В полной тишине раздался ее голос:
— Я хочу тебя.
Голос был тихим и хриплым. Слова выговаривались замедленно, лениво. Мелоди была сильно пьяна, в той стадии, когда веселье уступает место мрачной, неестественной сентиментальности, и тогда начинаются воспоминания.
— Мы с этим давно покончили, — пробормотал Бишоп.
Он лежал боком в кресле, как в люльке, забросив ноги на один подлокотник и упираясь плечами в другой, и теперь повернул голову, чтобы посмотреть на нее. В своем белом платье Мелоди казалась упавшим на пол призрачным лучом лунного света.
— Когда-нибудь, Хьюго, я все равно тебя добьюсь.
— Для самоутверждения?
— Для удовольствия.
Он устроился пониже в кресле. Слышно было, как тикают часы у него на руке. Бишоп взглянул на них — почти четыре. Линия горизонта над морем стала светлее, чем лунный свет.
— Уже утро, — сказал он.
Несколько минут Мелоди лежала спокойно, потом попросила:
— Дай мне сигарету, пожалуйста.
Он выбрался из кресла и, присев возле нее, вытащил пачку «Уинстона». Мелоди не шевельнулась. Он закурил для нее сигарету, и она раздвинула губы, принимая ее.
— Тебе понравился вечер? — спросил он через некоторое время.
— Да. А тебе?
— Тоже. Очень. — Дым кольцами поднимался от ее рта. Бишоп следил за тем, как он тает в воздухе. — Ты не хочешь узнать, что с Домиником?
— Не особенно. Он жив.
— Да. К некоторому твоему разочарованию. Видишь, даже лучшие вечера не всегда удаются.
— Я вовсе не хочу его смерти.
— А Струве?
— Эверет дурак. Ему, наверное, предъявят обвинение. Какая может быть формулировка?
— В Англии это называлось бы «тяжкие телесные повреждения». Как это звучит здесь, не знаю.
— Ну, я думаю, он не станет дожидаться ареста. Эверет быстро соображает. Во всяком случае, он не любит иметь дело с законом.
— Из-за того расследования, которое вело против него ФБР?
Она уставилась на него тяжелым взглядом, медленно трезвея.
— Он сам тебе об этом рассказал?
— Нет. Зачем ему рассказывать? Не такое это дело, чтобы болтать о нем с кем попало. А мне с ним и вообще поговорить не пришлось.
— Ты многое знаешь о людях, не так ли?
— Расследование ФБР нелегко скрыть.
— Думаю, вообще трудно что-либо скрыть от того, кто хочет знать.
Разговор на несколько минут прервался. Тишину нарушил Бишоп:
— Сегодня я воочию убедился, какое удовольствие доставляет тебе зрелище, когда мужчины дерутся из-за тебя не на жизнь, а на смерть.
— Как любой женщине. Любой настоящей женщине.
— Я знал много настоящих женщин. У них не было такой привычки — устраивать смертельные схватки, чтобы развеять скуку.
— Может, им не было скучно, Хьюго. А мне ужас как скучно. Я испытываю это чувство с тех пор, как поняла, что представляют собой мужчины.
— И что же они собой представляют?
— Заигранную пластинку, которую заело, и она без конца повторяет одно и то же. Некоторое время я их слушала, а потом просто спятила. Теперь я разбиваю их вдребезги, и музыке конец.
— Именно так ты делаешь свою жизнь более привлекательной?
— Да.
— Но тогда она строится только на разрушении, верно? Жить, все время выключая музыку…
— Нет, Хьюго. — Голос Мелоди перекрыл его слова с неожиданной тихой яростью, словно мелькнувшая кошачья лапка. — Не разрушение. По-другому я просто не умею жить — ни лучше, ни хуже. Я угодила в ловушку, и все, что мне остается…
— Какую ловушку?
— Собственную. Я сама и есть ловушка. Мужчины стремятся ко мне. Что-то в моих глазах ослепляет их настолько, что они больше ничего не видят. Но как только я сдаюсь, они уходят. Здравый смысл возвращается к ним, и я больше их не вижу. Люблю я их сильно или слегка — неважно. Я не могу удержать их после того, как они меня узнают. И тут ничего не поделаешь.
Бишоп вытянул ноги и, откинувшись на локти, следил за тем, как разгорается свет за окном. Тишина была хрупкой, как слабое сияние зари; казалось, крикни — и спугнешь и то и другое.
— Насколько ты обманываешь саму себя, Мелоди?
— Нисколько не обманываю. Какой в этом смысл?
— Не знаю, но может тому есть веские основания. Трудно поверить, чтобы такая женщина, как ты, чувствовала себя настолько одинокой и потерянной…
— Я одинокая, но не потерянная. Я знаю, что меня ждет. В том-то и беда. Я обладаю каким-то магнетизмом, но он имеет двойственную природу. Он привлекает, а потом отталкивает. И отталкивает навсегда…
— Не могу поверить этому.
