— Он желает остаться.
— Что?
— Гарри желает остаться в камере. Говорит, что, если Бака осудят, пристрастное поведение судьи будет отличным поводом для апелляции. Мы заявим, что в случае со старушкой Беатрис был явный конфликт интересов и ей следовало с самого начала взять самоотвод. Поэтому, говорит он, чем дольше он просидит, тем это лучше для дела.
Иногда я просто поражаюсь, до чего же Гарри умен!
Кид снова смеется:
— А еще он говорит, что чертовски устал и с удовольствием поспит пару часиков. Там тихо, и койки удобные.
А иногда мне кажется, что Гарри — невменяемый.
— Ну пожалуйста, поехали, — снова ноет Люк.
— Давай, езжай, — говорит Кид. — Я останусь. Он проверяет телефон в кармане. — Если что, я тут же тебе позвоню.
— Ладно.
Люк с Мэгги несутся к выходу.
В зале почти никого, и я иду к проходу. Из публики остался только один человек — Патти Хаммонд. Она пересела с первого ряда назад, там полумрак.
— Я вернусь, — обещаю я ей. — Только отвезу Люка с Мэгги в Чатем, на праздник.
Она смотрит на меня, и в глазах у нее стоят слезы. Билли тоже пошел бы на праздник сегодня вечером. В прошлом году он наверняка там был.
— Поехали с нами, а? Мы вернемся через час. За это время присяжные даже старшину избрать не успеют.
Она колеблется.
— Поехали! Прогуляемся. На обратном пути проследишь, чтобы я не заснула.
— Хорошо, — соглашается она и берет пальто.
Снегопад, похоже, не кончится никогда. Но старенькая машина, как всегда, заводится с пол-оборота. Через несколько минут мы уже несемся к Чатему.
Патти, которая сидит рядом со мной, оборачивается к Мэгги:
— Как там твоя мама?
— Все в порядке. — Мэгги тянется вперед, огоньки на приборной доске освещают ее лицо. — Говорит, там совсем неплохо. Я бы хотела съездить к ней завтра, в Рождество, если вы, Марти, не возражаете. Люк обещал меня отвезти.
— Отличная идея, — говорю я. Впрочем, я почти уверена, что мне завтра самой придется сюда возвращаться и ждать вердикта.
— У меня есть для нее подарок. Ожерелье. Я знаю, там ей не разрешат его носить, но я все равно хочу ей его показать.
Подарки… Я чувствую себя виноватой. В этом году у меня всего несколько подарков Люку, и половину из них — те, которые не предназначены только для мальчишек, — я отдам Мэгги. Это всякие безделушки, которые я покупала в начале осени, пока не работала. Мне повезло: Люк копит на подержанный фургон, который он приглядел на местной бензоколонке. Утром выпишу ему чек — столько, чтобы ему хватило.
Я смотрю в зеркальце заднего вида, ловлю взгляд Люка и молча вскидываю брови: напоминаю, чтобы он выяснил, на что копит Мэгги. Будем надеяться, что не на особняк на Ривьере.
— Просто чудесно, Мэгги, — говорит Патти, рассматривая ожерелье в синем бархатном футляре.
— Очень красиво, — соглашаюсь я. Ожерелье и правда изящное. — Откуда оно у тебя?
— Мы с Люком купили его сегодня.
Патти закрывает футляр и возвращает его Мэгги.
— Твоей маме наверняка понравится. Приятно знать, что дома тебя ждет подарок.
Мы все молчим. Думаем о том, кто и когда вернется домой.
Патти первая нарушает молчание:
— А прокурор, он важная птица, да?
— Стэнли Эдгартон Третий? — смеюсь я. — Важная птица? С чего ты взяла?
— Разве не он ведет все дела об убийствах?
Я качаю головой:
— Нет. Но со временем так, наверное, и будет. Он раньше работал в Нью-Бедфорде и там действительно занимался делами об убийствах. А здесь он только месяц.
— Значит, сейчас он специализируется на Форест-Бич?
— На Форест-Бич? — переспрашиваю я.
— Ну да. Бак и Соня. Наверное, за всю историю Форест-Бич это первые два человека, которых обвинили в убийстве.
Я все равно не понимаю.
— И что же?
— Этот человек — обвинитель их обоих. Вот и получается, что он на этом специализируется, — улыбается мне Патти.
Я смотрю на нее, но без улыбки. Останавливаю машину возле указателя «Чатем».
— Патти, слушай меня внимательно. Это очень важно.
Она удивленно смотрит на меня.
— Почему ты решила, что Стэнли — обвинитель у них обоих?
— Потому что это так и есть, — пожимает плечами она.
— И Сонин тоже?
— Ну конечно, — говорит она. — Я видела его там в понедельник, вскоре после того… — она бросает взгляд на Мэгги, — …как все это случилось.
