Абсурдность второй фразы явно давала понять, что предсказание не стоит понимать дословно. Но скрытый смысл, заключенный в ней, я никак не могла уяснить. И тогда я пошла от самого простого — от слов, из которых были составлены оба предложения. В них два раза встречается слово «смерть». Значит, оно и является ключевым. И что же получается? Подсказку содержит чья-то смерть? Причем ранняя, то есть безвременная. Такой смертью умерли Алекс и его мать. Но какую информацию можно получить от людей, которых уже нет в живых? Стоп! А где началась вся эта история? Где впервые появилась эта чертова голова, за которой все охотятся? Правильно! На кладбище! На могилу Алекса я вряд ли могу попасть (да и есть ли она, эта могила?), а вот его мать с сегодняшнего дня покоится на кладбище Кассиса.
— Толя, к вечеру мне надо быть в Кассисе, — тоном, не терпящим возражения, сказала я, появившись на палубе.
— Тебе не терпится оказаться в жарких объятиях французских полицейских?
— Жаркие объятия — это, безусловно, прекрасно, но в настоящий момент они не входят в мои планы.
— И что же у нас в планах?
— Толя, мне надо увидеть могилу мадам Миро.
— Тебе хочется допросить покойную?
— Не спрашивай меня ни о чем. Я сама в недоумении от своей затеи. Давай лучше подумаем, как нам попасть на кладбище Кассиса.
— Яхта отпадает — я думаю, что там сейчас к ним повышенный интерес. Мотоциклы остались в Кассисе. При аренде автомобиля надо предъявлять права, что нежелательно.
— Толя, ну не идти же мне до Кассиса пешком?
— Нет, конечно. Мы поедем туда на поезде.
— Мы?
— Да, мы. Я уверен, что при допросе тебе понадобится переводчик.
В туристическом центре, который находился тут же, на набережной, Анатолий узнал, что последний поезд на Кассис уходит в 22.45. До него еще оставалось время, чтобы как следует подготовиться к поездке. Подготовка усложнялась тем, что я не знала, что я собираюсь делать на кладбище, а главное — после. На всякий случай одеться решили по-походному: джинсы, майка, кроссовки. Анатолий завязал на голове бандану, а я надела бейсболку, под которую убрала волосы. Из снаряжения взяли один фонарь, который я положила в маленький рюкзачок. По виду мы ничем не отличались от сотен туристов, отдыхающих летом на Лазурном Берегу. Но главное — надо было, чтобы мы отличались от фотографий, которые стараниями полиции были расклеены во всех людных местах. Я придирчиво осмотрела Анатолия. Бандана, парик и трехдневная щетина делали его похожим, скорее, на Джека-воробья, чем на журналиста-международника. «И это хорошо, — подумала я. — Плохо то, что такого красавца ни одна барышня не пропустит. Одна надежда на французский пофигизм и врожденное легкомыслие». Из себя же я с помощью бежевой пудры и телесного цвета карандаша сделала серую мышку: я заштриховала карандашом свои черные брови и ресницы, а потом нанесла на них слой пудры. Для усиления эффекта надела очки в толстой оправе. Со своей фигурой я поступила так же безжалостно. Взяла майку Анатолия, скрутила ее в жгут и хорошенько помяла. Расправив майку, я осталась довольна результатом. Майка, висевшая на мне мешком, была в меру мятой и свидетельствовала о полном безразличии хозяйки к своему гардеробу.
На вокзал мы прибыли за десять минут до отхода поезда. Договорившись заранее, к кассе подошли порознь. Мне вполне хватило моего английского, чтобы приобрести билет. Молодцы французы! Сидит себе кассир в окошечке и свободно изъясняется на английском. Я вспомнила барышень-кассирш на тарасовском вокзале, которые по-русски изъяснялись порой так, что родной язык звучал, как иностранный. Европа!
В положенное время, минута в минуту, подошел поезд из четырех двухэтажных вагонов. Мы сели в разные вагоны, продолжая делать вид, что незнакомы.
Через двадцать минут поезд прибыл в Кассис. Мы взяли разные такси и назвали разные адреса: я — гостиницу «Флоренция», а Анатолий — городской парк. Гостиница и парк находились в двух шагах друг от друга, но тем не менее до кладбища мы договорились добираться так же, поодиночке. Еще на яхте я хорошо изучила карту Кассиса, поэтому уверенно пошла в нужном направлении.
