Одну за другой Марина выкуривала сигареты, сидя на кухне и обливаясь слезами. Дочь Элечка спала, старший сын Эдик, ровесник Никиты, провел день целый у видеомагнитофона – Кирилл купил сыну все фильмы о Робокопе, теперь мальчика ни на улицу выгнать, ни в постель уложить. Глава семейства на банкете по случаю дня рождения общей знакомой, вернется за полночь. Сославшись на недомогание, Марина осталась дома. Это было почти правдой – чувствовала она себя неважно. Соседка Дашки огорошила, Марина места себе не находила, корчить на заурядном сабантуе беззаботную и счастливую женщину она не в состоянии. Да и пьянки надоели до смерти. То к тому едут, то к этому, то к ним толпа нагрянет... бесконечные праздники, выпивки в жутких количествах. Кстати, о выпивке... Так тошно...
Рюмка для вина наполнилась водкой под завязку. Марина опрокинула ее в рот и двумя глотками проглотила водочку, выдохнула через рот остаток воздуха, вдохнула и замерла...
Глупо было верить почти выжившей из ума старухе, но душа дребезжала, сжималась, стиснутая страхами. Выпроводив мужа, Марина поставила перед собой телефон, не решаясь позвонить Артуру. Просидела так несколько часов. Кончились сигареты, а дома табачных запасов нет – Кирилл не курит. Сбегала к ближайшему киоску, проветрилась и немного набралась смелости. Взявшись за телефон, Марина все же рассчитывала на обнадеживающие вести.
«Погибли при пожаре... сгорели...»
Нелепость... Или злая шутка Артура, всегда относившегося к ней, как к грязной девке? Он откровенно демонстрировал ей: в упор тебя не вижу. Хам! Да что он знает о ней? Подумаешь, когда-то разбила их любовь с Дашкой. Значит, не любовь была, раз так легко разбилась. Сколько можно третировать? И без того наказана.
– Идиот! – ругалась она, наливая водочку в рюмку.
«Погибли при пожаре... сгорели...»
Затряслись плечи, голова упала на руки, вырывались рыдания. Хотелось вопить, выть, чтоб как-то заглушить боль... Непереносимо... Дрожащую рюмку она сжимала пальцами обеих рук, но водка проливалась через край, пока всхлипывающая Марина несла ее ко рту. Наконец жаром обдало тело, наступило долгожданное расслабление.
– Мам, я спать! – крикнул сын из комнаты.
– Ты не голоден? – спросила она и удивилась, что язык заплетается, а мозг ясен как никогда.
– Нет, – отозвался Эдик.
Хлопнула дверь в его комнату. Одна. Одной быть хорошо, особенно сейчас. Хочешь – рыдай или смейся, хочешь – голой ходи и пляши... О чем она?.. Скоро муж явится...
Марина умылась в ванной, вытирая лицо полотенцем, пристально изучала свое красивое лицо. А что? Правда, красивое. Тонкий разлет бровей, глаза с надменным блеском, особенный, экзотический прищур появляется, когда приподнят подбородок. А большой орлиный нос придает своеобразный колорит чертам, в профиль – некую царственность. Красавец нос (да чего говорить, у Клеопатры клюв грифа был, судя по изображениям на монетах, а мужики с ума сходили). Даже набухший второй подбородок удивительно шел и облагораживал пышнотелую Марину.
– И что? – спросила себя она вслух и ответила: – А ничего.
Матовая бутылка водки на данный момент – магнит, а сорокаградусное питье – эликсир, предел желаний, когда жизненный тонус на нуле. Лекарство потекло внутрь.
Житуха-то неудачная... паршиво сложилась житуха. Брюлики в ушах, под задницей сиденье «Scorpio», на плечах норковое манто... А где же счастье, радость, покой? Где они? А нетути. Редкие проблески открывали завесу рутины, Марина жила, жила на всю катушку, теперь ничего этого не будет...
– Дорогая, водку хлещешь в одиночестве?
Она вздрогнула. О Кирилле забыла напрочь. Идиот, напугал, возник, как из преисподней. Марина подняла на него соловые глаза.
Подтянутый, сухощавенький, аккуратненький, гаденький. Тонкие черты его лица до того тонки – аж противно – сложились в подозрительно-жестокую мину. А какой есть ее муж? Бок о бок живет с ним двенадцать лет, знала его еще до замужества, а сказать определенно, какой Кирилл есть, не может. Он разнообразный, как хамелеон, как сам дьявол... О! Вон маленькие рожки торчат на голове... Марина передернула плечами и зажмурилась.
– Э, да ты, я вижу, назюзюкалась, – горько усмехнулся Кирилл, садясь напротив.