У меня возникает острое желание схватить ее за плечи и встряхнуть, но я сдерживаюсь.
— Где ты его видела? — спрашиваю я.
— В доме Сони.
— Когда?
— Около двух. Я это знаю точно, потому что мимо как раз проходил автобус детского сада, на нем Билли в прошлом году ездил.
— А почему ты оказалась возле их дома?
Патти снова смотрит на Мэгги.
— Я перед этим слышала шум, поэтому решила зайти проверить. Хотела убедиться, что с Соней и Мэгги все в порядке.
— Ты входила в дом?
— Нет, не решилась. Машины Сони не было, стоял только грузовичок Говарда, и я решила, что он там один. А с ним я дела иметь не хотела.
Интуиция у нее хорошая.
— А как же ты увидела Стэнли?
— Я видела, как он уходил. Решила, что Говарда арестовали, что Соня все-таки на него заявила. Я и не предполагала, что… ну, ты понимаешь.
— Как ты узнала, кто он?
— Стэнли? Я же видела его на предварительном разбирательстве.
«Тандерберд» разворачивается на сто восемьдесят градусов и едет назад. Я достаю мобильный.
Дежурный больницы соединяет меня с медсестрами интенсивной терапии. Я прошу позвать Элис Берримор. Пока меня соединяют, я прибавляю газу.
— Сестра Берримор, вы сейчас в палате судьи Лонга?
— Да. Он уже сидит. Вот, кормлю его бульоном.
— Послушайте, мисс Берримор, я вас попрошу об одной услуге. Спросите судью, не хотел ли он вчера произнести слово «кисточки».
— Нет, это вы послушайте! — говорит она. — Когда вы, юристы, оставите его в покое?
— Что?
— Вчера ночью вы трое, а на рассвете еще один. Когда судье отдыхать?
— На рассвете? Кто приходил на рассвете?
— Впервые его видела. Невысокий такой, с лысиной.
— Этот невысокий с лысиной сказал, что ему нужно?
— Разумеется. То же самое, что и вам. Хотел задать еще несколько вопросов. Вошел в палату с таким видом, словно он — завотделением, сказал, что ему нужно пообщаться с судьей наедине.
Я судорожно сжимаю в руке телефонный аппарат.
— И что?
— Я ему сказала, что если он немедленно не уберется, то пообщается наедине с охраной. Судья крепко спал. Думаю, если бы меня там не было, этот юрист взял бы его и разбудил.
Нутром чую, что она ошибается. Сильно ошибается.
— Прошу вас, сестра Берримор! Один вопрос. Вы его сами судье зададите. Это очень важно. Вы только спросите, не хотел ли он вчера сказать слово «кисточки». Запомнили? У него тогда получилось что-то вроде «кст»…
— Господи Иисусе…
— Очень вас прошу!
Она прикрывает трубку рукой, но я все равно слышу ее голос.
— Судья, — говорит она, — это женщина из тех, что были вчера, которая помоложе. Я ни черта не поняла, но она хочет знать, не хотели ли вы им сказать про какие-то кисточки… — Она некоторое время молчит. — Господи Иисусе… — произносит она и говорит уже в трубку: — Слушайте, мисс, я, конечно, люблю играть в слова…
— Что он сказал?
— Да ничего. Только голова у него ходит вверх-вниз, как у тех игрушек, что ставят в машинах.
— Спасибо, спасибо огромное! — говорю я и отключаюсь.
И еще прибавляю скорость. Трое моих пассажиров сидят молча. «Тандерберд» несется вперед, в снежную мглу.
Когда наконец все кусочки пазла встают на свои места, я делаю глубокий вдох и снова открываю телефон. Мне нужно сделать еще три звонка. Дежурному суда. В полицейский участок Барнстабла. И Киду.
Говард Дэвис был человеком, позорящим уголовную систему. Так сказал Джей Стэнли Эдгартон Третий. Вообще-то Стэнли с Говардом Дэвисом было бы не справиться. Но в понедельник Дэвис был мертвецки пьян, и Стэнли об этом знал. Знал, потому что я ему сообщила. Сообщила, когда звонила со стоянки у больницы.
Судья Лонг невыносим. Стэнли так сказал. Это Ники Патерсон помешал Стэнли в четверг утром. А не наоборот.
Гарри Мэдиган ведет себя возмутительно. Так сказал Стэнли несколько часов назад. А теперь Гарри спит в камере здания суда округа Барнстабл. Стэнли находится в том же здании.
А Гарри спит как убитый.
У здания суда собралось не меньше десятка полицейских машин. Полицейские стоят на ступенях, у многих в руках рации. Здание освещено почти полностью — словно сейчас не девять вечера, а девять утра.
«Тандерберд» проезжает мимо, я останавливаюсь неподалеку, под могучим дубом. На стоянку около суда мне не заехать — полицейские перекрыли оба въезда. Придется идти пешком.
