Дунайский, слушавший следователя с крепко сжатыми губами, ответил каким-то жестяным, надтреснутым голосом:
– Я не убивал. И мне не в чем признаваться.
– Признаетесь вы или нет – тоже не имеет значения. Собранные по делу улики и факты полностью изобличают вас. И это вы тоже знаете отлично…
У Гольста были сомнения по поводу психической полноценности Дунайского, и он направил его на стационарное обследование в Институт судебной психиатрии имени Сербского.
Проверил Георгий Робертович и последнее показание обвиняемого, утверждавшего, что кровь в чемодане была якобы от вещественного доказательства (кисть руки), которое он вез в лабораторию.
Гольст поднял дело Караваева. Суть его была такова. Шайка грабителей, которой руководил рецидивист Караваев, заподозрила одного из своих членов, что тот «заложил» дружков в милицию. Был учинен самосуд – провинившемуся отрубили руку. Вот по этой находке в Марьиной роще работники уголовного розыска и вышли на всю банду. Судебным экспертом в этом деле являлся Дунайский.
Но он, прямо скажем, с Гольстом просчитался. Кровь пострадавшего члена шайки была первой группы!
Таким образом, круг замкнулся. У следователя не было ни тени сомнения, что в чемодане, найденном на чердаке, Дунайский вывозил за город части трупа своей жены.
Оставался один невыясненный момент – мотив убийства. Но тут Гольсту пришла на помощь, можно сказать, сама судьба.
Это было перед праздником 1 Мая. Столица оделась в праздничный наряд. Площади Москвы были красочно оформлены, и по вечерам толпы людей ходили смотреть их убранство. Площадь Восстания была оформлена на тему «Оборона СССР». Площадь Маяковского – посвящена физкультуре и спорту. Другие рассказывали о достижениях в промышленности, сельском хозяйстве, науке, образовании, культуре.
В канун Первомая в кабинете Георгия Робертовича раздался телефонный звонок.
– Товарищ Гольст, разрешите вас побеспокоить.– Это был старомодно вежливый Брендючков.– Наш герой в Москве,– приподнято-торжественно объявил он.– Вы меня просили позвонить, если объявится Алексей… Ну, мой племянник…
– Просил.
– Вчера он приехал наконец-то.
– Спасибо… Я бы мог с ним встретиться?
– Конечно.
– Где он остановился?
– В гостинице «Москва»…
Ипполит Васильевич продиктовал следователю номер гостиничного телефона.
Гольст колебался: стоит ли беспокоить летчика в канун праздника. Тем более Брендючков сказал: «герой»…
Но все-таки Георгий Робертович позвонил. Алексей согласился встретиться, и через полчаса Гольст уже входил в просторный номер самой лучшей гостиницы столицы.
Стол был заставлен дорогими закусками, бутылками шампанского, везде стояли букеты нарциссов – первых весенних цветов.
Навстречу следователю поднялся с дивана коренастый парень в форме военного летчика с тремя кубиками старшего лейтенанта и новеньким орденом Красной Звезды на груди. Лицо у него было загорелое, лишь часть лба и висок неестественно белели – шрам ожога.
– Алексей Бойченко,– протянул он руку следователю и, открыто улыбнувшись, кивнул на стол: – Друзья только что ушли. Поздравляли. Вы уж извините. Но такое событие! Сам Михаил Иванович сегодня мне в Кремле…– Он глянул сверху вниз на свой орден.
– Поздравляю,– сказал Гольст, ругая себя за то, что не отложил встречу на более подходящее время.– Это вы меня извините. Может быть, встретимся потом?
– Садитесь, садитесь… У меня уйма времени.– Он улыбнулся.– До вечера… Простите, как вас по имени-отчеству?
– Георгий Робертович.
– Может, по случаю?…– взял он бутылку шампанского.– И за наступающий праздник?
– Благодарю,– колебался Гольст: случай действительно важный, не обидеть бы героя – орден из рук самого Калинина.– Давайте сначала о деле…
– Давайте о деле,– с сожалением ставя бутылку, сказал летчик. Было видно сразу, что ему хотелось угощать сейчас весь белый свет.
Георгий Робертович попросил его рассказать о том, что Бойченко слышал и видел, когда жил в последний раз у Брендючкова, то есть летом прошлого года.
– Это о том враче и его жене? Дядиных соседях?
– Да.
– Они еще не разошлись? – спросил Алексей.
– Почему вы думаете, что они должны разойтись?– вопросом на вопрос ответил следователь.
– Как она только с ним живет, не понимаю… Молодая, интересная… А он – какой-то судак с оловянными глазами.
– Вы с ней говорили?
