своей силою.
Но если известна сила, незримы ли звезды?
В нашей роскошной постели сплю я глубоко, и снятся мне сны, которые потом я не могу вспомнить, — невероятной красоты, мне кажется, и волшебства, и полные чудес. Иногда по утрам супруг мой их мне припоминает, ибо дивность их такова, что они вторгаются в сны и к нему. Как такое возможно, что именно тебе, не кому-нибудь, снятся такие сны, говорит он, — такие причудливые произведения искусства!
И он меня целует, и, похоже, прощает меня.
А я вскоре принесу ему дитя. Первое из множества его чад.
* * *
Легенда о Синей Бороде и его жутком замке — старейшая из всех предупреждающих сказок для женщин: вот титулованный господин, который женится на молоденьких красивых девушках, использует их и потом убивает, чтобы освободить место следующей молоденькой, красивой и наивной невесте. Каждую невесту он предупреждает: у него в замке есть одна комната, в которую ей нельзя входить. Но затем Синяя Борода уезжает в странствие, ключ доверяет ей, а чрезмерно любопытная девица неизменно отпирает дверь и обнаруживает трупы своих предшественниц.
Она ослушалась своего супруга и повелителя, и за это он ее убивает.
В моей версии этой сказки «молодая, красивая и наивная невеста» не так уж и наивна. Она расчетлива, хитра. Она перехитрит Синюю Бороду, выполнив его наставленье — ведь он не ожидает, что она это сделает, — так, словно доказывает несостоятельность библейской Евы, поддавшейся искушенью. Таким образом, целиком и полностью сдавшись на милость хищного самца, молодая женщина «завоевывает» его — она первой из его невест беременеет, и принесет его дитя, продолжив род, что есть компромисс с вековым хищничеством мужчины.
Здесь нет любви, нет романтики — лишь некая холодная, циничная сексуальная манипуляция.
Но из нее вырастает возможность выживания женщины — и рождения ребенка.
Я не стремилась выставить мою женскую фигуру образцом для подражания. Она не «сестра» своим предшественницам: ей известно, что если она встанет в один с ними ряд, Синяя Борода убьет и ее — так же, как их. «Синебрадый возлюбленный» — сама по себе сказка с предостережением, маленькая трагическая притча, от которой читателю надлежит отпрянуть, содрогнувшись: «Слава богу, что я не таков. Ни за что не пойду на компромисс со злом!»
— Дж. К. О.
Перевод: Максим Немцов
Joyce Carol Oates. «The Woman in the Window», 2016.
Она спрятала их под сиденьем синего плюшевого кресла. Ее рука почти робко нащупывает эту вещицу и отдергивается, словно обжегшись.
Нет! Не глупи. Ты все равно ничего не сделаешь.
Сейчас одиннадцать утра. Он обещал прийти к ней, в эту комнату, где всегда одиннадцать утра.
Она делает то, что умеет лучше всего: она ждет.
Ждет его так, как он любит: голой. Но в туфлях.
Обнаженной. Он говорит: обнаженной. Не голой.
(Голая — грубое слово. Он — джентльмен, ему претит вульгарность. Женщина не должна произносить грубых слов.)
Она понимает. Она сама не одобряет, когда женщины сквернословят.
Только наедине с собой она позволяет себе выражаться, да и то без крепких словечек: Черт! Черт побери. Чтоб тебе пусто было…
Только когда она очень расстроена. Когда ее сердце разбито.
Ему позволено говорить все что угодно. Это прерогатива мужчин — произносить вслух любые, самые грубые и жестокие слова, сопровождая хриплым смешком — мужику можно все.
Хотя он может и прошептать: Господи!
Не богохульство, а выражение восхищения. Иногда.
Господи! Ты такая красивая.
Она красивая? Она улыбается при этой мысли.
Она — женщина в окне. В тусклом свете осеннего утра в Нью-Йорке.
В синем плюшевом кресле. В ожидании. В одиннадцать утра.
Она плохо спала этой ночью, а потом долго лежала в ванне, готовя себя для него.
Втирала лосьон в грудь, живот, бедра и ягодицы.
Такая мягкая кожа. Потрясающе… Его голос как будто застревает в горле.
Сначала он не решается к ней прикоснуться. Но только сначала.
Это почти ритуальное действо: она втирает в кожу сливочно-белый лосьон со слабым запахом гардении.
Словно в трансе, словно во сне, она втирает лосьон, поскольку ей страшно, что кожа пересыхает от жара батарей, в сухой духоте «Магуайра» (так называется ее дом) — старинного многоквартирного здания на углу Десятой авеню и Двадцать третьей улицы.
Снаружи «Магуайр» представляется роскошным, солидным домом.
Но внутри он просто старый.
Как обои в этой комнате, как тускло-зеленый ковер, как плюшевое синее кресло — сплошное старье.
Ох уж это сухое тепло! Иногда она просыпается посреди ночи, потому что ей нечем дышать, а в горле сухо, будто там пепел.
Она видела иссохшую кожу женщин в возрасте. Некоторые из них не такие и старые, за пятьдесят и даже моложе. Кожа тонкая, как бумага. Шелушащаяся и сухая, как сброшенная змеиная кожа. Лабиринт мелких тонких морщинок — страшно смотреть.
Как у ее собственной матери. Как у ее бабки.
Она говорит себе: не глупи. С ней такого не будет.
Интересно, а сколько лет его жене? Он джентльмен, он ничего не рассказывает о жене. Она не решается спрашивать. Не решается даже намекнуть. Его лицо горит негодованием, его широкие ноздри точно два темных провала, нос морщится, словно почуяв зловоние. Он становится тихим и сосредоточенным, очень тихим и сосредоточенным. Верный признак опасности. Она уже знает, когда следует отступить.
И все-таки думает, мысленно тихо злорадствуя: Его жена немолода. Она не такая красивая, как я. Даже когда он с ней, он думает обо мне.
(Но так ли это на самом деле? Последние полгода, с прошлой зимы, после долгой разлуки на Рождество — она оставалась в городе; он уехал с семьей в путешествие, а куда — не сказал, по всей видимости, на Багамские острова, потому что вернулся с загаром на лице и руках, — она уже не так уверена.)
Она никогда не была на Багамах, да и вообще ни на одном тропическом курорте. И вряд ли когда-нибудь там окажется, если он не свозит ее на отдых.
Нет, она заперта здесь, в этой комнате, как в ловушке. В комнате, где всегда одиннадцать утра. Иногда ей начинает казаться, что она прикована к этому креслу у окна, в которое она смотрит с неизбывной тоской… на что?
На каменный дом, точно такой же, как тот, в котором живет она. На узкую полосу неба. На свет, который начинает тускнеть уже в одиннадцать утра.
Жутко уставшая от этого синего
