Ознакомительная версия.
«…О том, что Шура умерла, я узнала с опозданием на три месяца. Сразу, как только эта новость дошла до меня, я поспешила навести о тебе справки. Тогда у меня не было мыслей подружиться с тобой (прости меня, девочка, но до нашего знакомства я не воспринимала тебя как свою внучку), мне только хотелось убедиться, что ты в порядке. Когда я узнала правду о тебе и твоей матери, я пришла в ужас. Я даже не предполагала, что есть женщины, которые могут тратить деньги на мужиков в ущерб ребенку! Это кошмарно! Но еще кошмарнее то, что она не стеснялась развратничать при тебе! Когда мне об этом поведала твоя соседка по коммуналке, я нарисовала себе твой портрет: размалеванная, грубая, прокуренная девица, на которой негде ставить пробу – я решила, что у такой матери не может вырасти приличная дочь… Как я ошиблась!
Девочка моя, когда я увидела тебя, такую чистую, такую невинную, такую добрую, в моей душе все перевернулось… И я единственный раз в жизни, поверь мне, единственный, горько пожалела о содеянном. Я не должна была отсылать Шурку прочь (если ты еще не знаешь, сообщаю: она была моей домработницей), не должна была откупаться от нее комнатой и деньгами, я не должна была вычеркивать тебя из своей жизни… Я очень виновата перед тобой и на коленях прошу прощения!
Отдельное «прости» за то, что не осмелилась сказать тебе правду в лицо…»
Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение.
«…Чернила кончаются, поэтому буду заканчивать свое сумбурное послание. Я о многом тебе хотела рассказать, но, пожалуй, не смогу, и не из-за чернил, просто трудно изложить историю моей жизни и жизни твоих родителей в нескольких абзацах. Но ты узнаешь ее, если захочешь. Для этого тебе надо нагрянуть в гости к Вете Голицыной, ей обо мне известно буквально все. Знала бы ты, как распирало ее все эти годы, как она мечтала растрепать всем мои тайны, но я крепко держала эту сплетницу за гузку письмами ее мужа. Этот бонвиван всю жизнь был в меня влюблен!
Но я отвлеклась, а между тем есть то, что ты должна исполнить обязательно. Для собственного блага. Аннушка, когда приедешь к Вете, не забудь спросить, где зарыта собака.
Так и спроси: «Где зарыта собака?» Если она заартачится, ищи сама.
219-6-3;55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2»
Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр, что ли? Но зачем эти игры в шпионов? И при чем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор…
Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на первую в последнем абзаце.
«Прощай, моя девочка, больше не увидимся! Надежды на свидание в загробной жизни у меня нет: нам уготованы разные дороги – меня, в отличие от тебя, ждет ад. Но не беспокойся обо мне, я договорюсь с самим чертом!
Будь счастлива, внученька! Прости и прощай!
Р.S. Письмо никому не показывай, про собаку не говори ни одной живой душе. Когда найдешь ее, узнаешь почему».
На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами по последнему абзацу, пробормотала: «Прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет.
В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что баба Лина оказалась ее настоящей бабушкой, с другой, ей стало горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она привыкла считать себя сиротой – мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться!
А еще у нее появился папа – Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей.
Но сначала она должна узнать всю правду. И, чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала ее бабушка, нет, она сразу отправится к Эдуарду Петровичу Новицкому.
К своему отцу.
Эдуард Петрович неспешно прохаживался по кабинету. Он только что поел, вот и ходил: в каком-то Каринкином журнале прочитал, что после еды нельзя сразу садиться (а тем более ложиться), желательно подвигаться, чтобы пища быстрее переварилась и не отложилась в жир. Глупость, наверное, но Эдуард Петрович вот уже две недели придерживался этого совета – вдруг не глупость, вдруг поможет.
Когда он в шестнадцатый раз пересек кабинет, дверь неожиданно распахнулась, но в помещение вместо секретаря ворвался некто в красном пуховике и шапочке с помпоном.
– Это что еще такое? – рявкнул Эдуард, недовольно воззрившись на незваного гостя.
Нежданный визитер тут же был вышвырнут из кабинета за шкирку, и вместо него на пороге нарисовался привычный Андрюха.