Она вдруг подалась вперед.
— Послушай, Хьюго. Когда я была семнадцатилетней девчонкой, я тоже предавалась юным мечтам, разделяла обычные для моих сверстниц представления о любви, о том, как я вырасту, стану взрослой женщиной, как встречу мужчину, которого полюблю и который полюбит меня на всю жизнь. И это вскоре сбылось. Мне еще не было двадцати, а со мной уже приключилось несколько любовных историй. От меня требовалось только взглянуть на мужчину, который мне нужен, и он шел за мной. Несколько дней или недель нам было хорошо, а потом он уходил. Тогда меня это не особенно волновало, потому что мы были молоды и не хотели сохранять отношения надолго. Но потом я встретила того, с кем хотела остаться на всю жизнь. Он говорил то же самое, что другие: «Нет ничего, что он не сделал бы для меня, он готов положить весь мир к моим ногам, он никогда не сможет полюбить другую…» Я была безумно счастлива. Мы вместе поехали в Италию, потом вернулись в Англию, чтобы пожениться.
Мелоди отдала Бишопу полусгоревшую сигарету; он потянулся к одной из пепельниц и затушил ее.
— Он оставил меня точно так же, как делали другие, и я не могла вернуть его обратно, — закончила она.
— А в те годы это казалось тебе концом света? — тихо произнес Бишоп.
— Да, Хьюго. Потом я обнаружила, что мир круглый и у него нет конца. Вскоре история повторилась, и я поняла, что всю жизнь мне суждено делать одно и то же. Ходить по замкнутому кругу. Больше я не обманывала себя. Просто наблюдала за тем, как это происходит: новый мужчина, любовь, потом он уходит, и опять новый мужчина. Я тоже превратилась в заезженную пластинку, которая повторяет одно и то же. Они хотели меня, и если я тоже хотела, я им отдавалась. А потом они отчаливали, словно я вдруг внезапно старела или дурнела. Иногда я раздумывала, может, так происходит потому, что они узнают, какая я на самом деле. Но я никогда не чувствовала себя старой или уродливой.
Она снова откинулась назад, будто вдруг устала.
— В тот момент, когда я ощущаю необычайный подъем, их лихорадка проходит, и им становится просто скучно со мной.
— Ты действительно в это веришь? — спросил Бишоп.
— А чему мне еще верить?
Он не ответил. Несколько минут прошло в молчании, прежде чем Бишоп мягко проговорил:
— И поэтому ты стала ненавидеть их. Мужчин.
— Да.
— Полагаю, это вполне объяснимо. Но ты молода. И если на то, чтобы найти мужчину, который захочет остаться с тобой на всю жизнь, потребуется еще десять лет, ты вполне можешь…
— Таких мужчин просто нет. Их не существует в природе. Или мне нечего им предложить, только похоть в обмен на похоть. Иного не будет, я слишком хорошо и давно это знаю. Я родилась для такой жизни и предназначена для нее. Глупо было бы пытаться изменить свою природу. — Голос ее понизился до шепота, горячность ушла из него. — Кроме того, сколько времени отпущено мужчине, который решит соединиться со мной? Сколько он выдержит? Я не могу отключить то электрическое поле, которое меня окружает и которое сжигает мужчин… Господи, а как бы я хотела его отключить! Мужчине нравится, чтобы его женой восхищались, а не желали ее страстно везде, где она ни появится. Да и смогу ли я устоять? Смогу ли хранить верность одному после того, как знала столь многих? Если кто-то решит вдруг связать со мной жизнь до конца дней, Хьюго, он примет меня как яд.
Чуть помолчав, он спросил:
— Значит, ты будешь продолжать в том же духе?
— Да, и теперь я даже не против.
— А что случилось? Почему ты примирилась?
Мелоди ответила ему твердым взглядом:
— Я узнала Дэвида. И он стал моим на всю жизнь.
— Вот почему ты говорила в прошедшем времени, когда мы беседовали в Лондоне. В определенном смысле, Брейн был последним из твоих мужчин. Больше ты не хочешь иметь никого на всю жизнь. Никого, даже на него похожего.
— Никто на свете не может быть похож на него, Хьюго.
— Из нескольких миллиардов — никто?
Она медленно улыбнулась:
— Не бывает даже двух одинаковых отпечатков пальцев. А отпечатки — это не так сложно, как люди.
— Ты хотела, чтобы Брейн был твоим, — осторожно сказал Бишоп, — во что бы то ни стало?
Холодок появился в ее голосе:
— Это похоже на допрос.
— Ты обещала, что если я поеду с тобой сюда, то ты расскажешь мне о нем.
