктивными умозаключениями. От Шерлока меня отличало отсутствие трубки, но в остальном — сосредоточенный взгляд, сдвинутые к переносице брови, застывшая поза — я была точной копией своего знаменитого коллеги. По крайней мере, мне так казалось.
С помощью этой позы я пыталась извлечь пользу из открытия, сделанного на кладбище в Кассисе, и вписать вывод в логическую цепочку фактов. Итак, Алекс Миро, или Александр Миронов, был русским. Далее логично было бы предположить, что он хорошо знал русский язык. Но тогда почему он это скрывал? Почему изображал из себя стопроцентного француза не только в России, но и здесь, во Франции? Что за тайна была в этом отречении от своих корней?
Можно было бы поговорить с людьми, которые знали мадам Миро и ее сына, но тот факт, что нас разыскивает полиция, полностью исключал эту возможность. Мне очень не хотелось оказаться в руках ажанов, пулей, мушей и уж тем более фликов. Значит, до всего надо доходить самой.
Дедуктивный метод явно пробуксовывал. Такое со мной случалось и раньше. Видимо, мозги у меня были устроены как-то иначе, нежели у моего знаменитого собрата. Исходя из устройства своих мозгов, я, еще учась в академии, придумала свой метод, который я назвала НВПЛ по словам известной революционной песни «Наш паровоз, вперед лети». Идея «паровоза» пришла мне в голову во время семинара по «мозговому штурму», который проводили у нас в академии специалисты одной из тарасовских фирм, занимающейся обучением персонала организаций.
Суть метода заключалась в том, что, исходя из имеющихся фактов, сочинялась история, порой самая невероятная, но объясняющая суть происходящего. Затем эту историю следовало рассказать несколько раз, наполняя ее все новыми и новыми подробностями. Последний вариант «паровоза» я, как правило, рассказывала кому-нибудь из своих приятелей. Чаще всего слушателями «паровоза» выступали Кирьянов или Андрей. Этот этап я называла маскулинизацией — женская логика проверялась мужской.
Я уселась поудобнее, закрыла глаза и приступила к созданию «паровоза». С Гуго де Пейном, его отцом и семейной реликвией все было ясно. Голова в ларце передавалась из поколения в поколение, принося де Пейнам удачу и богатство и наделяя их взамен жаждой кровавых убийств. На протяжении веков мужчинам удивительным образом передавались и фамильные черты лица. Вот почему я подумала, что на портрете в доме Алекса и на фотографии из спальни мадам Миро был изображен один и тот же человек, хотя на самом деле их разделяло почти тысячелетие. Я сделала паузу в повествовании и с удовольствием представила себе портрет Гуго де Пейна, поразивший меня своей мужественной красотой и грустью, тень которой читалась в его взгляде. Затем постепенно образ средневекового рыцаря стал тускнеть, и на его месте проступили черты седовласого человека с фотографии. Наверное, именно так бы и выглядел основатель ордена тамплиеров в свои шестьдесят с небольшим лет. Сомнений не было — на фотографии из спальни изображен потомок того самого Гуго де Пейна, героя Крестовых походов. И вдруг картинка сменилась снова — я увидела Алекса и вздрогнула. Это был вылитый Гуго де Пейн, но на десять-пятнадцать лет моложе и без тайной грусти в глазах. Вот почему мужчина на портрете показался мне знакомым. Выходит, что и Алекс — де Пейн, а мужчина с фотографии — его отец. Тогда почему у Алекса русская фамилия, хоть и усеченная на французский манер? Здесь могут быть два варианта: либо он внебрачный сын, либо по каким-то причинам Алекс отказался от фамилии отца и взял фамилию матери. Первая версия мне нравилась больше. У изголовья женщина будет держать только фотографию любимого мужчины. А в старости женщины любят тех мужчин, которых они любили в молодости. Мужья — продукт скоропортящийся, и от любви к ним женщины излечиваются быстро. Вторая версия тоже имела право на существование, но склоняться к ней мне не хотелось, потому что интуиция подсказывала, что причиной возможной ссоры между отцом и сыном могло стать их родовое проклятие, а именно так я рассматривала оборотную сторону благ, которые изливала на де Пейнов их семейная реликвия. Для «паровоза» обе эти версии большой роли не играли, главное — все трое были де Пейнами.
Какую профессию выбирали мужчины, одержимые страстью убивать? Ответ напрашивался сам собой. Учитывая благородное происхождение и высокие моральные качества, присущие де Пейнам, они, скорее всего, выбирали для своих сыновей военную карьеру. Еще бы! Только в этом случае и овцы были целы, читай — голова, и волки сыты. А отказаться от этой проклятой головы ни один из де Пейнов, несмотря на свое благородство, так и не смог. Я была в этом уверена абсолютно. Не было бы столько трагедий в семье, если бы благородство хотя бы один раз взяло верх над привычкой получать все желаемое на блюдечке с голубой каемочкой.
«Однако вернемся к нашим баранам», — одернула я себя и продолжила свое повествование. Для удобства мужчину с фотографии я окрестила Гуго II. Итак, Гуго II был отцом Алекса, но с его матерью не жил, скорее всего, он был женат и менять один диван на другой не хотел. Диван был из другой моей теории, по которой мужчина прикипает к своему дивану, и, меняя семью, он просто переходит с одного дивана на другой, не видя большой разницы в диванных аксессуарах, в число которых входила и новая супруга. Элен Миро же, напротив, сохраняла теплое чувство к отцу своего ребенка до самой смерти.
Десять лет назад в семье Миро что-то произошло, что кардинально изменило жизнь матери и сына. После этого события Алекс перебрался в Париж и поселился в одном из самых престижных районов в собственном особняке. А мадам Миро стала владелицей роскошного замка в Кассисе. «Кстати, последнее надо будет проверить в первую очередь», — взяла я себе на заметку.
Несмотря на то что в жизни Алекса произошли такие перемены, семейной реликвии у него не было. Иначе зачем молодому человеку пропадать целыми днями в библиотеках и вести какие-то изыскания, не написав при этом ни одной научной статьи? Про научные статьи я знала точно. Еще в Провене, блуждая по Интернету, я поинтересовалась этим вопросом и выяснила, что никакого ученого-медиевиста по фамилии Миро во Франции, как, впрочем, и за ее пределами, не было. Из этого следует, что в библиотеках он двигал не науку, а свой личный интерес. За десять лет, что Алекс прожил в Париже, его поиски ничего не дали — не нашел он золотой рыбки, которая являлась де Пейнам с тем самым блюдечком с голубой каемочкой. Доказательства? Да пожалуйста! Никаких взлетов ни в карьере, ни в материальном положении Алекса не наблюдалось. И самое главное — он жил тихо и мирно, не став ни героем, ни кровавым убийцей.