– Эдуард Петрович, – возмущенно забухтел он, оттесняя незнакомца от двери своим мощным плечом. – Тут к вам какая-то ненормальная рвется, говорит, вы захотите с ней встретиться… – Он резко обернулся и цыкнул: – А ну не толкайся!
– Что за ненормальная?
– Не знаю…
– Я Аня! – раздалось из-за Андрюхиного плеча. – Аня Железнова!
– Аня? – переспросил Эдик, подходя к двери. – Но что ты тут делаешь? А впрочем, неважно… Андрюха, пропусти!
Парень нахмурился, но все же пропустил.
– Здрасти, – выпалила Аня, влетая в кабинет.
Поначалу Эдик не узнал ее – молоденькая девчушка в спортивной шапчонке, в пуховике и джинсах была ему незнакома, но, приглядевшись повнимательнее к ее лицу: широко распахнутым серым глазам, румяным щечкам, пухлому рту, он понял, Аня просто поменяла гардероб, что, безусловно, пошло ей на пользу – теперь она выглядела на свои двадцать с хвостиком, а не на чужие сорок.
– Откуда ты узнала, как меня найти? – удивленно спросил Эдуард.
– Петру Алексеевичу Моисееву позвонила, он сказал…
– Ну проходи… Присаживайся. – Эдуард Петрович указал рукой на стоящий в углу кабинета кожаный диван. Когда Аня послушно на него опустилась, он сел рядом и предложил: – Рассказывай, что привело тебя ко мне.
– Я хотела спросить… – Аня смешалась, опустила глаза. – Узнать кое-что…
– Так спрашивай. – Эдуард Петрович приглашающие развел руки.
– Вы… Вы… – Она судорожно вздохнула, зажмурилась, сжала кулаки и выпалила: – Вы мой отец?
Эдуард растерянно заморгал, не зная, как воспринимать это заявление – как глупую шутку или как бред сумасшедшей.
– Скажите, это правда? – настаивала Аня. – Правда?
Вульф недоверчиво покосился на зажмурившуюся девушку, шумно вдохнул, выдохнул, почесал в затылке, но так и не принял окончательного решения.
– Эдуард Петрович, почему вы молчите? – в сердцах выкрикнула Аня, распахивая глаза. – Вы не хотите отвечать?
– Видишь ли, в чем дело… – Он потер кончик носа указательным пальцем. – Я не совсем понимаю… э… с чего ты это взяла?
– Вы отец мне или нет? – сорвалась она. – Отвечайте!
– Нет… Наверное…
– Наверное? Что же вы точно-то не знаете?
– Да мало ли… – Эдуард поерзал на диване, потом придвинулся к Ане вплотную и очень серьезно спросил: – Почему ты решила, что я твой отец?
– Элеонора Георгиевна назвала меня своей внучкой, вот я и решила, что только вы можете…
– Когда она тебя назвала внучкой? – с сомнением протянул он.
– Сегодня. Вернее, я не знаю, когда, но сегодня…
– Во сне, что ли? Или она явилась к тебе в виде туманного облака?
– Я нашла ее письмо в книге, которую она всегда читала…
– Письмо? – Он все еще ей не верил. – Какое еще…
– В нем она назвала меня своей внучкой.
– Где письмо? – деловито осведомился Эдуард.
– Осталось дома! – Аня так разволновалась, что стукнула кулаком по кожаному подлокотнику дивана. – Но какое это имеет значение?
– А ты ничего не напутала?
– Нет, я дважды его перечитывала, в письме синим по белому написано, что она моя бабка. Вот я и пришла к вам, чтобы узнать правду… – Аня возбужденно завозилась. – Вы знали мою мать Александру Железнову?
– Не-е-ет.
– Она работала у вас домработницей. Такая маленькая, кривоногая, с плоским лицом…
– Шурка, что ли? Конечно, я ее помню… А что, она твоя мать?
– Вот именно!
– Ну и при чем тут я?
– Вы с ней спали?
– Я? – обалдел Эдуард Петрович. – Ты что, с ума сошла?
– Может, по пьяни или с голодухи?
– С голодухи я, конечно, и не с такими тра… в смысле, занимался любовью… Но с Шуркой… – Он замотал головой: – Нет, с ней я точно не спал. Я в своем доме никогда… Табу!
Ознакомительная версия.