К воротам кладбища я и Анатолий подошли почти одновременно. Как и следовало ожидать, ворота были закрыты. Но меня это ничуть не смутило. Стена, которая окружала могилы, была намного ниже той, которую мне пришлось штурмовать днем. Мы пошли вдоль стены в противоположную от дороги сторону в поисках укромного местечка, где бы мы могли незаметно перелезть через ограду. Таким местом оказались заросли кустарника, вплотную подходившие к кладбищенской стене. Анатолий хотел было помочь мне, но я жестом остановила его — справлюсь! — подпрыгнула, ухватилась руками за край стены, подтянулась и через секунду была уже наверху. Анатолий проделал то же самое. Оглядевшись, мы спрыгнули на землю по другую сторону ограды.
— Ну, и как мы в такой темноте найдем могилу мадам Миро? — спросил Анатолий.
— Элементарно, Ватсон. Я думаю, что у них, как и у нас, людей состоятельных и заслуженных хоронят на центральной аллее рядом с воротами. Поэтому выходим на центральную аллею и ищем свежую могилу.
— А если мадам Миро похоронили в фамильном склепе?
— Вот мы и проверим.
Мы пошли по направлению к воротам и вскоре вышли на центральную аллею. Ночь была лунная, поэтому дорогу и близлежащие могилы было хорошо видно. Вдруг мое внимание привлекла могила, над которой возвышался православный крест. «Вот уж не ожидала встретить здесь соотечественника или соотечественницу», — подумала я и включила фонарик, не в силах сдержать любопытства. Луч фонарика скользнул по надгробной плите, и я с изумлением прочитала: «Элен Миро». Далее следовали даты жизни, а ниже по-русски: «Елена Александровна Миронова».
— Толя, только не задавай мне дурацких вопросов типа «Так, значит, мать Алекса русская?». Хорошо?
— Хорошо. Один не дурацкий можно?
— Один и не дурацкий можно.
— Это вся информация, которую ты собиралась получить здесь, в Кассисе?
— Вопрос дурацкий, поэтому оставлю его без ответа. Нам надо срочно вернуться в Бандоль. Чапай думать будет.
— Ничего нет проще. Идем на стоянку и заберем наши байки.
Мы перелезли через стену и уже через полчаса подходили к набережной. Дул мистраль — было холодно и неуютно. Говорить мне не хотелось. Я не люблю ситуаций, когда нужная информация поступает ко мне случайно и уж тем более, как сегодня, по магическим каналам. Это говорило о том, что в ходе расследования я что-то пропустила, была недостаточно внимательна к деталям. «Короче, лопухнулась ты, мать!» — честно призналась я себе. Процесс признания своих ошибок для меня всегда мучителен. Привыкшая во всем и всегда быть первой, я с трудом признавала чье-то превосходство — Кирьянов не в счет! — и тяжело переживала свои неудачи. В таких ситуациях мне лучше всего помогала физическая нагрузка, которая снимала напряжение и облегчала душу. Мотоцикл сейчас был для меня спасением. Я с трудом сдерживалась, пока мы на небольшой скорости ехали по городу. Но как только мы выбрались на автотрассу, я со словами «Эх, прокачу!» вывернула ручку газа и выжала предельные 130 километров в час.
В Бандоль мы въехали на рассвете. После бешеной езды я успокоилась и, несмотря на бессонную ночь, ощущала прилив сил, которые надо было срочно направить в нужное русло, пока они не снесли плотину здравого смысла. Анатолий словно чувствовал, что происходит со мной, поэтому не донимал меня вопросами, давая время прийти в себя.
— Я так думаю, что за бессонной ночью последует бессонное утро, — предположил он, когда мы подходили к причалу, у которого стояла наша яхта.
— Ваша прозорливость делает вам честь, сударь. — Я окончательно оправилась, и ко мне вернулся мой обычный шутливый тон.
— Тогда, сударыня, надеюсь, вы не будете иметь ничего против водных процедур и плотного завтрака, — подхватил его Анатолий.
— В другой раз я бы поспорила, но этим утром, сударь, мне хочется сделать вам что-нибудь приятное.
— Я принимаю вашу жертву, сударыня, и приглашаю вас на пляж.
Так, дурачась, мы дошли до пляжа, который находился недалеко от того места, где была пришвартована яхта.
В этот ранний час пляж был пуст, и это придавало ему особую прелесть. Я быстро разделась и с разбегу вошла в воду. Волна подхватила и понесла меня. Однако плыть по воле волн ни в прямом, ни в переносном смысле я не умела, поэтому, сопротивляясь ритму, задаваемому морем, поплыла своим любимым кролем в собственном ритме, который задавали мои руки.
Когда я вышла на берег, Анатолий был уже там. Он молча подошел ко мне и поцеловал. Я ответила. «Женщина я или не женщина», — тотчас же мысленно оправдала я и свой, и Толин поступок. Но внутренний голос тотчас же возразил: «Не женщина, а детектив».
