Если бы Джеральдина имела намерение отвечать, она бы сказала: «Все вышеперечисленное». Но она молчит. Игнорирует все вопросы.
Джеральдина подходит к нашему столу и с презрением смотрит на меня.
— Стрелок из тебя никудышный, — сообщает она.
— Почему ты так говоришь? Мой выстрел сбил его с ног. Я в него попала.
— В ляжку, — фыркает она.
— Я туда и целилась.
Она закатывает глаза.
— Джеральдина, я не собиралась его убивать!
Она снова закатывает глаза.
Я оборачиваюсь к Гарри:
— Она думает, я собиралась его убить.
Гарри понимающе кивает.
— Так было бы лучше для всех, — говорит он. — Теперь Стэнли будет требовать, чтобы его признали временно невменяемым.
Охранники вводят Бака Хаммонда, и в зале становится совсем шумно. Бак садится между мной и Гарри и озабоченно смотрит на Гарри.
— Вы в порядке? — спрашивает он.
— Я? Разумеется, в порядке, — отвечает Гарри.
— Вас долго держали в камере?
— Нет, — говорит Гарри. — Пришла Марти и всех перестреляла.
Бак смеется.
Зал умолкает, когда появляется судья Нолан. Лицо у нее еще более суровое, чем обычно. Джой Келси скороговоркой проговаривает положенную формулу. Он мечтает, чтобы все поскорее закончилось.
Беатрис недоуменно смотрит на Джеральдину:
— Мисс Шиллинг, сегодня обязанности прокурора выполняете вы?
— Да, ваша честь, — отвечает, встав, Джеральдина.
— А где же мистер Эдгартон?
Джеральдина пытается подобрать подходящие слова:
— Мистер Эдгартон в настоящий момент неважно себя чувствует.
— То же самое можно сказать про всех нас, — рассеянно говорит судья.
В зал входят присяжные. Все они смотрят в пол.
Джеральдина победно глядит на прессу. У меня сердце сжимается. Люди бывалые знают: присяжные, оправдавшие подсудимого, вернувшись с вердиктом, смотрят подсудимому прямо в глаза. А те, кто обвинил, нет.
Присяжные рассаживаются, садятся и все остальные. Все, кроме Гарри, Бака Хаммонда и меня. Мы стоим за столом и смотрим на скамью присяжных. Я слышу, как тяжело дышит Бак. Гарри кладет ему руку на плечо.
Судья Нолан разворачивается к присяжным.
— Леди и джентльмены, господа присяжные, — говорит она. — Вы вынесли вердикт?
Присяжный номер пять, владелец ресторана, встает, и я испытываю легкое разочарование. Я надеялась, что старшиной выберут кого-нибудь другого.
— Да, ваша честь. — У старшины глубокий баритон.
Джой Келси забирает у старшины листок с вердиктом и чуть ли не бегом несется к судье. Судья Нолан с непроницаемым лицом читает написанное, возвращает бумагу Джою, тот несется обратно к старшине.
В нашу сторону судья не смотрит. Она снова обращается к присяжным:
— Старшина, что вы скажете?
Во время судебного заседания случается порой много неожиданного. Но оглашение вердикта происходит по определенным правилам. Присяжный, объявляющий вердикт, зачитывает его с заранее подготовленной бумаги. И делается это не потому, что он может забыть, что там написано.
Эта бумажка — спасательный круг. Так присяжному можно не смотреть на подсудимого. В зале суда, где все бурлит от возбуждения, даже опытному присяжному трудно контролировать свои эмоции.
Но наш владелец ресторана не следует обычной процедуре. Он складывает бумажку, где записан вердикт, пополам, разворачивается к нашему столу. Смотрит на Бака. Я никогда не видела, чтобы старшина так пристально разглядывал подсудимого. И не понимаю, что это значит.
— Присяжные… — начинает старшина.
У меня перехватывает дыхание.
— …по делу «Штат против Хаммонда»…
Бак тоже почти не дышит.
— …об убийстве Гектора Монтероса… считают подсудимого Уильяма Фрэнсиса Хаммонда…
Бак цепляется обеими руками за край стола. Он не сводит глаз со старшины.
Старшина вдруг моргает и качает головой.
— Мистер Хаммонд! — говорит он.
Это неслыханно. Старшина никогда не обращается к подсудимому по имени.
— Дело в том…
Голос у старшины срывается, Бак смотрит на него с сочувствием. Он несколько раз кивает, приглашая старшину продолжать. Я все пойму, говорит его взгляд. Говорите то, что должны сказать.
— Мы согласны с прокурором Эдгартоном.
Одиннадцать присяжных кивают.
— Мы очень огорчены, — продолжает староста, — что мистера Эдгартона здесь нет. Мы хотели сказать ему лично, что мы согласны с ним.