– Только здоровались на кухне. Дядя предупредил меня, чтобы не заглядывался… И действительно, этот врач – какое-то ископаемое! Ревнует ее зверски! Вы бы слышали, какими словами он обзывал свою жену…
– А по какому поводу была ссора?
– Да я только отрывки фраз слышал. Через стенку ведь… Но речь шла о мужчинах. Точно. Кричал, что путается, мол, со всеми его друзьями… Потом слышу – удар. И еще… В общем, Отелло рассвирепело… Хотел я выскочить и вломить ему хорошенько. Еле удержался… Потом подумал: встряну – еще хуже будет…
«Неужели Дунайский убил все-таки из-за ревности?»– думал Гольст, слушая Алексея.
– А она что? – спросил следователь, когда Бойченко замолчал.
– Плакала. Кричала, что уйдет, бросит… Вроде того… Врач в ответ: уходи, мол, к сестрице своей и ее мужу-вору…
– Вору? – переспросил Гольст.
– Да, вору… Этот врач еще кричал, что сообщит о нем в милицию. А она, то есть Нина, заявила в ответ, что расскажет о его братьях-контриках…
– Как, как? – насторожился следователь.– Повторите, пожалуйста, что она сказала?
– О братьях, говорит, сообщит куда-то, контриках. Вот после этих слов он и ударил ее, сказав: замолчи. А она в ответ: что, испугался? Вот сообщу, мол, и тебя с работы выгонят…
Гольст вдруг понял: кажется, это и была развязка.
– Он ее бил и все приговаривал: «Будешь говорить, будешь?» Потом все стихло… Я до сих пор жалею, что все-таки не вмешался. Знаете, что остановило? Дядя меня умолял ни во что не вмешиваться. И так в квартире на него косо смотрит кое-кто.– Алексей помолчал и заключил: – Нет, надо было все же этому Дунайскому преподать хороший урок!…
Гольст ушел от Бойченко в сильном возбуждении. И не от бокала шампанского, который все-таки заставил его выпить счастливый летчик. Сведения Алексея ставили теперь все на свои места. Значит, Нина узнала о Дунайском такое, что могло его скомпрометировать на службе. Может быть, даже погубило бы всю его карьеру…
«Братья-контрики,– вспоминал Гольст, шагая через праздничную Красную площадь.– Но не выдумка ли это Амировой?»
И как бы ни хотелось Георгию Робертовичу поскорее проверить, что кроется за этими словами, приведшими Дунайского в бешенство, приходилось откладывать выяснение на несколько дней из-за праздников.
…Третьего мая с утра Гольст послал запрос в ОГПУ. Ответ пришел через несколько дней. В нем сообщалось, что в декабре 1935 года братья Дунайского – Варфоломей Ипатьевич и Александр Ипатьевич – были осуждены за контрреволюционную деятельность, проявившуюся в поджоге элеватора. К ответу была приложена копия приговора суда.
Георгию Робертовичу удалось установить (через Жарикову), что в мае прошлого, 1936 года, к Дунайскому приезжала жена одного из братьев. Дунайский о чем-то долго говорил со своей родственницей наедине, выставив Нину на кухню. В тот же день приезжая покинула квартиру заплаканная. Жарикова слышала, что Дунайский якобы сказал ей, чтобы она больше не появлялась…
Гольст отправился на работу Дунайского и спросил у кадровика: известно ли им, что два брата Дунайского осуждены за контрреволюционную деятельность?
– За контрреволюционную?! Как? Когда?
Гольст ознакомил его с ответом из ОГПУ.
– Так, значит, Дунайский вам не сообщал? – уточнил следователь.
– Даже не заикнулся! Да если бы мы знали… Духу его тут же не было бы! Вот гад! – возмущался кадровик.– Притаился! Значит, пробрался к нам, чтобы изнутри помогать контре! Врагам! А вы, товарищ Гольст, здорово его… Теперь, выходит, дело передадите в ОГПУ?
– Зачем? – охладил пыл не в меру ретивого служаки Георгий Робертович.– Братья за свое ответили, а он будет отвечать за себя, за свои действия…
Следует сказать, что подобный совет – передать дело Дунайского в ОГПУ – давал еще один товарищ из прокуратуры. Баба с возу, как он выразился, кобыле легче. Все это Георгию Робертовичу было не по душе. Дунайский – уголовный преступник и должен предстать перед судом как убийца.
То, что ответ тому придется держать, Гольст уже знал: в Институте имени Сербского Дунайского признали психически нормальным, способным отдавать отчет в своих поступках.
На последнем допросе Георгий Робертович сказал Дунайскому:
– Для меня теперь все ясно: вы убили жену, боясь, что она заявит на работу о ваших братьях… К тому же вы еще и трус. Даже побоялись протянуть руку помощи жене брата, выставили ее за дверь.