Он провел рукой по волосам... и рожки исчезли. Марина догадалась, что то был оптический обман: у Кирилла взлохматились волосы, свет падал под углом, рожки просто померещились. Но так реально, так явно, что мороз продрал. А Кирилл тем временем продолжал в назидательно-саркастическом тоне:
– В одиночку пьют лишь законченные алкаши. Значит, недомогание ты, моя дорогая, лечишь бутылкой... Печально, но факт. Ты спиваешься, любовь моя. Мать моих детей пьет, как лошадь. Ладно, – вдруг сказал он, увидев недовольно скривившееся лицо жены, – налей и мне, раз пошла такая пьянка.
Он почти не пил, во всяком случае, Кириллу приходилось тащить домой жену в непотребном виде, ей – никогда. И не курит он. Короче, сагиб без вредных привычек. Марина поднялась за рюмкой и пошатнулась.
– Ого! – воскликнул Кирилл. – Мадам, вы в стельку...
– Слушай, заткнись, а? – промямлила она. – Надоел...
Выпили. Вперились друг в друга глазами с ненавистью. А Кирилл на взводе, что не сулило райского вечера Марине.
– Закуска где, алкота? – спросил.
– А нетути! – радостно сообщила она, словно ей доставляло удовольствие не кормить мужа.
– Это уже стадия, – заводился Кирилл.
– Хватит, а?
– Артуру звонила? – решил переменить он тему.
– Дозвони-нилась этому мавру, – как назло язык спотыкается.
– Ну и?
– Ах-хинею нес. С-сказал, что Ник и И-игорь погибли при пожаре... Короче, сгорели... Ахххинея полная.
– Ага, так ты поминки устроила?
– Пошел ты на хрен!
Звонкая пощечина слегка отрезвила. Марина машинально схватилась за щеку, таращила на мужа глаза, прислушиваясь к звону в ушах. От души влепил пощечину, щедро. Через паузу Кирилл напомнил:
– В моем доме матом не ругаются. А теперь подробности. Мы остановились на звонке к Артуру... Дальше что?
– Он почти не говорил со мной, мавританская морда.
Польза от пощечины очевидна: язык приобрел упругость, передавая плавность трезвой речи.
– Естественно, – подхватил Кирилл, – он недолюбливает тебя. Согласись, на то имеет основания.
– Он и ты два мудака, – огрызнулась Марина. – Один черный, другой белый, два веселых му... – и вспомнила, что в доме ее мужа не ругаются матом, но занесло: – Оба вы мне настохренели. Ха-ха-ха...
Пощечина с другой стороны прервала поток грязных слов с идиотским смехом.
– Не ори, дети спят, – без эмоций сказал Кирилл, потирая пальцами, видно, ушиб слегка ладонь о щечку жены. – Артура не трогай. Он гений, а ты – сука. Не твоему паршивому языку трепать его имя. Мда-а... – протянул он брезгливо. – Сегодня разговаривать с тобой бесполезно. Пшла вон!
– Не командуй, я тебе не собака, – зло прошипела Марина.
– Ты сука, а это одно и то же, – устало проговорил он, потом резко добавил: – Пшла отсюда в спальню!
Марина рухнула на кровать, закрыла глаза. Нет слез, пусто внутри, по спирали она уносится вверх... Надо бы на живот лечь, положить подбородок на руки, не так станет каруселить опьянение. Здорово напилась... Когда успела? Всего-то чуть-чуть выпила... По спирали вернулась назад, вернули ее руки, грубо раздевавшие.
– Отстань, – простонала она. – Не хочу сегодня.
– Я хочу, – злобно сказал Кирилл, сдирая с жены нижнее белье.
– Отцепись! Как ты мне настохренел!.. – сопротивлялась она, отбиваясь ногами и руками, но вяло, силенок нет.
Пощечина, другая, третья... Марина покорно расслабилась. Ну, и фиг с ним, пусть получает свое и отвалит. По телу ползал Кирилл, интенсивно дышал, тискал груди... Марину клонило в сон, но круговерть... пьяна до чертиков.
– Ты что, заснула? – грубо теребил за подбородок жену Кирилл. Перекатившись с ней на спину, приказал: – Ну-ка, делай что положено!
Марина поднялась, лениво ерзала, находясь в невесомости. Обрывки отдельных фраз перемешались, голова гудела и напоминала улей.
«Погибли...» «Ты сука...» «Закуска где, алкота?..»
Оторвать бы голову и забросить подальше – вот было бы славно. Когда она забывалась, ее щипал Кирилл, и Марина снова пускалась в монотонный ритм, не имеющий никакого смысла. Вдруг из головы-улья вылетела фигура, росла, приобретая знакомые черты и становясь реальной. И почудилось, что вовсе не Кирилла она оседлала. Руки, сжимавшие ее тело, неожиданно из грубых превратились в страстные, и то, что недавно вызывало отвращение, стало непереносимо желанным. В самый пиковый момент Марина в экстазе произнесла имя. Мужское имя вырвалось естественно, легко, как знак благодарности... Но имя-то было не мужа.
Увесистая оплеуха сбросила ее на пол. Марина подскочила, ничего не понимая, – ни где находится, ни кто ее ударил, ни за что ударил. Таращила в темноте глаза, не издавая звуков, лишь учащенно дыша.