Я уже десять лет занимаюсь юриспруденцией, побывала на сотне заседаний. И много раз плакала, когда объявляли вердикт.
Но сейчас у меня в глазах ни слезинки. Но меня мутит. Я сажусь. Ничего не могу поделать — у меня ноги подкашиваются.
— Мистер Эдгартон был прав, мистер Хаммонд. — Старшина по-прежнему обращается к Баку. — Когда вы стреляли в Гектора Монтероса, это было, скажем так, временной вменяемостью.
В зале слышится ропот.
Старшина впервые заглядывает в свою бумажку.
— Мы считаем, что подсудимый Уильям Бак Хаммонд отлично знал, что он делает, когда стрелял в Гектора Монтероса. Он не был безумен тогда, как не безумен и сейчас.
Я судорожно дышу, думаю об апелляции. Мы со всем справимся. Опытный юрист может настаивать на том, что защита была неэффективной. Да я — просто образчик неэффективности. Даже вступительную речь произнести не смогла.
Старшина умолкает. И по-прежнему не сводит глаз с Бака.
Седенькая учительница на скамье присяжных молча встает. Затем встает молодой аптекарь. И его сосед. Один за другим поднимаются все присяжные.
Старшина обводит взглядом всех своих коллег-присяжных. Их сплоченность придает ему силы. Он снова смотрит на Бака.
— Мы также считаем мистера Хаммонда…
Все затаили дыхание.
— …невиновным.
Тишина.
Изумленный зал несколько секунд молчит. Первым начинает аплодировать Джой Келси.
Беатрис стучит молотком, Джой перестает аплодировать, но теперь аплодируют Гарри и Кид. К ним присоединяются охранники Бака. Джой глядит на них, потом на Беатрис и снова аплодирует. И тут весь зал взрывается овацией.
Кид берет Патти Хаммонд за руку и подводит к нашему столу. Бак и Патти обнимаются, и к ним бегут все Хаммонды.
Люк и Мэгги в первом ряду прыгают от радости.
Но вдруг Мэгги оборачивается и начинает пробираться к выходу.
— Мама! — кричит она. — Пропустите, ну пожалуйста! Там моя мама!
У дверей стоит Соня Бейкер в куртке, которую ей, по-видимому, одолжили в тюрьме. Она изумленно смотрит на зал, находит глазами Мэгги, кидается к ней. Она хочет обнять дочь, но Мэгги тут же ускользает из объятий.
Она вытаскивает из кармана футляр. Соня непонимающе смотрит на него, и Мэгги сама его открывает, встает на цыпочки и застегивает ожерелье у мамы на шее.
Теперь уже начинает аплодировать Патти. За ней Бак и мы все. Телекамеры разворачиваются к Мэгги и Соне. Соня смущается, а Мэгги радостно раскланивается во все стороны.
Около меня возникает Гарри, я кончиками пальцев касаюсь его левого виска. Там небольшой синяк — след от пистолета Стэнли. До меня вдруг доходит, что я чуть не потеряла Гарри, и эта мысль меня потрясает. По щекам у меня бегут слезы.
Гарри утирает мне слезы и шепчет:
— Не надо… Ты чего это, совсем расслабилась?
Он прав. Еще не время. Мы еще расслабимся. Вдвоем. Чуть позже.
Джеральдина уже собирается уходить. По дороге она останавливается и говорит нам:
— Стэнли сознался. Перед тем, как его отправили на операцию.
— В чем сознался?
— Во всем. Говард Дэвис, судья Лонг, вот этот вот, — кивает она на Гарри. — Сознался, что это его рук дело.
Она наклоняется ко мне:
— Он сказал, что у него не было выбора. Он давал присягу, клялся поддерживать и охранять систему. А они ее подрывали. Он сказал еще, что знал: я его пойму. А ему скажи, — показывает она на Кида, — что к полудню я выпущу Ники Патерсона.
— Он обрадуется.
Джеральдина идет к выходу, а я вдруг понимаю, что судейское место пусто.
— Где судья? — спрашиваю я Джоя Келси.
— Ушла, — улыбается он.
— Она объявила, что заседание закрыто?
— Нет. Просто встала и ушла. — У Джоя улыбка до ушей — словно для него это лучший рождественский подарок.
— Значит, судья Нолан встала и ушла. Не взяла на себя труд сказать нам, что заседание прекращено, а Баку Хаммонду — что он свободен. Не поблагодарила присяжных за их труд. Даже не поздравила с Рождеством.
Это сделаем мы.
«Если под безумием подразумевается помутненное состояние духа или разума, не следует полагать, что это не может служить защитой от наказания за преступление. Если можно с уверенностью сказать, что тот, кого обуревают сильные чувства, такие, как жалость, гнев, горе и так далее, подвержен безумию, ведущему к убийству, трудно, даже невозможно бывает определить, где кончается здоровое состояние и начинается безумие.
